Ручей (СИ) - Пяткина Мари

Двое мозгоедов крутилось у ставочной стойки, цокали, трогали пуленепробиваемое стекло носами и лапами, пачкая красным. Там, за стеклом, закляк смертельно бледный Игорёк, а к нему — слава Всевышнему — прижималась Катерина с расцарапанной щекой. Это были первые живые люди, которых увидела Лана, и она очень обрадовалась.

— Привет, Игорь, — сказала она, подходя к окошку и рукой отстраняя навязчивую самку, норовившую просунуть туда нос и лапу. — Вы как, ребята?

Самка зыркнула чернотой, ощерилась, но убралась.

Кажется, если бы пред Игорем появился сатана, взошедший прямиком из ада в кровавом свете своего величия, его лицо не изменилось бы, а взгляд остался бы тем же потерянным. Лана пощёлкала пальцами у него перед лицом и он очнулся.

— Привет, — сказал Игорь.

— Молодцы, что в порядке. Кать, ты поставила на мозгоеда мои деньги?

Катерина кивнула. На шее и руке у неё была кровь, но, кажется, не её.

— Сколько мне причитается?

Игорёк оживился и полез в компьютер.

— Ты поставила двадцать тысяч, — сказал он. — И ещё были ставки на мозгоеда… А против… Так… Полагается тебе двести тысяч.

— Сколько? — переспросила Лана.

— Двести, — повторил Игорёк, и начал выгребать из ящиков деньги.

Краем глаза Лана заметила, что джинсы у него мокрые, но теперь Игорь занялся привычным делом и немного пришёл в себя.

— Ты подготовь, я на обратном пути заберу. Кать, ты не была на пищеблоке?

— Оттуда и шла, когда началось, — произнесла наконец-то певица. — Потому и жива.

— Я скоро, — пообещала Лана, — я за Капелькой.

«Почему они так смотрят?» — подумала она.

В стеклянном пуленепробиваемом стакане Игорёк с Катериной провожали её долгим взглядом. Лана оглянулась, и обнаружила, что за ней кроме Серого следует целая процессия. Он — близко, остальные поодаль, не меньше семи любопытных душ.

— Я не знаю, что мне теперь делать, — пояснила мозгоедам Лана. — Я не знаю, что мне делать и с этой всей поеботой и с вами, блядями. Я, кажется, тронулась.

— К-к-к? — спросил Серый.

— К-к-к, — со вздохом ответила Лана.

В коридорах колыбы трупов было мало: двое фабричных рабочих и один охотник, подле того нашёлся второй мёртвый мозгоед, самец.

— И так бывает, — пояснила Лана эскорту.

Двери пищеблока, хвала всем святым, оказались заперты. Перед ними лежала Валентина с дырой вместо глаза. Шляпка с фужером съехала на бок, Лана сняла её и накрыла изуродованное лицо. Зэчка гарантированно ушла от своего тюремного срока. Затем постучала в двери:

— Ау? Есть кто живой?

— Мамочка! — закричала Капелька. — Я знала, что ты вернёшься!!! Это мама, мама!

Что-то тяжёлое отъехало от двери и Лана толкнула её от себя.

— Привет, дорогая! — сказал Павор.

— Ну, привет, — ответила Лана, глядя на пистолет в его руке.

Глава 46. Лана, расплата

Она смотрела на Павора и не понимала, как могла с ним сойтись, как могла терпеть его шесть долгих лет, и самое главное — каким образом от него получилась такая славная дочка. Видимо, семя не имело значения, только земля, только лоно, и она подумала: «Это только моя дочь, не его…»

— Если ты выстрелишь, то гарантированно ляжешь трупом, — тихо сказала Лана. — Если не выстрелишь — я попытаюсь тебя спасти ради дочери, чтобы не слышать обвинений, что я виновна в смерти её биологического отца.

Поварихи нигде видно не было, а Капельку муж держал за руку.

— Мама, папочка бабу Лизу в холодильнике закрыл, — сказала дочь, с опаской озираясь на отца — боялась и робела.

— Ты меня бросила, — сказал Павор, глядя сперва на Лану, а затем вниз, ей под ноги. — Ты меня унизила перед людьми.

— И ты решил меня убить грибковой кошкой! — кивнула та.

— Только зверя. Тебя я хотел вернуть, — сказал Павор. — Я любил тебя по-настоящему, понимаешь?

— Нет, не понимаю, — покачала головой Лана. — Когда любят — не причиняют вред.

— Дай мне ещё один шанс, — сказал Павор, не сводя с неё чёрного пистолетного глаза. — Ради дочери! Клянусь, что больше ни разу, ни пальцем, ни словом…

— Нет, — презрительно бросила Лана.

— Но почему? — не понимал муж, он едва не плакал и, кажется, был на грани паники. — Ты жила на всём готовом, я покупал тебе любую одежду, везде водил и возил!

— Зачем давать мудаку второй шанс? — Лана пожала плечами, разглядывая его, словно гадкое насекомое. — На свете очень много мудаков. Шанс давать нужно новым.

Пистолет дрогнул, одновременно с этим Серый прыгнул вперёд. Грянул выстрел, и зверь упал на подлёте.

Заплакала Капелька, вырывая, выкручивая из отцовской руки ладошку, бросилась к нему. Затрещала, словно взбесившись, зацокала стая у неё за спиной.

— Не-е-ет! — протяжно и дико крикнула Лана, оскалившись, закрывая Павора собственным телом и расставив руки. — НЕТ!!! — Гаркнула она, делая шаг к мозгоедам, глядя в оскаленные рты и чёрные провалы глаз.

— Я сама.

Она схватила ружьё за дуло и прикладом рубанула Павора по руке. Вторая пуля ушла в пол, а пистолет упал. Не раздумывая, Лана со всей силы саданула берцем мужу между ног, да так, что голеностоп заныл, и Павор, резко выдохнув, сложился и присел. Тогда она врезала прикладом в бледное лицо с вытаращенными глазами, нос хрустнул, ломаясь, муж тяжело упал на бок. Со сжатым в нитку ртом Лана принялась месить его ногами. Била по бокам, жирному брюху, била окровавленную рожу, которая пыталась уворачиваться и закрываться руками, била и эти руки тоже. Те всё цеплялись за приклад, но Лана сбрасывала их берцами и месила, пока Павор не закричал, и этот крик родил сладкое чувство в её груди.

— Этой! Рукой! Ты бил! — приговаривала она, как сумасшедшая работая ногами и прикладом, сверху вниз, будто дрова рубила или выбивала ковёр, ей хотелось забить его насмерть как змею, проползшую через унитаз, и она с остервенением и вскриками утюжила ненавистное лицо и тело. — А этой! Хотел! Обнять!

Задыхаясь, она перевернула ружьё, прижала приклад к плечу и прицелилась в упор. Пришла пора овдоветь.

— Мама, мамочка, не надо! — заплакала Капелька, цепляясь за ноги и пояс.

Дочь повисла на Лане, и та очнулась.

Павор стонал, поджав ноги к животу. Лицо его уподобилось отбивной котлете, пальцы были сломаны и, кажется, левое предплечье, его муж баюкал на груди. Серый лежал без движения, окружённый самками — те быстро лизали его раны. Лана разогнала мозгоедов и прижала ладонь к его грудке — сердце билось. Она вознесла краткую молитву и только теперь смогла перевести дух.

— Тётя Лиза, выходите, — сказала она, открывая большой колыбный холодильник, целую комнату с полками — на всю артель.

— Нет, — ответила продрогшая повариха, сидя на головках сыра и как дубину сжимая окорок.

Лана пинками погнала Павора в холодильник.

— Ползи, уёбок, — приговаривала она, охаживая его так, как давно следовало, — и молись: сегодня твой второй день рождения.

Тот выплюнул зубы и со стоном пополз. Пришлось снова стать между ним и мозгоедами, потому что когда Павор двигался — те начинали шуметь.

— Даже выебать как следует бабу не можешь, ничтожество, — тихо сказала Лана мужу на прощанье, — сука, шесть лет с тобой просрала, ни жизни, ни секса не было. Ты кончал за три минуты, неликвид, жирная мразь.

И захлопнула за ним двери. Подумала, и открыла снова — Павор дёрнулся, закрывая кровавое лицо, но она только бросила тётке Лизе её большую пушистую кофту.

— Посидите пока тут, — добавила.

И закрыла снова.

***

— Чо, милок, и впрямь за три минуты? — спросила повариха после паузы.

— Я всё просрал, — разбитыми губами прошамкал Павор и зарыдал.

— Цыц, не вой, — велела повариха. — Радуйся, что жив остался.

Она была права, на все сто процентов права, эта старая, пьющая баба, умом Павор всё понимал, но сердцем оказался даже не в аду, а в самом довлеющем Ничто. Требовалось хоть что-нибудь, появившееся в пустоте, хоть частично заполнившее её, и милосердный Господь сжалился над Павором: баба встала, покряхтывая. Постучала и повозилась в темноте на полках, пошуршала пакетами, звякнула стеклом, и в руку ему сунулась пузатая бутылка.