Семя скошенных трав (СИ) - Далин Макс Андреевич

Дмитрий смотрит на него, глаза больные:

— По-моему, не понимал. Говорил как с товарищем, у которого сердце прихватило или что-то в этом роде.

— Хотел, чтобы Эд мог сделать вид, что всё это ошибка, и легко её исправить, — говорит Вадим. — Комконовская выдержка, да.

И Вэн соглашается, сразу как человек и как шедми: складывает ладони и опускает голову. Дмитрий дёргает плечом:

— Ну, может быть. Но мне, знаете, было так дико это слышать! Я думал: Олег же не видит, что Эд — с пистолетом! А Лида тоже вышла из кабины, говорит: «Нет, Олежек, не надо возвращаться, поздно уже — да и всё равно все в вездеход не поместятся. Как будут выбирать десять человек, которые поедут? Жребий кидать? Тогда мне точно выйдет умереть: я такая несчастливая…» — и голос у неё сорвался, я подумал: сейчас расплачется.

Вэн кривит губы. Вера сжимает кулаки. Иар брезгливо усмехается. Улэ легонько мотает головой, у людей это значит «как же так?» Но никто не задаёт вопросов — и Дмитрий продолжает:

— Тогда Эд сказал: «Ну и будем считать, что жребий вышел нам — какая разница? Считай, что тебе повезло, Олег. Ты же понимаешь: Боливар всё равно пятьдесят человек не вынесет, а с водой — тем более. А так у нас есть гарантия: мы до вечера доберёмся до карьера, где штатники рылись, там давно брошенная база, на ней остался бункер. В памяти вездехода так, во всяком случае. Переждём — а потом свяжемся с нашими». Олег так ме-едленно сказал: «С на-ашими? Ты сможешь смотреть в глаза Гудвину?» А Эд: «Мои „наши“ — это не Майоров, а Оборона».

Алесь свистит, но не как дельфин, а как птица с Земли:

— А ты?

— Я сидел, как каменный, — говорит Дмитрий. — И у меня волосы на голове шевелились, мне было ужасно жарко — а знобило. Я вдруг понял: кранты мне. Конец. И Олегу. Я услышал, как Лида снаружи ахнула и сказала: «Ничего себе!» А Олег: «Вот даже та-ак?» Больше всего мне хотелось вдавить педаль в пол до отказа — но я, знаете, надеялся… на какое-то чудо надеялся. Наверное, на то, что Олег сейчас Эда уговорит или обезоружит.

В этот момент я начинаю понимать Дмитрия. Он — как любой из нас. Невозможно представить себе, что брат всерьёз может убить тебя. До последнего мига — до самой пули.

Наверное, у меня меняется лицо: Дмитрий говорит именно мне:

— Знаешь, Бэрей, это как будто вообще не наяву происходило. Я был как во сне… а началось ещё тогда, когда Борис нам прокрутил ту передачу. Просто всё это — ну так ведь не бывает! Не может быть! Вот и я… я как будто спал, а во сне делал всякие странные вещи… и люди вокруг меня делали всякие странные и ужасные вещи. Мне было очень страшно — и никак не получалось проснуться. И я ждал… ждал, в общем, когда оно всё как-нибудь рассосётся само. Я ни фига не герой. Но тут Эд сказал: «Олег, я же тоже комконовец, знаешь ли. Только выбрал правильную сторону». А Олег: «Ага, и эта правильная сторона собирается убить тебя вместе с прочими, да? Но если ты поможешь им убить коллег, тебя примут хорошо, да?» И хлопнул выстрел. Не очень громко. Лида громче завизжала.

Дмитрий всхлипывает, его лицо напрягается, морщится, он трёт лоб, виски, но продолжает говорить:

— Эд крикнул: «Заткнись!», а Лида визжала и визжала, и тут снова — бах-бах — и визг оборвался резко. И вот тут-то я и вдавил. В пол. На максимальную скорость. Эд что-то кричал и стрелял, но за рёвом двигателя было вообще не разобрать, я только слышал, как пули два раза ударили в обшивку. Ну вездеход-то, знаете… даже не царапнуло. Я гнал по песку, вездеход болтало, я думал: сейчас перевернусь — но не снижал скорость, гнал назад-назад… к людям, в общем.

— А ты давно работал с Олегом и Лидой? — спрашивает Тари.

Какая разница. Для Дмитрия Олег и Лида — не родичи. Они ему безразличны. У людей это часто.

— Я вообще недолго работал на Эльбе, — поспешно отвечает Дмитрий. — Полгода… может, меньше… я понимаю: я трус, да?

— Трус, — говорит Вэн. — Продолжай.

Алесь чуть мотает головой. Людям, кажется, жаль Дмитрия. Но Вэн — как я, и Иар — как я. Как мы.

Дмитрий краснеет. Продолжает, глядя в пол:

— Я пригнал вездеход в лагерь примерно через час. Может, чуть больше. Только там уже никого не было. Я понял, что они уплыли на катере: на причале валялись какие-то забытые вещи, катера не было… я подумал, что это глупо, опасно… но, конечно, намного лучше, чем тут остаться. Подумал, что уже не смогу тут ничем помочь. И вот тут мне пришло в голову, что я не знаю, убил Эд Олега и Лиду или просто ранил — и теперь они там умирают. В пустыне.

— За час. С огнестрельными ранами, — говорит Улэ. — Поздно спохватился.

— Дима был совершенно не готов к подобным ситуациям, — говорит Вадим. — У него нет ни опыта, ни должной психической закалки. Не струсил, а растерялся.

Если это говорит Вадим — значит, так и есть. Пытаюсь побороть неприязнь. Слушаю.

— Я… боялся возвращаться, — тихо говорит Дмитрий. — Думал, если Эд ещё там, то застрелит меня, без вариантов вообще. Но… знаете, я так хотел, чтобы хоть кто-то выжил. Я… как будто один на Эльбе остался. И мне казалось, что сейчас… вот прямо сейчас — эта ракета… ерунда, в общем. Я туда вернулся по моим собственным следам. Увидел их… понял, что… Эд в голову стрелял… они сразу… А куда делся Эд, я не понял. Там песок сыпучий, от вездехода колею ещё видно, а от человеческих ног следы сразу осыпаются. Но он ведь ушёл, он хотел уйти вперёд. Спасался от ракеты, но умер от теплового удара: он же остался без воды и безо всего… А я, выходит, оказался со всем, что Эд для себя приготовил: с передатчиком, аптечкой, водой, кондиционером… жить — не умирать. Но я был один… все ушли в Море, это было так далеко, что уже и значения никакого не имело. У меня было такое чувство, что вокруг до самой Земли никого нет. Вот тогда я и вспомнил, что Эд говорил про какую-то станцию.

— А что это вообще за станция? — спрашивает Улэ. — Там была какая-то станция, Вадим Александрович?

— На наших картах она была отмечена крестиком, — говорит Вадим. — Что означало: штатники покинули её раньше, чем мы сумели выбить у Обороны контроль над лагерем. Я думал, это просто старые выработки; Эльба ведь была общая, там и Евросоюз что-то разрабатывал, и Китай, и Штаты, но к началу войны, насколько я помню, геологические работы были закончены. А базы законсервированы или просто брошены… во всяком случае, так говорилось.

— Да! — Дмитрий трясёт головой. — И я так думал! Я думал, станция законсервирована, но там, может, есть помещение, где можно укрыться, хоть как-то. Я думал, пережду там, а потом попробую связаться с вами. После… того… бомбёжки, — вдыхает, выдыхает. — Я боялся, что раньше меня Оборона засечёт. Не сомневался: найдут — шлёпнут. Я же свидетель.

— Хм, — то ли соглашается, то ли сомневается Вэн. — Ну да. Пожалуй.

— Да точно! — говорит Иар. — Точно!

Дмитрий пережидает. Продолжает:

— А вездеход — знал. Я спросил навигатор — а он в курсе.

— Ха! Да конечно! — вставляет Иар. — Это ж вездеход Обороны, да?

— Да, — говорит Вадим.

Дмитрий снова трясёт головой, сцепляет пальцы, торопливо говорит:

— Он сразу сообразил. Я сказал: база Штатов приблизительно в сотне километров — и он предложил переключить управление на него. Я не стал, чтоб увеличить скорость, попросил только карту — и гнал, как мог. Пустыня плоская же… я издалека увидел, тем более — ещё довольно светло было. И сразу узнал, потому что на Океане Третьем видел. Это было шедийское «летающее блюдце», в смысле — «летающая тарелка», потому что «блюдца» меньше. А «тарелка» — пассажирская или грузовая. И она косо, боком, воткнулась в песок… как настоящая тарелка… Я её раньше корпусов увидел и обалдел абсолютно, потому что уж её тут точно не должно быть.

Я вижу, как у наших каменеют лица. Начинаю понимать.

— Я подъезжал близко, — говорит Дмитрий. — Она оказалась вся раскуроченная, будто по ней громадным молотком лупили. Одна дыра вообще сквозная. И всё в копоти. Там как полигон был: несколько «блюдец» валялось, вообще вдребезги, только по кускам можно догадаться, ещё какая-то шедийская штуковина — по цвету металла видно, тоже переломанная… и ещё много каких-то обломков, осколков… Вот тогда я камеру в вездеходе и включил. Дальше всё уже снимал на камеру.