ИЛИ – ИЛИ - Рэнд Айн
Он медленно поднял глаза на доктора Ферриса:
– Вы бы не явились сюда, если бы у вас не было очень сильного козыря против меня. Итак?
– Конечно, – ответил доктор Феррис. – Я знал, что вы все поймете. Поэтому долгие объяснения ни к чему. – Он открыл портфель. – Я принес кое-что, на что вам интересно будет взглянуть.
Искусным жестом карточного шулера он разложил перед Реардэном ряд отливающих глянцем снимков. Это были фотокопии записей в регистрационных книгах гостиниц и мотелей, сделанных рукой Реардэна, в которых он называл себя и свою спутницу мистером и миссис Смит.
– Конечно, для вас это не новость, – вкрадчиво произнес доктор Феррис, – но возможно, вам будет интересно узнать, что нам известно, что миссис Смит не кто иная, как мисс Дэгни Таггарт.
Лицо Реардэна ничего не выражало. Он неподвижно смотрел на снимки, будто увидел в них нечто такое, о существовании чего не подозревал.
– Мы располагаем достаточно вескими доказательствами и помимо этого, – сказал доктор Феррис и выложил на стол фотокопию счета от ювелира за рубиновый кулон. – Вам не хотелось бы взглянуть на показания, данные под присягой швейцарами и консьержами одного из домов? В них нет ничего нового для вас, если не считать того, как много народа знает, где вы проводили ночи в Нью-Йорке в течение приблизительно двух последних лет. Не осуждайте этих людей. Любая эпоха, похожая на нашу, имеет примечательную особенность, а именно: люди начинают бояться говорить то, что хотят сказать, а при расспросах боятся промолчать о том, о чем хотели бы не говорить. Это вполне естественно. Это нужно иметь в виду. Но вы бы весьма удивились, узнав, с чьей подачи все началось.
– Я это знаю, – безучастно сказал Реардэн. Поездка жены во Флориду уже не казалась ему необъяснимой.
– В моих материалах нет ничего, что могло бы принести вред вам лично, – сказал Феррис. – Мы знаем, что никакая угроза лично вам не заставит вас сдаться. Потому я буду с вами откровенен: с вами ничего дурного не случится. Пострадает только мисс Таггарт.
Реардэн смотрел доктору Феррису прямо в глаза, и тот с удивлением заметил, что спокойное, непроницаемое лицо все больше и больше отдалялось от него.
– Если благодаря таким специалистам по клевете, как Бертрам Скаддер, о вашем романе станет известно всей стране, – продолжил доктор Феррис, – ваша репутация не особенно пострадает, если не считать нескольких любопытных взглядов и удивленно приподнятых бровей в некоторых особо чванливых гостиных. Подобные приключения обычны для мужчины. Фактически вы только укрепите свою репутацию. Среди женщин это придаст вам некий романтический блеск и определенный престиж в глазах мужчин – еще бы, одержать такую блистательную победу! Но каково будет мисс Таггарт, с ее незапятнанным именем, с ее презрением к сплетням и скандалам, ее особым положением женщины в сугубо мужском бизнесе? Как это отразится на ней? Что она увидит в глазах окружающих? Что она услышит от любого мужчины, с которым ее связывают деловые отношения? Это вы легко можете представить себе и без моей помощи. Подумайте над этим.
Реардэн ощутил особое спокойствие и удивительную ясность происходящего, словно чей-то голос сурово приказал ему: время пришло, сцена в огнях, будь внимателен. И, стоя обнаженным в ослепительном свете, он был начеку, спокойный, бесстрашный, не чувствующий боли, торжествующий, потерявший надежду, но сохранивший одно-единственное желание – знать.
Доктор Феррис поразился, услышав, как Реардэн медленно, бесстрастным тоном некоего отвлеченного суждения, не адресованного собеседнику, сказал:
– Все ваши расчеты основаны на том, что мисс Таггарт – добродетельная женщина, а не потаскуха, какой вы хотите ее представить.
– Конечно, – согласился доктор Феррис.
– А также на том, что для меня это не банальная интрижка.
– Конечно.
– Будь мы той мразью, какой вы хотите нас выставить, у вас бы ничего не вышло…
– Естественно.
– Вы не причинили бы нам никакого вреда, если бы наши отношения были порочны.
– Нет.
– Мы были бы недосягаемы для вас.
– Фактически да.
Реардэн разговаривал сейчас не с доктором Феррисом. Перед его глазами выстроилась протянувшаяся через века череда мыслителей, начиная с Платона, чьим наследником и потомком оказался бездарный профессоришка с внешностью жиголо и душой бандита.
– Я давал вам шанс примкнуть к нам, – сказал доктор Феррис. – Вы отказались. Сейчас вы видите последствия. Не могу понять, как человек вашего ума мог рассчитывать на победу, ведя честную игру.
– Но если бы я присоединился к вам, – отвлеченно, словно речь шла не о нем, произнес Реардэн, – что ценное для себя я мог бы отнять у Орена Бойла?
– Черт возьми, кругом полно простаков, у которых можно что-нибудь отнять.
Таких, как мисс Таггарт? Кен Денеггер? Эллис Вайет? Как я?
– Таких, которые не хотят быть практичными.
– Вы хотите сказать, что жить на земле непрактично? Реардэн не знал, ответил ли ему доктор Феррис. Он больше не слушал его. Он видел перед собой качающееся лицо Орена Бойла со щелками поросячьих глазок, бледное лицо Висли Мауча с убегающими от собеседника глазами. Он видел, как они, подобно обезьянам, заучившим несколько движений, пытаются начать производство его металла, не имея представления о том, что в течение десяти лет происходило в лаборатории «Реардэн стил», десяти лет страстной преданности и мучительных усилий. Справедливо, что им следует называть это чудесным металлом. Это единственно возможное название, которое они могли дать десятилетнему труду и таланту, породившим этот металл. В их глазах он не мог быть ничем, кроме чуда, порождения неведомого и непознаваемого начала, объекта природы, который нельзя объяснить, но можно схватить, как камень или растение, – ведь на то они и существуют, чтобы их хватать. «Можем ли мы допустить, чтобы большинство пребывало в нищете, в то время как меньшинство не дает нам воспользоваться лучшими товарами и технологиями?»
Если бы я не знал, что моя жизнь зависит от моего разума и усилий, беззвучно обращался Реардэн к череде мыслителей, если бы я не сделал своей высшей нравственной целью прилагать все усилия и использовать все возможности своего ума, чтобы поддерживать и улучшать собственную жизнь, у меня не было бы ничего, что вы могли бы отнять, чем могли бы поддерживать собственное существование.
