Харлан Эллисон - Разрушительная сила

Седьмая заповедь

И сказал Моисей народу: не бойтесь;

Бог пришел, чтобы испытать вас

и чтобы страх его был перед лицом вашим, дабы вы не грешили.

Старший офицер полиции Барт Эрвуд глянул на часы, затем откинулся на спинку кресла, стараясь расслабить мышцы спины, задеревеневшие от долгого пребывания в неудобной позе. До конца дежурства оставалось каких-нибудь пятнадцать минут, значит, через час он уже будет дома, залезет сразу под теплый душ, а потом завалится спать. Он так и не смог привыкнуть к ночным дежурствам — они выматывали, даже если проходили относительно спокойно, как, скажем, сегодняшнее. Барт повернулся вместе с креслом к монитору, на который поступала информация обо всех происшествиях в городе. По экрану бежали, ежесекундно меняясь строчки, высвечивались все новые и новые цифры. Барт потыкал пальцем в клавиши. Появилась итоговая таблица — все зарегистрированные с начала его смены преступления, как то: кражи, нападения с применением насилия, угон автомобилей, торговля наркотиками, убийства… Тут офицер даже присвистнул от удивления — в графе «убийства» значился прочерк. Такого не случалось лет пять, а то и больше, а уж в последнее время…. Гигантский мегаполис, — свыше десяти миллионов населения, — жил в особом ритме. Как и всюду, при таком значительном скоплении людей, здесь неумолимо действовали законы статистики, а она давно определила среднее число убийств, приходящееся на год, месяц, сутки. Разумеется, имели место колебания в ту или другую сторону, но и их учли и классифицировали должным образом дотошные социологи. Эрвуд по собственным наблюдениям убедился, что хитрая эта наука не всегда врет, во всяком случае, в вопросах, касающихся разного рода незаконных деяний, количество которых неизменно укладывалось в определенные параметры. Город все более становился прибежищем всякого рода отщепенцев, не желающих быть законопослушными гражданами, вроде нищих эмигрантов со всего света, легальных и нелегальных. Число убийств неуклонно росло. И вот — на тебе.

Эрвуд обернулся к напарнику.

— Терри, взгляни что делается!

— Что такое? — встревожено откликнулся тот.

— Не поверишь. Ни одного убийства за наше дежурство.

Офицер Анслей, он же Терри, недоверчиво посмотрел на экран.

— Да-а, — протянул он, — ни одной мокрухи за ночь. Похоже, городская шантрапа этой ночью дружно порешила стать пай-мальчиками. Или они просто выходной устроили, а?

— Ох, не к добру это, — вздохнул Эрвуд. — Помяни мое слово Терри, завтра они начнут по-новой и выдадут сразу месячную норму.

Переговариваясь в таком духе, они дождались окончания смены. На экране компьютера за это время сменилось несколько цифр. Графа «убийства» осталась пустой.

О том, что графа так и не заполнилась, Эрвуд узнал, явившись в Управление через сутки. Первое, что он услышал, войдя в кабинет, который занимал вместе с Терри и Питером Бентоном, было:

— Барт, ты в курсе — у нас перестали убивать!

Питер и Терри так увлеченно обсуждали эту новость, что даже забыли поздороваться.

— Что, совсем? — спросил Эрвуд, усаживаясь за стол.

— Совсем. За двое суток ни одного убийства, — объявил Терри. — А мы-то, с тобой думали, что мокрушники просто решили денек отдохнуть.

— Ну, — задумчиво протянул Эрвуд, — значит, они… взяли отпуск. Но, вообще-то, хорошо, что не убивают, так ведь?

— Ты думаешь, — неуверенно откликнулся Питер. — Хорошо-то, хорошо, но почему? Что это на них вдруг нашло? В Управлении только об этом и говорят…

— И как они объясняют?

— Никто ничего не может понять. Толкуют о случайном совпадении.

Барт покачал головой, — не слишком-то верилось в такие случайности, — и принялся листать распечатку со сведениями за последние несколько суток. Так: одиннадцатого — четыре убийства, двенадцатого — три, тринадцатого — опять четыре, четырнадцатого — двенадцать, — Барт вспомнил, — сцепились две уличные банды и устроили побоище со стрельбой, пятнадцатого — шесть убийств, шестнадцатого, позавчера — ноль, как отрезало, семнадцатого — опять прочерк. В остальном все было по-прежнему: в городе крали, мошенничали, торговали наркотой; но не убивали. Барт и так и эдак прикидывал, что бы это могло значить, но был вынужден сдаться и принять самое простое объяснение — случайность. Решив не ломать мозги, он пробурчал:

— Ладно, поглядим, что будет дальше. В конце концов, с нас спрашивают, когда убийства совершаются, а не наоборот.

Занятый обычной текучкой, он на целый день выбросил это из головы. Дел было много, в основном бумажной волокиты: уже семь лет Барт, получивший, вследствие ранения, ограничение по службе, числился кабинетной крысой. Работенка не пыльная, хотя по-своему нервная и кляузная, но он привык. Перед уходом Барт заглянул на центральный пульт и узнал — все по-прежнему, убивать упорно не хотели. Барту сейчас было не до того. Он попросил Питера Бентона «прикрыть» его на случай, если Эмилии вдруг вздумается позвонить сюда. Питер понимающе подмигнул.

— Будь спокоен, скажу: его срочно шеф вызвал.

— Эх, Барт, — добавил он, — у тебя прекрасная жена. Какого же черта ты шляешься по девкам.

— Пит, я прошу тебя…, - скорчив недовольную мину, начал Барт.

— Ладно, — ухмыльнулся Питер, — иди, старый греховодник. Ничего хоть девочка, а?

Барт виновато улыбнулся, смущенный, словно школьник, застигнутый за разглядыванием порнографического журнала. Каждый раз, уже два года подряд, отправляясь на свидания с Кити, он испытывал угрызения совести. Да, у него прекрасная семья: добрая, внимательная жена и умные, послушные дети. Вспомнить хотя бы, как выхаживали его, когда он с дыркой в животе провалялся на кровати три месяца и чуть было не отдал богу душу. Разумеется, Барт и в мыслях не держал оставить семью, но Кити… Он уже не представлял себе жизни без нее. Так втюриваются обычно солидные мужики, достигшие прочного положения, где-то за шестьдесят, становясь, при этом жалкими и смешными. Барту повезло: кусок свинца, извлеченный из него хирургом, опустил возрастную планку, сделав способным сойти с ума от молоденькой, смазливой мордашки в том возрасте, когда это еще не выглядит так нелепо. Связь с Кити не изматывала его, как тех старых дуралеев, напротив, помогла обрести утраченную форму — в свои под пятьдесят Барт опять был молодец хоть куда. Эмилия, конечно же, не могла не заметить перемены, и, вероятно, догадывалась о ее причине, но, будучи женщиной трезвомыслящей, предпочла, ради семейного благополучия, закрыть на это глаза.

Таким образом, в доме Барта Эрвуда царили покой и порядок. Однако нарушилось его личное спокойствие. На четвертые сутки отсутствие убийств, даже самых что ни на есть заурядных, привлекло всеобщее внимание. Пронюхавшие об этом газетчики раструбили новость по всему миру и принялись пережевывать ее на разные лады. Полицейское начальство, само сбитое с толку, нашло, тем не менее, простой выход, отвечая назойливым писакам, дескать, налицо результат четкой работы правоохранительных органов. Барт воспринял происходящее своеобразно — как вызов брошенный ему лично. Он вообще был из породы тех, кому до всего есть дело и, к тому же, отличался жутким упрямством, но загадка не давалась. Она, похоже, относилась к разряду феноменов, объяснение которых сводиться к известной формуле:

«Этого не может быть, потому что не может быть никогда».[1]

Шли седьмые сутки со времени прекращения в городе убийств. Во всем остальном мире убивали, как и положено: не больше и не меньше. Там по-прежнему торжествовали законы статистики.

Барт сидел за рабочим столом и грыз кончик ручки. Работа не клеилась — мешали навязчивые мысли. В мозгу, против воли крутилась одна и та же, с вариантами, картина, — Эрвуд сочинил ее сам, — обыденного, «скучного» преступления. Сидят двое ханыг, заливших основательно за воротник, и выясняют кто из них больший подлец. Дело доходит до размахивания кулаками и сгребания друг друга за грудки. Тут один хватает со стола бутылку и…. Что за дьявол! Барт ни как не мог заставить себя продолжать. Он попытался заменить бутылку ножом, затем топором, ломом — результат тот же. Прокручиваемая в мозгу картина, доходя до развязки, исчезала, словно обрывалась лента кинофильма. Барт отложил ручку, нервно прошелся по кабинету, остановился у окна. Там продолжалась обычная жизнь, с улицы доносился привычный шум. Перекрывая его, раздалось завывание полицейской сирены, музыкой отозвавшееся в душе старшего офицера, поколесившего, в свое время, на патрульной машине по улицам и закоулкам, забираясь в самые мерзкие трущобы, где человеческая жизнь ценилась не выше гроша. Барт вспомнил, как ухлопал Пиявку Френка — единственный случай, когда он лично убил человека…