Лотерея [Подтверждение] - Прист Кристофер

— Слушай, — повернулся я к Сери, — ты не знаешь, зачем здесь все это хозяйство?

— Читай буклет, там все написано, — огрызнулась она, не поднимая глаз от журнала.

— Я тебя что, отвлекаю от важного занятия?

— А ты не мог бы на какое-то время заткнуться? Я хочу от тебя отдохнуть.

Я полез в саквояж, достал проклятый буклет, бегло его пролистал; по пути мой глаз зацепился за фотографию точно такого же, как мой, коттеджа, залитого светом и совсем пустого. Там не было ни сандалий, небрежно сброшенных на половик, ни одежды на спинках кроватей, ни пустых пивных банок, рядком выстроившихся на полке, ни теней на ослепительно белых стенах.

Подпись под фотографией гласила: «Каждый из коттеджей снабжен современными письменными принадлежностями, которые помогут вам написать свою автобиографию, что является одним из ответственнейших элементов нашего эксклюзивного курса процедур».

Само собой, тут имелся в виду тот самый вопросник, о котором говорила мне Сери. Они хотят, чтобы я описал себя во всех подробностях, рассказал историю своей жизни, что позволит им позднее воссоздать меня в соответствии с написанными мною словами. Никто в этой клинике не знал, да и не мог знать, что я давно уже выполнил эту работу.

Я подумал о людях, приплывших вместе со мною на корабле, как сидит сейчас каждый из них за столом вроде этого, сидит и вспоминает свою жизнь. Ну и что же найдет он в ней такого, что бы стоило рассказать?

Ну почему я не умею думать о других людях без этого гнусного высокомерия? А я-то сам, что я нашел в себе такого, о чем бы стоило рассказать? Перенося свою жизнь на бумагу, я со стыдом замечал, насколько она заурядна, насколько бедна существенными событиями.

А не это ли было истинной причиной, почему я так много напридумывал? Не может ли статься, что дело совсем не в какой-то там метафорической истине, а в самом элементарном самообмане, стремлении показать себя лучше, чем я есть?

Я взглянул на кровать, на голову Сери, склоненную над журналом. Светлые, с золотистым оттенком волосы свешивались ей на лицо, частично его скрывая. Итак, я до смерти ей надоел, она захотела от меня отдохнуть. Я не интересуюсь никем и ничем, кроме собственной персоны, я все время копаюсь в себе, задаю бесконечные вопросы. Моя внутренняя жизнь постоянно лезет наружу, а бедная Сери должна была это терпеть. Я слишком уж засиделся в своем внутреннем мире, я тоже от него устал и очень хотел со всем этим покончить.

Я разделся и лег на вторую кровать, полностью игнорируя игнорировавшую меня Сери. Некоторое время спустя она потушила свет и забралась под одеяло. Я лежал, слушал мирные звуки ее дыхания и мало-помалу погрузился в сон.

Посреди ночи Сери перебралась на мою кровать. Она обнимала меня, целовала в лицо, и в шею, и в ухо, в конце концов я проснулся и мы занялись любовью.

14

Консультант оказался женщиной, она пришла ко мне на следующее утро, как раз когда Сери принимала душ. И тут же, буквально за считанные минуты, мои смутные сомнения обрели четкую, осязаемую форму.

Ларин Доби, как она представилась, попросила, чтобы я называл ее по имени, и привычно уселась за стол. Я был настороже, потому что мгновенно ощутил за ней всю мощь лотерейного аппарата. Она пришла сюда, чтобы дать мне консультацию, а значит — была хорошо обучена переубеждать таких, как я.

Замужняя дама средних лет, Ларин была очень похожа на учительницу, принявшую наш класс, когда мы перешли из начальной школы в среднюю. Одного уже этого вполне хватило бы, чтобы я встретил ее в штыки, а на более рациональном уровне меня возмутила ее неколебимая уверенность, что так или иначе, но я соглашусь на их процедуры. Теперь, когда мне противостояла не безликая Лотерея, а вполне конкретная личность, мои мысли стали гораздо четче, определеннее.

Все началось с небольшого разговора на общие темы: Ларин расспрашивала меня о путешествии, об островах, которые мне довелось посмотреть. Я внутренне ощетинился, стараясь не поддаваться на ее уловки, не идти на сближение, держаться своей новообретенной объективности. Ларин пришла сюда как консультант, чтобы уговорить меня на процедуры, в то время как я уже принял четкое решение и не нуждался ни в каких консультациях.

— Питер, — сказала она, — а вы хоть успели позавтракать?

— Нет.

Она пошарила рукой за свешивавшейся рядом со столом шторой и извлекла на свет божий телефон, о котором я прежде и не подозревал.

— Два завтрака в двадцать четвертый коттедж, пожалуйста.

— Подождите, — заторопился я, пока она еще не успела положить трубку, — а вы бы не могли заказать три?

Заметив на лице Ларин недоумение, я в двух словах объяснил ей про Сери; она сменила заказ, убрала телефон на прежнее место, а затем сухо спросила:

— Это ваша близкая знакомая?

— Довольно близкая. А что?

— По нашему опыту нередко бывает, что присутствие посторонних создает излишние трудности. Как правило, люди приходят к нам в одиночку.

— Ну, я еще, в общем, не принял…

— Но с другой стороны, это может значительно облегчить процесс реабилитации. Эта Сери, вы давно с ней знакомы?

— Около месяца.

— И вы думаете, ваши отношения сохранятся?

Возмущенный прямолинейностью этого вопроса, я предпочел промолчать. Сери находилась достаточно близко, чтобы слышать каждое наше слово, буде она того бы захотела, да и вообще я не понимал, с какой такой стати эта женщина сует свой нос в совершенно посторонние для нее дела. Она продолжала смотреть на меня, и в конце концов я отвел глаза. В тот же примерно момент в душевой кабинке стих звук льющейся воды.

— Ладно, я все понимаю, — сказала Ларин. — Вы мне не доверяете, все ваше естество отказывается мне доверять.

— Вы что, пытаетесь подвергнуть меня психоанализу?

— Нет. Я пытаюсь узнать про вас все, что возможно, чтобы позднее оказать вам всю возможную помощь.

Я знал, что только зря перевожу и свое, и ее время. И не так уж было важно, «доверяю» я ей или нет; уверенность, которой мне не хватало, относилась ко мне самому. И я не хотел уже больше того, что предлагала мне эта организация.

В это время из душа вышла Сери; ее тело было обмотано полотенцем, а голова другим, поменьше. Коротко взглянув на гостью, она прошла в другой конец комнаты и отгородилась ширмой.

— Знаете, Ларин, мне нет смысла с вами лукавить, — сказал я, понимая, что Сери нас слышит. — Я твердо решил отказаться.

— Да, понятно. А какие у вас причины, религиозные или этические?

— Ни те, ни другие… Ну, пожалуй, можно сказать, что этические.

Скорость, с какой она поставила этот вопрос, снова застала меня врасплох.

— А когда вы покупали лотерейный билет, тогда у вас тоже были такие соображения? — В ее голосе звучал самый обычный, неназойливый интерес.

— Нет, они пришли позднее. — Ларин ждала, и поэтому я продолжил, отметив про себя, как ловко умеет она вытягивать из меня ответы. Впрочем, теперь, когда о моем решении было заявлено вслух, мне и самому хотелось рассказать, чем оно вызвано. — Мне трудно дать всему этому внятное объяснение, но только я чувствую себя здесь неуютно, как какой-то самозванец. Я не перестаю думать о других людях, нуждающихся в атаназии куда больше моего, и о том, что я ее, собственно, недостоин. Мне даже не очень понятно, что я буду делать с этой бесконечной жизнью. Истрачу, наверное, на всякую ерунду. — (Ларин продолжала молчать.) — А потом, еще вчерашний день, когда мы сюда приехали. Здесь совсем как в больнице, а я ведь не больной.

— Да, я понимаю, что вы почувствовали.

— И не пытайтесь, пожалуйста, меня переубедить. Я уже все решил.

Скрытая ширмой Сери продолжала приводить себя в порядок; я слышал, как она расчесывает волосы.

— Питер, а вы отчетливо понимаете, что впереди у вас смерть?

— Да, но мне это безразлично. У всех у нас впереди смерть.

— У кого-то ближе, у кого-то дальше.

— Вот потому-то мне это и безразлично. В конце меня ждет смерть, вне зависимости от того, пройду я ваш курс или нет.