Ракета (СИ) - Семилетов Петр Владимирович

В другой раз на Кудлатого напала белая толстая собака. Она сначала была с высоким зверем, потом он гавкнул на нее — они странно лают, высокие звери — и белая собака молча погналась за Кудлатым, в он снова оказался быстрее. Но когда он бежал, у него в голове заболело от стука сердца. Он ничего не соображал.

Нашел заброшенную местность — там холм, там железная дорога. У холма глиняный склон — люди приходят туда и копают глину, набирают ее в кульки. Может для лепки, может чтоб примочки ставить. Кудлатый нашел одну такую рукотворную нору, почти небольшую пещеру, и жил там пару недель. Мимо шла дорога, почти безлюдная. Сначала мешали спать проезжающие поезда — Кудлатый не понимал, что это такое, и скулил. А потом привык.

Ближе к осени он побежал искать еду, и забрел так, что заблудился в частном секторе, который начинался у той горы. Несколько дней петлял в лабиринте узких, где два человека с трудом разминутся, проулков и тупиков. Пока не забрел еще дальше. И там уже вернуться не было возможности.

Зато он нашел гараж, и оттуда можно было бежать к базару. Там была еда, но Кудлатый не любил базар из-за людей. Слишком шумно, слишком много разных запахов. Толкотня.

14

Щербаков и Анастасия гуляли по городу. Уже сыпал с неба снег, а они все равно гуляли. Анастасия время от времени вынимала из пальто распечатку одобренного Храмовым рассказа, пристально вглядывалась в него, в буквы, потекшие от таявших снежинок, и обращала к спутнику лицо:

— Слава! Я так горжусь, что знакома с вами!

Щербаков смущался.

В парке вечерело. Вот они подошли к памятнику на пятачке у обрыва. Прямо в густо-серое небо торчала черная колонна, похожая на обрубок колбасы.

— Вандалы, — сказал Щербаков, указав на приклеенную к памятнику листовку. КАЖДОМУ ПО ТЕЛЕВИЗОРУ! БЛАГО.

— Почему же? — возразила Анастасия, — Очень правильно он говорит, этот Благо. Я буду за него голосовать.

— Ах, это Благо! — Щербаков рассмотрел текст, — Ну тогда пусть!

Они встали у заборчика. Внизу, под запорошенным снегом грязнотравным склоном, асфальтовой лентой вился спуск. За ним, за полоской мрачных сухих деревьев, мутнела река, наполовину скрытая снежным маревом. Щербаков взял руку Анастасии в свою:

— А все-таки удивительно, Настя… Вы позволите мне себя так называть?

— Да, — на бледном лице Анастасии резче проступили прыщи.

— Так вот, и все-таки удивительно, как же совпадают наши политические и литературные взгляды!

Они посмотрели вперед. Там, в глубине моросящего снега, за рекой, появилось красно-оранжевое зарево. Неясно осветило половину острова. Донесся, нарастая, непрекращающийся грохот. Начало подниматься сжатым шаром, оставляя внизу все то же — расползшееся горящее, и разлохмаченно пустивший хваткие корни темно-серый дым.

— Лучше бы они салюты пускали, — сказал Щербаков, — А то придумали эти ракеты.

— Вы думаете это гуманно?

— По отношению к нам или к ним?

Анастасия захлопала ресницами и рассмеялась.

— А что вы предлагаете? — спросил Щербаков.

— Я бы их отправляла на какой-нибудь необитаемый остров. Давала бы лодку и карту.

— И компас.

— О, вы такой гуманист!

15

— Хотелось бы фуфайку, конечно, прикупить. Но и примерить не мешало бы сперва! — Сергей Иванович был небрит и зол. Он сидел на кровати и громко сёрбая, пил чай. Рядом за столом, на изношенных стульях сидели Кадетовы, мать и сын. Сын стал спускаться по утрам. Он выглядел задумчивым. У него на носу зеленело пятнышко краски.

— Видит око, да зуб неймет! — ответила старушка. Сергей Иванович обратился к Егору Матеевичу:

— Вот вы человек искусства. Вы должны понимать.

— Ничего я не понимаю, — художник махнул рукой, отправил себе в рот треугольный ломоть сыру и вышел. Послышался скрип приставной лестницы — Егор Матвеевич лез к себе на чердак.

— Скука тут у вас, — заметил Волшебников.

Кадетова задумалась и вдруг резко сказала:

— А ну, слезай отсюда!

Сергей Иванович поднялся и встал рядом со столом.

— Что вы затеяли? — спросил он.

— Развлекать тебя буду.

Мария Ивановна подняла матрац дивана. В углублении лежал скрюченный старичок в строгом костюме.

— Вылезайте, милый мой дружок! — позвала Кадетова. Старик выбросил ноги наружу, повернулся и бодро вытолкнул себя руками из диванного нутра. Достал невесть откуда шляпу, надел, кивком приветствовал Волшебникова:

— Я веселый дедушка Бохов!

— Бохов, Пантелей Андреич, — добавила Кадетова.

— Знаменитый (некогда) артист, куплетист и разбиватель дамских сердец! По призванию купидон, а по профессии счетовод, я не отличу павлина от фазана, но в винах знаю толк! Бохов меня зовут, зовут повсюду, там и тут, везде я нужен! Слышали последний анекдот?

Он схватил Волшебникова за щеку и оттянул ее. Сергей Иванович покраснел лицом.

— Любезный дружок, покажите нам номер! — воскликнула Кадетова. Бохов отпустил щеку. Полез на стол, сначала коленями, потом сам. Встал. Начал бешено прыгать, со стуком опуская ботинки на поверхность стола. Старушка смеялась. Бохов прыгал и улыбался, глядя то на нее, то на Сергея Ивановича. На пороге появился Егор Матвеевич с прижатыми к бедрам кулаками.

— Ну можно потише! — сказал он глухо и зло. Бохов перестал прыгать. Слез со стола, пошел к Егору Матвеевичу с протянутой для рукопожатия конечностью. Кадетов повернулся, ушел.

— Он еще не простил старую обиду, — заметил Бохов, опустив голову. И заспешил:

— Ну, пойду я. Не буду злоупотреблять гостеприимством. А то, как говорится, гость — в горле кость. Бывает и так. Что же. Мы не такие, нет. Легкость и непринужденность, вот мой девиз. Запомните обо мне это.

Старик откинул матрац дивана и полез внутрь. Умостившись, сдавленным голосом попросил:

— Закройте меня!

Мария Ивановна выполнила просьбу.

16

Едва матрац прикрыл его, Бохов задержал дыхание, прислушиваясь. Если лежишь в диване и дышишь, то шумит в ушах. Голоса издалека. Кадетова с Волшебниковым говорили о чем-то. Бохов пошевелил рукой и нащупал прохладную гладкую кнопку. Круглую. С усилием нажал. Доска, на которой он лежал, плавно опустилась вниз, в освещенную электрической лампочкой каморку. Пахло сырым бетоном. Бохов встал с доски и потянулся, расставив руки. Ноздри его затрепетали, втягивая воздух. Хорошо же здесь.

Из каморки вела дверка. А коридор за ней был длинный-предлинный. Обшитые фанерой стены. Вдоль левой тянется кабель. И лампочки, лампочки через каждые четыре метра.

Бохов — он знал куда идет — зашагал по коридору, про себя считая шаги. Ровно через двести сорок один будет еще одна каморка и подъемник.

Спустя пару минут Бохов вылез из дивана в другой квартире. Здесь жила семья Боховых. Сын старика Бохова — Николай, его жена Кира и двое их сыновей, Петр — старшой, и детсадовец Федор. А еще восемнадцатилетняя дочь Маша.

Федя сидел дома к ветрянкой. Все лицо у него было в зеленочных точках. Ему говорили — не чеши. А он чесал. Непослушный мальчик, ему бы лес в Сибири валить.

Когда дед вылез из дивана, Федя сказал:

— Деда! Мама просила тебе передать, чтобы ты пошел к поликлинику и сделал себе анализ мочи.

— Мне некогда, внучек, — ответил Бохов, — мне нужно писать закон.

Он придумал новый закон. Пошел в свою комнату, а было их в квартире три, сел за письменный стол и стал писать. Порой на Бохова накатывал он. Законотворческий зуд. И вгрызалась шариком ручка в бумаги листы. Вначале Бохов писал законы и складывал их стопкой на краю стола. Над распространением задумывался. Хотел, чтобы о нем говорили — толковый мужик. Этот Бохов — толковый мужик. Вот так.

Потом он обнаружил, что законы можно сортировать. И завел папки с завязочками. На одной написал: «Здравоохранение». А на другой: «Сельское хозяйство». И наполнял папки по содержанию.