Виорель Ломов - Зоопарк

Виорель Ломов

Зоопарк или История про то, как Христина женила Пука на Эйлер

Вальс-фантазия на десяти страницах с эпилогом

Безоружный человек – не человек.

Эта история с географией произошла в нашем городе в начале девяностых годов прошлого столетия, лет за десять до обещанного конца света. Говорят, конец света уже был, но не прошел второе чтение в Госдуме. Население же продолжает, как и в начале девяностых, грешить-каяться и, кувыркаясь через голову, идти туда, куда ему не хочется, но куда оно идет.

Все права на электронную версию книги и её распространение принадлежат издательству ООО «Остеон-Пресс» и автору – Виорелю Ломову. Никто не имеет право каким-либо образом распространять или копировать этот файл или его содержимое без разрешения правообладателя и автора.

Страница первая

Пульхерия Эйлер

Пуля Эйлер была видная из себя девушка. Полное ее имя было Пульхерия, что по-латыни означает «красивая». В магазинах готового платья Пульхерию интересовали строгие фасоны темной расцветки и размеры с пятьдесят шестого по пятьдесят восьмой, а туфельки – сорок первого, с широким носиком и низеньким каблучком, с перепонкой. Крупная была девушка и при силе. Фамилия Эйлер указывала на то, что ее предки – выходцы из Швеции или Швейцарии, но она была русская, о чем свидетельствовало ее имя, которое в Сибири встретишь чаще, чем еще где. Надо, правда, учесть, что по-латыни всё красиво, так как ни черта не понятно.

Отец Пульхерии был руководителем среднего звена со средним служебным рвением и в подпитии, как бы оправдывая свое скромное служебное положение, говорил:

– Я, например, никакой не праправнук крепостного Осипа Эйлера, печника, отпущенного на волю графом Шереметевым еще до крестьянской реформы 1861 года. Я самый что ни на есть непосредственный потомок того самого Леонарда Эйлера, который был выдающимся академиком и любил работать на стыке наук. Я потом покажу, при случае, рукопись его неопубликованной работы по небесной механике как составной части теории музыки. Там сохранилась его собственноручная подпись и дата, – он вывел в воздухе фамилию предка и дату, – Эйлер, 1767 год. Выцвело, правда, всё, полиняло, но прочесть можно. Там он берет производные от гаммы.

– Может, ты, Рудольф Никодимыч, еще и потомок того самого великого Леонардо, который – за его здоровье! – еще и да Винчи? Где-нибудь на их стыке? – спросил его как-то один шутник, чекист-железнодорожник Грач.

– А что? – задумался Эйлер. – Всё может быть. Тьфу-тьфу. – И постучал по столу.

– Да, – задумчиво произнес Грач, жуя сырок, – где стык, там и стук.

Если бы Эйлеры жили где-нибудь в селе, в своем доме с приусадебным участком, коровенкой и двумя свинками, да еще курами и гусями в придачу, ничего удивительного в том, что Пульхерия полюбила всякую живность, не было бы. Жили же Эйлеры в городской хрущевке с видом на трамвай и вытрезвителем наискосок. Тем не менее Пуля с раннего детства обожала – она сама так говорила, – обожала возиться с кошками, собаками, ежиками, дроздами, ящерицами, черепахами и даже мышками. Ей нравилось их «воспитывать». Кот, например, возил на себе белую мышь, после чего получал в блюдечке черный кофе. Он его любил с сахаром, одна ложечка на стакан.

Хозяйство вела мать Александра Львовна, женщина самостоятельная и нраву старшинского. Хозяйство повиновалось ей беспрекословно. Домоводство она совмещала с работой в четыре смены на химзаводе, где было непрерывное и крайне вредное для здоровья производство. Там она была мастером ОТК. Смены менялись с регулярностью времен года, через каждые три дня. Они шли по кругу, и в голове, здоровье и личной жизни Александры Львовны был такой же нескончаемый круговорот забот и волнений.

Муж по дому практически ничего не делал, если не считать всякой починки, ремонта и заготовительных работ на огороде, рыбалке и в лесу. Отоварка продовольственных талонов да увеселительные поездки в деревню за медом или салом вообще к делу не шли. Короче, Рудольф Никодимович, по мнению своей супруги, был не очень обременен домашними заботами, отчего много тунеядствовал. В свободное же от сибаритства время отец таскал Пульку на природу, за город, на реку, в зоопарк.

В зоопарке они бывали каждое воскресенье, отец – в неизменном синем костюме без верхней пуговицы, дочка – в нарядном платьице и с мороженым пломбир, а по праздникам с пломбиром и еще эскимо. Рудольф Никодимович, благостно глядя на сладкоежку-дочку, потягивал из фляжки винцо, а по праздникам коньячок.

А еще девочке нравилось гулять с отцом. Просто так, гулять и гулять. Оказаться вдруг на глухой улочке с деревянными заборами, где по дороге переваливаются, гогоча, гуси или роются в пыли куры, где бегают с визгом тугие поросята или бормочет индюк, а потом вдруг улица растекается в степь, и на солнечном взгорке щиплет травку козленок Иванушка со смышлеными, но совершенно бессовестными глазками.

Нравились Пуле собачки, бегущие куда-то по своим делам, кошки, увиливающие от любого дела, выскочивший из-под досок на секунду-другую бурундук. Когда им встречались лошадка или ослик, восторгу девочки не было предела, она протягивала им на ладошке печенье и хвалила животных за их красоту.

Однажды на окраине города они заметили рядом с дорогой громадного ежа, старого, у него даже иглы были желтовато-седые.

– Возьмем ежика, ему тут одному грустно, – сказала девочка.

Отец надел на ежа свой берет, и они принесли его домой. Еж понюхал еду, но не притронулся к ней. Грусть не покидала ежа, и через день им стало жалко зверька, и они отнесли его обратно. Рядом с ним они оставили яблоко. Когда Пуля обернулась в последний раз, она увидела, что еж развернулся и носом тычется в яблоко, а к нему скользит по асфальту, как по воде, трясогузка. Девочке стало радостно, и она сжала ручонкой широкую ладонь отца.

На уроках зоологии Пульхерия блаженствовала. Ведь речь шла исключительно и только о ее любимых созданиях! Когда она отвечала о них урок, глаза ее блестели, а голос звенел. Одноклассники удивлялись, а учительница умилялась.

– Ты, наверное, будешь зоологом? – с воодушевлением спрашивала она.

– А зачем? – простодушно отвечала Пуля.

Как-то после очередного урока зоологии она пошла в зоопарк и спросила у контролера:

– Кто тут у вас самый главный?

– Лев.

– А еще?

– Еще сторож Силантий. Юрий Борисыч, – обратилась контролер к спешащему мимо мужчине. – Тут вот вас спрашивают.

– Я слушаю вас, – остановился тот, с любопытством глянув на рослую, пышущую здоровьем девчушку.

– Я могу ухаживать за животными.

– Это прекрасно, прекрасно! Продолжайте в этом же духе. – И Юрий Борисович заторопился по своим делам.

– И я знаю все их повадки и как кого лечить и кормить.

– Так, – снова остановился Юрий Борисович, – и что же?

– Возьмите меня воспитателем к животным.

Юрий Борисович рассмеялся:

– Сколько тебе лет?

– Я справлюсь.

– Хорошо, вон там обратись к Майе Федоровне. Скажи, я послал. Приходи завтра, поговорим. Извини, в райком спешу.

Так Пульхерия стала самым младшим «воспитателем» в зоопарке, за что ей ежемесячно выплачивалось двадцать рублей. На первую и вторую получку девушка купила туфельки. Новые туфельки с перепонкой хорошо смотрелись на ее ножках, а тугие ножки в новых туфельках – еще лучше.

Пару лет она «воспитывала» животных, а после школы устроилась в зоопарк постоянно. Ее полюбили все: и работники, и «воспитанники». Бурый медведь вообще взял Пульхерию под свое покровительство. У девушки была широкая кость и крупная плотная фигура, которая не могла не нравиться медведю. К тому же она во всём любила порядок и чистоту.

Из событий, предшествовавших этой истории, стоит упомянуть о стороже Силантии, положившем глаз на Пульхерию. Ввиду своей более чем скромной конституции (на нем был пиджачок сорок шестого размера и башмаки тридцать восьмого) и перманентного пьянства, связывающего свободу движений, Силантий довольствовался громкими речами и умильными взглядами, за что на него крепко рявкал бурый медведь.

Однажды Силантий раздухарился, петухом глянул на Пульхерию, пришедшую в тот день в легком платье, рванул рубаху на груди и пошел на клетку с медведем со словами уничижения и презрительными жестами. Подойдя необдуманно близко к зверю, он упустил момент, когда медведь схватил его за штаны и потянул к себе. У сторожа хватило ловкости выскользнуть из брюк, которые медведь тут же и разодрал на несколько полос. Силантию влепили выговор, который он обмыл лишней кружкой пива. А Пульхерия впервые увидела, как тощи мужики снизу. Совсем никакие!

Страница вторая

Христина

Для Христины было бы оскорблением узнать, что человек произошел от обезьяны. Разве только в том смысле, как кошка, измельчав, произошла ото льва. Впрочем, вряд ли Христина узнала бы об этом, так как при всём своем любопытстве была исключительно тупа. Даром что называлась шимпанзе. Ей было плевать на то, что, прежде чем человека запустить в серию, Господь создал обезьяну в качестве опытного образца. Христину, скорее всего, достали из «изолятора брака».