Старость аксолотля - Дукай Яцек
Как проверить? На контрольной панели на плече не высветится, я не знаю, к каким контактам оно подключено.
Инженер снова исчезает в кабине. Я быстро включаю прожектор, ищу в захламленном пространстве между корпусами выход коридора, по которому добрался сюда с Радистом и Пассажиром. Тем временем луч выхватывает красный ящичек, дрейфующий прямо у меня под ногами. Восклицательные знаки, молнии и черепа предупреждают о его содержимом: это со складов «акулы», взрывчатка горняков. Именно так Инженер взорвал переборку.
Свет прожектора думает за меня. Я наблюдаю, будто сидящий в высокой ложе оперного театра тишины зритель, как он то отскакивает, то вновь возвращается к ящику. Колебания, сомнения, повороты возможного будущего – все в лишь нескольких подрагивающих движениях светящегося пятна, в нескольких секундах. (Быстро, быстро, быстрее, пока не вернулся Инженер с новым планом.)
Значит, ящик: нет, да, нет, да, да.
Я подтягиваю к себе стальную коробку, гашу прожектор. Инженер не защелкнул замок, крышка контейнера осталась приоткрытой. Заряды – круглые жестянки с вогнутым дном. Развернувшись спиной к входу в кабину, я подсвечиваю их диодами. Часовой механизм ставится вращением угловатых дисков, в прямоугольном окошке скачут цифры. Предохранитель – красный рычаг под жестяной пломбой, нужно сперва ее сорвать. Я помогаю себе острием зацепа страховочного троса.
Затем с силой отталкиваюсь по наклонной траектории, так, чтобы пролететь через свет в кабине, одновременно удаляясь в глубь пещеры, лечу, и в то короткое мгновение, когда неоновое солнце выхватывает меня из черного молока, и я смотрю сквозь разорванную переборку на побоище от предыдущего взрыва, на Инженера, который тащит к порогу угловатое устройство с длинными хвостами кабелей и, увидев меня, быстро поднимает пустую руку…
– (шум) Доктор! (шум) (шум)
…я швыряю в свет красные жестянки, одну и другую.
Мне пришлось заранее рассчитать время, так что я предпочел добавить пару секунд, вместо того чтобы самому в спешке разлететься в клочья. Я знал, что Инженер не успеет вовремя поймать и выбросить заряды. Он тоже это знает. Замерев на три секунды, он также выпрыгивает во тьму. Волна разлетающихся обломков ударяет его в спину. Кувыркаясь с безвольно раскинутыми руками и ногами, будто зеленая морская звезда, он исчезает во мраке.
Я выстреливаю из дюзы, быстро, руководствуясь чисто чутьем. Меня разворачивает, и я полностью теряю ориентацию – в каком направлении, на сколько градусов, по какой оси. Одновременно я другой рукой оперирую прожектором, в панике ища Инженера. Погиб? Выжил? Радио молчит. (То есть шумит.) Либо он его выключил, либо оно повреждено. Лишь датчик излучения трещит со смертоносной частотой. Над моими согнутыми коленями мерцают звезды; небо вращается над головой. Неужели остовы кораблей повернулись именно этой стороной к солнечной буре? Тогда я в любом случае мертв.
Но слишком свежо в памяти чувство облегчения после чудесного спасения жизни, натянуты тетивы, заведены пружины. Я буду сражаться до последней секунды. Выстреливаю из дюзы, убегая из-под открытого неба, в тень от звезд. Не хватает времени, чтобы сделать выбор, а каждый из них теперь под знаком катастрофы. Включить фонарь? А если Инженер выжил и увидит? А если не включу и снова налечу на что-то в темноте, покалечусь, разобью шлем? Но в вакууме не так-то просто увидеть не рассеянный свет. Так что это за красная светящаяся точка, что за огонек пульсирует передо мной? Нажимаю на рычаг прожектора и сразу же другой рукой включаю дюзу – стоп! Иначе я влетел бы на него с разгона, прямо в его центральный массив. Зависнув так, будто канареечно-желтая фигурка неуклюжего человека, я шарю светящейся лапой по горам и долинам Астроманта, по его лесам и лугам, городам и вулканам, сколько же в нем десятков и сотен метров, сколько тысяч тонн металла, стекла, промышленной интеллектроники, какое изобилие механических форм, механизмами же созданных! Будто в океанских глубинах или в космической бездне, искрится там время от времени серебристая звездочка, пройдет по линиям тени полоса открытых разрядов, карманные молнии закрутят жернова математики, пульсар из-под камня, квазар из-под базальта блеснет и погаснет, золотой песок вычислительных систем сложится в головокружительное созвездие, тоже едва на долю секунды, и снова мрак, снова молчаливые Гималаи машинного разума, машинного безумия. Я мог бы часами водить лучом света по скалам, расселинам, склонам и волнам переплетенной кибернетики, но не составить в уме общей картины, не обрисовать очертания чудовища. Только там посередине, в яме, в пасти, в каверне, в спиральной воронке радиационных трактов, под сталактитами магнитных помп и прессов, за сеткой медных проводов, в ресницах рыжих катушек, там пылает рубин одинокого лазера, пучок, рассеянный в какой-то густой среде, хорошо видимый из любого места перед обличьем Астроманта. Зачем он вмонтировал в себя этот лазер? А зачем вообще что-то вмонтировал? (шум) Дрожит рука, дрожит свет. Там, там, что это – диски с дорожками памяти, увеличенные в тысячу раз? Программные ленты, клубящиеся огромными тучами? Ряды оптических считывателей, читающих тьму? А тот черный поднебесный ледник (шум) – искривленная стена холодных экранов и осциллоскопов, величиной с половину офисного здания.
То пенящееся половодье внизу – горы бумажных распечаток, которые в течение многих лет неустанно извергает из себя Астромант, а потом их наверняка пожирают другие машины, вновь перерабатывая в чистую бумагу и отправляя в подключенные к лихорадочно бредящим ламповым мозгам печатающие устройства. Какие мудрости хаоса он там выписывает? (шум) (шум) Не именно ли за этим сюда пробираются те, кто падает со звезд, следуя по коридорам жертв и просьб? Не в этом ли выдающемся бреду агенты читают свои приказы, а ученые – лживые рецепты невозможных открытий? Пока Астромант считает, он невозмутим.
– (шум) (шум) (шум)
Но это не шум, этот звук нарастает из складывающихся воедино миллионов других звуков – если бы я только мог услышать каждый по отдельности! Может, тогда я сумел бы понять Астроманта. Ибо у меня нет сомнений: он так говорит, так поет, на всех диапазонах, на всех языках. Чем ближе я подплываю к Астроманту, тем отчетливее пробивается в наушниках: слово, последовательность писков, несколько щелчков морзянки, электронный визг, рокочущее эхо, пульс, пульс машины.
«Понять Астроманта!» Я будто пробуждаюсь от гипнотического транса. Хватило одного мгновения, чтобы я угодил в ловушку абсурда; прекрасно зная, что это нечто непостижимое, я напряг разум, напряг воображение, пока оно, изголодавшееся, не схватило с радостью жалкий ошметок смысла, обглоданную кость логики.
Как защититься? Это сидит в нас глубже всего, записано в генах, выжжено в мозгу, забито в сновидениях.
И еще: (l+√5)/2.
Я отрываю луч прожектора от рубинового глаза, отвожу взгляд.
В черном молоке возникает салатного цвета фигура, влетает в свет. Рука тянется к поясу, срывает предохранитель, швыряет пятисекундную бомбу. Я гашу фонарь и резко ухожу вправо и вниз. (шум) (шум) Адреналин врывается в сердце огненной сосулькой, ледяным пламенем. Был ли это Инженер? Я убегаю. В трапеции вращаются звезды. Моргает глаз разозленного быка. (шум) Я убегаю.
Взрыв тих и темен. Все начинается через секунду после взрыва. Мозг обезьяны должен обрисовать страх вытянутым пальцем, обезьянье сердце знает: Астромант пробудился. (шум) (треск) (шум) Сперва подо/передо мной расцветают гигантские мандалы электрических разрядов, дуги молний, словно кроны леса тысячи генераторов ван дер Граафа. В их поразительной красе, в хирургическом блеске простираются ландшафты машинного новообразования. Но это уже не горы, не статичные массивы – теперь каждый край и линия тени, каждая орография Мандельброта и стальная геометрия пребывает в движении: в одно мгновение на поверхности Астроманта вскипели бесчисленные полчища автоматических чудовищ, уродцев и карикатур, калеки, рожденные поколениями калек, хаос, созданный хаосом и хаос производящий. Но что они делают – сразу же вгрызаются в тушу Астроманта, открывают рыла горелок, включают зубастые пилы и лазерные резаки, в ход идут кусачки и сверла, безумно пляшут отверточные пауки и муравьи-паяльники. Безумие реконструкции столь внезапно, что роботам все равно, что им переделывать; они режут и заново собирают других роботов, а те принимаются за следующих, может, именно тех, которые только что породили их подобно чудовищам Франкенштейна, может, вложили в них часть себя, а может, из их частей мгновение назад возникли. И эта каннибальско-совокупленческая оргия лишь набирает силу; как бы я не старался проследить спокойным взглядом (а я убегаю, убегаю, убегаю), невозможно сказать, куда ударил горнодобывающий заряд, какой фрагмент Астроманта он уничтожил и уничтожил ли вообще что-нибудь, а ведь именно из-за него вся эта ярость мертвой инженерии, именно потому Астроманта пожирают и воскрешают, но нет, уже не отличить конструкт от конструктора, объект от субъекта, материю от действия. Астромант создает сам себя. Разрушаются блоки сверхпроводящих электромозгов и растут новые. На моих глазах раскладывается оригами из металла и стекла массой в сотни тонн, изменяются созвездия катодно-анодных огней и узоры внутренних разрядов, громоздятся свежие калькуляционные полосы и несутся между разорванными палубами «Беовульфа» и «акулы» новые процессорные морены. (шум) А над ними сверкает и мерцает мозаика образов и графиков, высвечиваемых в нечеловеческом темпе на колеблющейся стене из тысячи малых и больших экранов, миллионов бортовых циферблатов, выпуклых стекол осциллографов, дисков потенциометров. Что же такое они все показывают? Какую лавину информации выбрасывает из себя Астромант? Сердце обезьяны рвется наружу, но я заставляю голову отвернуться от роршаховых красот; именно с этого началась деменция Капитана. Я убегаю, убегаю. Разворачиваюсь боком к вектору, проверяю прожектором путь впереди. Уже близко, несколько секунд. Но прежде чем опуститься на рваную решетку палубы и нырнуть в тесный коридор молитвенных жертв и космоарта, я бросаю последний долгий взгляд на геологические конвульсии Астроманта – в чем не мог себе отказать – и вижу там, через один перевал от кратера красного глаза, между жерновами ферромагнитной памяти, на языке блестящей жести, оплетенный и прошитый сотнями искрящихся проводов, в короне горящих вакуумных ламп, разрезанный пополам имбриуминиевой инсталляцией вакуум-арта, вижу оранжевый скафандр Радиста, скафандр и окоченевшее тело в нем. Разбитые линзы его очков, иней от кислорода на усах. Астромант расцветает вокруг мертвеца спиральными бокалами антенн, неутомимые стальные мастера поспешно достраивают арабесковую архитектуру дикой логики, черное молоко кипит от вспышек молний, кабели в разноцветной изоляции извиваются, будто грива всплывающей Медузы, ах, как же все это неописуемо, эйфорически прекрасно! Я сбежал.
