Юлия Зонис - Дворжак

Юлия Зонис

ДВОРЖАК

У Паганини была скрипка. У Страдивари — тоже скрипка. Или альт. У Окуджавы — гитара. А у Тошки нашего не было даже паршивого пианино. По всему его надо было отдать в музыкальную школу, и учился бы он там по классу фортепиано, как его знаменитый тезка. Но не отдали. Поэтому играл он на чем придется.

Во дворе у нас всякой твари было по паре. Я и Митяй — русские, Вован украинец. Шнир носатый, понятно, еврей. Он, кстати, учился играть на скрипке, и часов по шесть каждый вечер пиликал на балконе. Тетя Рая развешивала внизу белье и орала на дядю Абрашу: «Ребенок хочет есть! Ребенку надо побегать! Подышать свежим воздухом! Нет, этот ненормальный заставляет ребенка каждый вечер пилить и пилить, чтобы у этой скрипки струны полопались!» Дядя Абраша резонно возражал, что ребенок вдоволь дышит свежим воздухом, упражняясь на балконе, а бегать с нами, с дворовой шпаной, ему вовсе не интересно. Шнир тоскливо косил черным глазом, и скрипка его выла, как Аделаидин кот.

В общем, интернациональный был двор, как в песне поется — «Широка страна моя родная». В соседних домах то же самое. Но Тошка, Антонин Дворжак, был нашей достопримечательностью. Не в каждом дворе встретишь настоящего чеха. Чехом он был или поляком, я, если честно, так никогда и не понял. Судя по ночным разговорам родителей на кухне, Тошкин дядя был расстрелян под Катынью. Сейчас я думаю, что родители ошибались. Как бы тогда Дворжак-отец очутился в Союзе? Скорее всего, Тошкины предки давным-давно прикатили из сказочной Праги, да так и завязли в нашем Н-ске.

Ни с каким расстрелом или другим героическим прошлым Дворжак-старший не ассоциировался. Был он рядовым инженером, из тех, что каждое утро спешат в свои учреждения с потертым портфелем под мышкой. Портфель Тошкиного отца казался особенно потертым, а сам Богуслав Дворжак был особенно рядовым и незаметным. Помню, как он втягивал голову в плечи, стоило его окрикнуть погромче — к примеру, чтобы пожелать доброго утра. Втягивал голову, подбирался и спешил-семенил куриной пробежкой прочь со двора. Тошкина мать давно от него сбежала, еще когда Тошка был совсем младенцем. По официальной версии, сердце ее пленил работник передвижного цирка. Мать моя в ответ на судаченье соседок усмехалась и говорила: «В Череповцы она уехала. В Череповцы». Череповцы для мамы были символом окончательного поражения в борьбе с жизнью. Череповцами она угрожала мне и сестре, если мы приносили из школы двойки.

«Куда вы учиться пойдете с такими табелями?» — возмущалась она. — «В Череповецкий заборостроительный?» При упоминании Череповцов следовало скромно молчать, иначе разражалась буря. Только спустя много лет я узнал, что никаких Череповцов не существует, а есть старинный городишко Череповец, располагающийся где-то в Вологодской области. Я все хочу съездить туда и посмотреть, что же так напугало мою неустрашимую матушку, но никак не соберусь.

Так вот о Тошке. Наш чех, полный тезка знаменитого композитора, к музыке тянулся с младенчества. На чем он играл в первые свои годы, я не знаю — сам тогда разъезжал в коляске и пачкал подгузники. Но отчетливо помню, как он начал играть на столбе.

Столб был врыт посреди двора. Был ли он фонарным столбом или предназначался для иных нужд, никто из наших не знал. Сейчас это был просто покосившийся железный столб. Зимой можно было кидать в него снежки. Как-то летом Митяй попробовал на него влезть, но скатился вниз в облаке ржавчины. Базиль, зловредный Аделаидин кот, ухитрялся вскарабкаться на вершину, если за ним гнались соседские псы. В целом же это был просто бесполезный столб. Старый Аркаша, малость чекнутый ветеран трех войн, любил стучать по столбу костылем и выводить пьяным тенором: «Хей-хей, на фонари буржуев вздернем». Смотрел он при этом почему-то на Шнировские окна. Не знаю, навело ли Аркашино музицирование Тошку на мысль, или просто его осенило, но однажды вечером мы услышали. О, как мы услышали! Базиль взвыл и вывалился из окна. Митяй подавился орехом. Я как раз обкатывал новый Шнировский велик и влетел прямо в поребрик. Когда я встал, потирая разбитую коленку, все жильцы уже были в сборе. Оказалось, что землятресения не произошло. Даже фашисты не сбросили бомбы на город. Просто Тошка раздобыл где-то железный прут и лупил им со всей дури по столбу. Столб мелодично отзывался. Аделаида, адская женщина, вырвала у Тошки прут и дала ему по попе. Дворжак-младший уселся в пыль и зарыдал.

В следующие месяцы мы убедились, что с талантом так просто не совладать. Тошка играл на всем, что попадалось под руку. Я не говорю про банальные карандаш и иголку — этому меня научила сестра, Ритка, у них в школе все так развлекались на уроках. Я передал знание двору. Но Тошку этим было не удивить. Он играл на кастрюльных крышках. На струнах для развешивания белья. На старой бадминтонной ракетке. На жестяной крыше сарая. На доске от нардов. Он играл на губах и на расческе, на волосе, на бритвенном лезвии. Адская женщина Аделаида возненавидела Тошку всем сердцем, когда тот стянул плошку Базиля и принялся на ней играть.

Вскоре стало понятно, что спасения нет. Моего папу, как самого дипломатичного из жильцов, отправили к Дворжаку-старшему. Вернулся он озадаченный. На вопросы соседей пожимал плечами и отвечал: «Пусть малый играет, лишь бы стекол не бил». Мать в сердцах отправила его в Череповцы.

Потом Шнир пробовал спасти положение. Он предложил Тошке скрипку. Если честно, думал я тогда, думаю и сейчас — Шнирка поступил так не от добросердечия. Просто его бесконечно достала игра, а тут он наконец увидел способ разом и избавиться от ненавистного инструмента, и человечество облагодетельствовать. Скрипку Дворжак взял. На следующее утро нас пробудили страшные звуки. Как выяснилось, Тошка разломал скрипку, натянул струны на старый велосипедный обод и водил по ним ножом. Когда дядя Абраша узнал в жуткой штуковине Шниркин инструмент («Сто рублей, и то по большому блату!»), Череповцы показались нашему скрипачу раем.

Нет, потом мы привыкли. Человек — он не кошка и не блоха, он ко всему привыкает. У моей знакомой дом стоит аккурат за железнодорожной насыпью, электрички ходят каждые полчаса. Стекла звенят, с полок посуда валится. А ей хоть бы что. Привыкла. Привыкли и мы.

В школе Тошку пробовали пристроить в музыкальный кружок, но голос у него оказался неприятный и пронзительный, слуха и вовсе не было. Так он и продолжал играть на чем ни попадя. Адская женщина Аделаида драла его при случае за уши, Базиль выл, дядя Абраша высовывался в окно и кричал тете Рае: «Вот с этим шлимазлом, по-твоему, должен бегать Григорий?» Григорий — это Шнира так звали. Шнир закатывал глаза и добросовестно выводил свои рулады.

А затем, в один прекрасный день… Нет, не так. Все началось со старого дурака Аркаши. Ему сократили пенсию — то ли поругался он с кем-то не тем на очередной встрече ветеранов, то ли костылем кого-нибудь отдубасил. Короче, на поллитра ему уже не хватало. Тогда Аркаша стал промышлять в парке. Собирать бутылки, и сдавать их в ларек, двадцать копеек за дюжину. Бутылок в парке было много, там каждое воскресенье гуляли рабочие с фабрики. И их подруги. И старшеклассники из нашей 13-й, и фабричные парни. В общем, после выходных об бутылки разве что не спотыкались. Наверное, Аркаша мог бы разбогатеть, если бы не был так ленив. Собирать-то он собирал, но донести собранное до ларька уже не мог. Бутылки пылились у сарая, сваленные в кучу. Иногда, если нам хотелось мороженого, мы сдавали десяток — все равно разницы бы никто не заметил.

В то утро солнце окрасило нежным цветом стены сарая, голуби миловались и ворковали на крыше, а Аделаидин кот зевнул и спрыгнул во двор. Он намеревался поохотиться. Он прищурил глаза, повел носом. Взор Базиля привлек непривычный блеск, кот выгнул спину дугой и зашипел. А потом раздался звук. Нежный и дрожащий сначала, он перерос в бурное стаккато, а кончился металлическим лязгом. Кот вытянулся по струнке, распушил хвост и завыл.

Когда коты собрались уже со всех окрестных дворов и подключились к концерту, мы поняли, что дело плохо. Меня послали на разведку. Естественно, я обнаружил Тошку. Он угнездился на кирпичной стенке за сараем, в окружении двух десятков бутылок разного калибра. Некоторые просто стояли на каменной кладке, а некоторые висели, привязанные за горлышки к торчащим из кирпичей прутьям. Тошка бил по бутылкам металлической линейкой — в старину, наверное, такими наказывали учеников в гимназиях. Производимый бутылками звук мне показался отвратительным, но коты думали иначе. Стая за стаей сбегались они из подворотен и скоро заполонили двор. Предводительствовал хором Базиль, чей мощный бас перекрывал баритоны и тенора собратьев.

Аделаида вывалилась из подъезда и попыталась взять своего котика на руки. Базиль зашипел и расцарапал хозяйку.