Алексей Притуляк - Роза Бекхайма

Алексей Притуляк

РОЗА БЕКХАЙМА

Он постоял несколько минут у подъёмника, собираясь с духом. Или, быть может, давая себе последний шанс одуматься и сбежать?.. Да нет, всё было решено.

Чахоточный желтоватый туман медленно наползал с окраин, где высился лесом циклопических труб индустриальный район. Удушливое марево застилало улицу, скрывая площадь от подслеповатых глаз ближайших домов. Оно словно напрашивалось в соучастники того, что сейчас должно было свершиться. Слабый ветерок не сумел пробиться через влажное, источающее запах аммиака, волокнистое месиво смога и, отказавшись от своих бесплодных попыток, сбежал — утих. Где‑то за колледжем Брэтон — Сэндфорд, нервно провизжала полицейская сирена, затихая в сторону Гамильтон — стрит. Впрочем, сейчас это была уже не Гамильтон — стрит, а какая‑то другая улица, но он не мог (да и не пытался даже) запомнить но? мера ни одной улицы, а потому все их называл по старинке. А кроме того, те древние, о многом говорящие названия, нравились ему гораздо больше, чем все эти новомодные «тридцать седьмые», «пятьдесят первые» или «сто семьдесят третьи».

Старые — старые, почти такие же старые, как и он сам, часы, поднесённые к глазам, показывали без двух минут девять утра. Они спокойно себе тикали, отмеряя несуществующее время, и этот мелкий быстрый звук, бесконечно одинокий в бело — жёлтом мареве тумана, показался колокольным перезвоном — таким тяжёлым и страшным, что захотелось сорвать часы с руки, бросить на мостовую и придавить ногой, как мерзкое вредное насекомое… Время, эта жуткая незримая субстанция, давно стало его личным врагом. Но память о прошлом, привычка и усталость заставляли его мириться с постоянным присутствием недруга. А главное — эти часы подарила ему Ханна, на золотую свадьбу.

Он выбил трубку прямо на полифлексовое покрытие, резко выдохнул последний глоток дыма и постоял, наблюдая, как нежно — голубой «асфальт» впитал в себя пепел и остатки табака, вернув себе девственную чистоту. Следом за табачной крошкой исчезла и тягучая желтоватая слюна его плевка. Вздохнув, он сунул горячую трубку в нагрудный карман и с решительным видом ступил на подъёмник, который неслышно доставил его ко входу. Широкая прозрачная дверь перед ним с безмолвной готовностью растворилась в воздухе. Изнутри повеяло сухим, тёплым и деловитым запахом конторы. Он сделал три робких и торопливых семенящих шага вперёд, каждую секунду ожидая, что двери вдруг возникнут на своём прежнем месте и раздавят его.

Под потолком большого округлого зала, вдоль всей стены которого тянулась пластиковая панель под красное дерево, поделенная на множество секций, чёрный экран засветился приглушённо — зелёными буквами: «М — р Сэмьюэл Бекхайм, оператор N4». И стрелочка в нужном направлении. Мелодичный томно — задушевный женский голос тут же озвучил: «Мистер Сэмьюэл Бекхайм, вы можете подойти к секции номер четыре. Добро пожаловать и удачного дня!» В этот голос можно было влюбиться с первого прослушивания, если не знать, что он синтезирован, модулирован и апробирован.

Бекхайм вздрогнул, услыхав своё имя. Он никак не мог привыкнуть ко всем этим новшествам, ежедневно и стремительно врывавшимся в его привычно неторопливую жизнь. Что ни день, то какая‑нибудь новая причуда. То подвижной тротуар, то электронный консьерж, то персональный доктор, возникающий прямо из стены в комнате, едва только кольнёт сердце или пробьёт на кашель. Теперь, вот, эти голоса. Везде, куда бы ты ни явился, тебя каким‑то совершенно непостижимым образом узнаю? т, приветствуют и сразу растолковывают тебе, что ты должен делать. Мысли они читают, что ли?

Над секцией номер четыре призывно замигало зеленой строкой табло с его фамилией. Шаркая ногами, он торопливо направился туда.

Бекхайм, конечно, мог и не шаркать ногами, но он всегда это делал. Он придерживался того мнения, что все старики волочат ноги при ходьбе, а значит ему, в его сто тридцать семь, сам бог велел.

— Добрый день, мистер Бекхайм, — приветствовала его очаровательная барышня в отделении номер четыре прекрасно модулированным голосом. — Мы очень рады, что вы пришли к нам, и сделаем всё от нас зависящее, чтобы помочь старейшему жителю Земли.

— Спасибо, — отозвался Бекхайм, пытаясь определить, кто перед ним: настоящая девушка или одна из этих новомодных кукол, которых нынче увидишь везде. Прежних, которых делали ещё лет двадцать тому назад, он, при определённом внимании и если не забыл надеть свои старенькие очки, может отличить. А вот самых современных — нет, тут и сам господь бог перепутает.

— Что привело вас в концерн «Пелмакс Лайф Энерджи»? — спросила между тем барышня, после того, как выдвинувшееся из стойки кресло посадило на себя Сэмьюэла Бекхайма и подняло его на нужную высоту.

— Как тебя зовут, дочка? — спросил он вместо ответа.

— Лиджин Доусон, — отозвалась она. — Но если вы недовольны качеством обслуживания, то вам лучше запомнить мой операторский номер: три — девять — два‑де…

— Да что ты, что ты! — торопливо перебил Бекхайм. — Я всем доволен, дочка. А ты настоящая, или из этих?

— Мы все настоящие, мистер Бекхайм, не так ли? — спокойно улыбнулась три — девять — два — девять.

— Ну, это как сказать, — покачал он головой.

— Закон пять — пять — восемь — бэ, о политкорректности в межличностных отношениях, запрещает задавать подобные вопросы, сэр, — произнесла барышня, подпустив в голос немного строгости, совсем чуть — чуть: старейшему жителю Земли позволено многое.

В общем, похоже было, что она — из этих. Кто их сейчас отличит. Эти — как те, те — как эти. Иногда Бекхайму казалось, что настоящих на земле вообще не осталось, одни эти. И он. Но теперь уже недолго, теперь уже скоро…

— Итак, сэр, — напомнила барышня, — чем я могу вам помочь?

— Да — да, — кивнул он, доставая зачем‑то из кармана ещё теплую и пахнущую табачным перегаром трубку. Сунул её в рот, пососал минуту, наполняя рот кисловатой горечью. Потом вложил трубку обратно в карман, протёр губы платочком в синюю клетку.

Барышня терпеливо ждала, без всякого интереса наблюдая за манипуляциями «старейшего».

А старейший протяжно вздохнул, озирая зал выцветшими глазами, пожевал губами (зубы у него были совершенно новые и очень качественные, но ведь все старики испокон веку имели привычку жевать губами), улыбнулся терпеливому взгляду Лиджин Доусон.

— Устал я, дочка, — сказал он, улыбнувшись ещё раз: «прошу прощения, что досаждаю тебе своими личными проблемами».

— Могу предложить вам капсулу ревиталона, — отозвалась барышня. — Совершенно бесплатно. Вы также можете получить консультацию нашего электронного доктора, если пройдёте…

— И от таблеток устал, — покачал головой старик. — И от докторов. Особенно — от электрических.

— Мне очень жаль, сэр, — произнесла она, подмиксовав в голос участия. — В таком случае я могла бы…

— Умереть я хочу, — не дослушал Бекхайм.

Она не поняла, выжидающе уставилась на него.

— И чем скорее, тем лучше, — добавил он.

Она поводила пальцем по экрану терминала, стоящего на столе перед ней, что‑то почитала, о чём‑то поразмыслила.

— Ресурс ваших жизненных сил составляет, по последним исследованиям, от сорока семи до пятидесяти лет, сэр. Другими словами, вы очень молоды и вам ещё жить да жить.

— Жить да жить, — повторил Бекхайм и снова пожевал губами. — Жить да жить… Пятьдесят лет — это же пропасть времени, а!

— Среднестатистическая продолжительность жизни современного живого человека, сэр, составляет…

— Живого! — перебил он. — Ты сказала «живого»! А какова продолжительность жизни мёртвого?

— Я сказала так, ориентируясь на привычный вам лексикон. Я имела ввиду, сэр, человека как чистый биологический вид, — терпеливо пояснила девушка, нисколько не смутившись. — В отличие от представителей расы наномодулированных биоморфных гомо…

— Да ладно, дочка, я понял, не надо, — замахал он руками. — Просто лопочу по — стариковски, что в голову придёт. Старость болтлива. А от всех этих био — нано у меня в ушах рябит.

— Да, сэр, — согласилась Лиджин Доусон.

Он снова достал свою трубку, сжал её зубами — имплантами, пососал задумчиво, и, казалось, готов был задремать. Кресло, почувствовав позывы расслабиться, чуть изменило форму, подстраиваясь под положение тела. Бекхайм недоверчиво оглянулся на спинку, едва не выронив изо рта тяжёлую трубку, покряхтел, пряча её обратно в карман.

— Я затем и пришёл, дочка, — сказал он.

— Простите, сэр? — не поняла она. — Зачем — затем?

— А я не сказал? — удивился он. — Умереть хочу.

— Простите, сэр, но… — барышня, кажется, смешалась и не знала, что говорить и что думать. Может быть, настоящая всё‑таки? — Простите, но… Я не понимаю, — сдалась она.