ИЛИ – ИЛИ - Рэнд Айн
Глава 6 . Чудесный металл
– А пройдет у нас этот номер? – спросил Висли Мауч. Его голос был высоким от гнева и тонким от страха.
Никто не ответил. Джеймс Таггарт неподвижно сидел на краешке кресла и смотрел на Мауча исподлобья. Орен Бойл, стряхивая пепел с сигары, сильно ударил по пепельнице. Доктор Флойд Феррис улыбнулся. Мистер Уэзерби сжал губы и скрестил руки на груди. Фред Киннен, глава Объединенных профсоюзов Америки, перестал расхаживать по кабинету, сел на подоконник и тоже сложил руки на груди. Юджин Лоусон, который, сгорбившись, бездумно перебирал цветы, стоявшие на низком стеклянном столике, возмущенно выпрямился и поднял глаза. Мауч сидел за столом, положив кулак на лист бумаги.
Юджин Лоусон ответил первым:
– Мне кажется, мы не можем так ставить вопрос. Нельзя допустить, чтобы из-за каких-то банальных трудностей мы перестали ощущать все благородство программы, составленной в интересах общественного благосостояния. Она направлена на благо людей. Нужна народу. А нужды народа – это наша главная забота, и мы вовсе не обязаны принимать в расчет все прочее.
Никто не возразил и не подхватил его мысль, у всех был такой вид, будто после слов Лоусона продолжать обсуждение стало еще труднее. Маленький человечек, сидевший в лучшем кресле в стороне от всех и довольствовавшийся своей незаметностью, но абсолютно уверенный, что все до одного помнят о его присутствии, взглянул на Лоусона, потом на Мауча и бодро сказал:
– Золотые слова, Висли. Смягчи тон, добавь лоску, отдай своим газетчикам – пусть раструбят, и тогда все обойдется.
– Да, мистер Томпсон, – сказал Мауч хмурясь.
Мистер Томпсон, глава государства, обладал удивительной способностью оставаться неприметным. Его невозможно было выделить в компании из трех человек, а если наблюдать его одного, то его образ как бы рассыпался в сознании на множество лиц, в чем-то подобных ему.
Страна не располагала четким представлением о его облике: его фотографии появлялись на обложках журналов так же часто, как портреты его предшественников в должности, но никогда нельзя было точно определить, на каких фотографиях изображен он, а на каких – «некий почтальон» или «некий клерк»; подобные фотографии часто сопровождали очерки о повседневной жизни простых людей. Единственное различие заключалось в том, что воротничок у мистера Томпсона обычно был помят. Он был широкоплеч и худощав. Волосы редкие, рот – широкий; возраст можно было определить весьма приблизительно: от сильно потрепанных сорока до на редкость энергичных шестидесяти. Пользуясь безграничной властью, он постоянно думал о том, как ее расширить, потому что так хотели люди, которые помогли ему занять его пост. Он обладал коварством глупца и бешеной энергией лентяя. Секрет его успеха заключался в том, что он взлетел по воле случая, о чем знал, и больше ни к чему не стремился.
– Ясно, что необходимо принять меры. Радикальные меры, – сказал Джеймс Таггарт, обращаясь скорее к Висли Маучу, нежели к мистеру Томпсону. – Мы не можем допустить, чтобы это продолжалось. – Его дрожащий голос звучал воинственно.
– Спокойнее, Джим, – предостерег его Орен Бойл.
– Нужно что-то делать, и срочно!
– Не смотри на меня так, – резко бросил Висли Мауч. – Я ничего не могу сделать. Что я могу сделать, если мне не хотят пойти навстречу? Я связан. Мне нужны большие полномочия.
Мауч пригласил их как своих друзей и личных советников в Вашингтон для неофициального обмена мнениями по вопросу о национальном кризисе. Но, глядя на него, никто из них не мог бы определенно сказать, помыкает он ими или пресмыкается, угрожает им или молит о помощи.
– Вот факты, – сказал мистер Уэзерби бесстрастным тоном скептика, – за период с первого января прошлого года по первое января текущего года количество банкротств вдвое превысило соответствующий показатель за предшествующий период. А начиная с первого января текущего года он утроился.
– Надо, чтобы они винили в этом только себя, – вставил доктор Феррис.
– Хм? – промычал Висли Мауч, бросив взгляд на Ферриса.
– Делай что угодно, только не извиняйся, – пояснил доктор Феррис. – Пусть они считают виноватыми себя.
– Я и не прошу извинений! – огрызнулся Мауч. – Я не виноват. Мне нужны большие полномочия.
– А ведь виноваты именно они, – заявил Юджин Лоусон, резко повернувшись к доктору Феррису. – У них отсутствует дух социальной взаимопомощи. Они отказываются признавать, что производство – это не личная прихоть, а долг перед обществом. Они не имеют права выходить из игры ни при каких обстоятельствах. Они должны продолжать работу. Это требование общества. Труд отдельного человека не его личное дело, а дело общества. Нет таких понятий, как «личное дело» и «личная жизнь». Мы должны заставить их понять это.
– Джин Лоусон знает, о чем я говорю, – сказал доктор Феррис, слегка улыбнувшись, – хотя и не подозревает об этом.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Лоусон, повысив голос.
– Прекратите! – приказал Висли Мауч.
– Мне все равно, что ты, Висли, предпримешь, – сказал мистер Томпсон, – меня не волнует, будут ли протестовать деловые круги. Но ты должен быть уверен, что пресса на твоей стороне. И уверен на все сто.
– Пресса меня поддержит, – заверил Мауч.
– Стоит какому-нибудь редактору раскрыть рот в неподходящий момент и он натворит больше бед, чем десять разъяренных миллионеров.
– Верно, мистер Томпсон, – согласился доктор Феррис. – Не могли бы вы назвать такого редактора?
– Пожалуй, нет, – с удовлетворением ответил Томпсон.
– Кем бы ни были те, на кого мы рассчитываем, – сказал доктор Феррис, – есть старомодное изречение, рекомендующее рассчитывать на мудрых и честных. Мы не должны о них думать. Такие нынче не в ходу.
Джеймс Таггарт выглянул в окно. Над просторными улицами Вашингтона то и дело появлялись голубые клочки, таким бывает небо в середине апреля, когда солнце согревает землю редкими лучами, пробившимися сквозь пелену облаков. Вдалеке сверкал в солнечных лучах высокий белый обелиск, воздвигнутый в честь человека, которого доктор Феррис только что процитировал и в честь которого был назван город. Таггарт отвернулся.
