Athanasy: История болезни - Мавликаев Михаил

Я автоматически начал прикидывать в уме хотя бы примерный порядок суммы, но потом тряхнул головой и рассмеялся.

– Не знаю… Невозможно.

– Ну, во сколько ты оцениваешь наши жизни?

Улыбка сползла с моего лица. Я опустил голову и принялся угрюмо ковыряться в неаппетитном салате.

– Очень ценная вещь это доверие, верно? – спросил Гален; пришла его очередь усмехаться, но на улыбку этот оскал был мало похож.

– Пожалуй.

– Многое в Городе работает на доверии, как на топливе. Очень хрупком топл… – Гален прервался и пощёлкал пальцами в воздухе. – Нет, не топливо, а хрупкие шестерёнки и передачи.

– Как в Теневой Машине.

– Да. И этих шестерёнок доверия в Городе острая нехватка. Забавно, что, вопреки своему имени, Машины Любви и Благодати могут даровать нам всё, кроме нематериального. Стоило бы называть их Машины Хлеба и Мяса. Машины Пластика и Бетона.

– Министр Ода… – тихо сказал я.

– Что-что?

– Министр Ода сказал, что нематериальное – это прерогатива человека.

– Да… – Гален откинулся на спинку стула, как будто упоминание министра остудило его пыл. – Да. Очевидно. Это всё его слова. Его идеи.

Он погрузился в свои мысли, наконец-то перестав воровать чипсы с моей тарелки; то и дело он теребил свою курчавую шевелюру пальцами, сгребал её в кулак и дёргал, как будто пытаясь вытащить из головы что-то неприятное и причиняющее дискомфорт.

Воспользовавшись паузой, я торопливо прикончил размякший и неприятно тёплый салат. Обе тарелки опустели, но начальник не торопился вставать со своего места. Снова эта тишина: гулкая, требующая, жадная до любого звука.

Я не могу бояться тишины всю свою жизнь.

– Гален, ты так уважаешь его?

– Кого?

– Министра Оду.

– Ну… Стать Министром нелегко, а быть им ещё тяжелее. Это заслуживает уважения.

– И это всё? Ты уважаешь его за сам факт существования?

Гален не удержался и фыркнул:

– Нет. Конечно, нет.

– Тогда что ещё?

– У него есть… свои идеи.

– Какие?

– На это ты ещё не накопил доверия.

Я разочарованно вздохнул и замолчал. Все мои усилия по разрушению тишины, по поддержанию разговора пропали даром.

Некоторое время Гален внимательно смотрел на меня, скрестив руки на груди. После чего вдруг склонился к столу и понизил голос:

– Ладно, слушай. Ты не задал один важный вопрос.

– Какой же?

– Ты не спросил, что можно купить на доверие. Большая ошибка для экономиста. Напомни мне потом тебя отругать.

– Ладно. Продолжай уже. Что можно купить?

– Ну, например, выход наружу.

Слова разбежались от меня шариками водорослевого масла по тарелке.

– Джоз, уж ты-то не должен удивляться этим словам, верно? – сказал Гален, не дожидаясь, пока я соберусь с мыслями. – Каждый узник этого проклятого Котлована жаждет вырваться наружу, и многие боятся признаться в этом даже себе. Не доверяют даже собственному сознанию! А ведь для освобождения, для победы над возможной Фиолетовой Смертью требуются усилия всего Города.

– Хочешь сказать, что весь Город сначала должен накопить доверия? И тогда мы сможем объединиться и выйти… туда?

– Может быть. Не знаю. Нет смысла размышлять о невозможном. Мы физически не способны доверять друг другу. Столпы перегрызут друг другу глотки за кусочек власти.

– Но почему, зачем? Это бессмысленно.

– Нет. Наоборот, это очень, очень важно. Тот, кто правит тут, внизу, будет править и там, наверху.

– Чтоб их всех Главкон побрал, – невольно вырвалось у меня.

– Но есть и другой вариант. Править наверху может ещё и тот, кто вырвется первым. Поэтому важно не только рваться вперёд, но и придерживать всех остальных за шиворот.

Над столом повисла тишина – но не пустая и жадная до звука, а густая, переполненная невысказанным.

– Так вот о чём думает Фудзиро Ода, – с преувеличенным спокойствием сказал я. – Он хочет освободить нас…

– Ничего не знаю, ничего не говорил.

Гален улыбнулся с искренним весельем, хлопнул по колену ладонью и встал.

Я проводил взглядом его невысокую, юркую фигуру, зигзагами продвигающуюся от стола к столу в направлении выхода. До начала рабочего дня ещё есть время, торопиться некуда. После еды полезно посидеть на месте. Учитывая, что теперь вся столовая принадлежит мне, я могу побыть здесь. И подумать.

Потому что теперь я могу предложить Полианне настоящую альтернативу. И для этого даже не придётся увольняться.

Петер Эстергази

27 ноября

Столкнулся сегодня с Ким. Она явно была взволнована. Отвела меня в подопытный зверинец, показала на клетку, по которой ходила из стороны в сторону наша исцелённая кошка.

«Док, помните Китс? Вы ещё от рака её спасли?»

Время от времени кошка сворачивалась в клубок, но вскоре вскакивала в боевую стойку: спина дыбом, раздувшийся хвост.

«Видите?» – спросила Ким.

Ответил: «Охотничьи инстинкты проснулись. Или Вы о чём?»

«Присмотритесь».

Я по-прежнему ничего не понимал.

«У вас что, в детстве кошки не было, док? Даже я это вижу», – спросила Ким. Она смотрела мне прямо в лицо. Всё, о чём я мог думать в тот момент, – неужели она смотрит на меня и не видит моих складок, моего уродства? Юношеская глупость, глупость, о чём я только думал, проглядел очевидное!

К счастью, Ким объяснила: «Что делают все кошки? Все кошки на свете, в любой стране, в любом доме? Она не спит, док! Она совсем не спит!»

Чёрт побери! Вот что с индусами. Вот почему они так мрачны с Веллингтоном.

Это катастрофа.

25 декабря

Когда устаёшь настолько, что работать больше не получается, остаётся только лежать и смотреть в потолок.

Стены куда-то текут, всплывают образы, узоры, комнату заполняют шорохи, шумы собственного дыхания превращаются в мрачный размеренный хор. Чтобы не сойти с ума, решил говорить не сам с собой, а с дневником. Попробую восстановить порядок событий. Нужна какая-то структура. Нужно держаться какой-то структуры. Что же было сначала?

Это было ужасно.

Попробую восстановить порядок, хотя он не так важен. Итак… Сразу же от Ким я помчался к Франку. Тот был возле Веллингтона. Они только что впрыснули очередную порцию нанохирургов внутрь какого-то несчастного индуса. Я наорал на обоих. История с кошкой их смутила.

Недоумок Веллингтон промямлил что-то невнятное: «Д-да… действительно, я заметил, что бедняги несколько неприветливы… Вот оно что».

Неприветливы! Словно речь идёт о насморке!

Нанохирурги выучили… то, что восприняли как «норму». Они интерпретировали изменения в психосоматике – в частности, сон – как нечто неестественное, дефект. Который надо устранить.

Мне приходилось слышать о средневековой практике постоянного молитвенного медитационного бдения в монастырях. И о том, что некоторые монахи получали должность бодрственника: обязанность будить заснувших. Что-то сходное существовало и в некоторых школах йоги.

Франк, впрочем, не смутился ни на минуту: «Вы должны срочно всё перепрограммировать, Петер. Вы должны срочно ввести в программу… э-э-э, соответствующие изменения».

Я было успокоился, но случилось непоправимое. Сон пропал и у меня самого. И у всех остальных в нашей лаборатории.

Чуть позже я реконструировал происшедшее.

Этот напыщенный идиот, хотевший поразить начальство великим открытием, представить им сверхчеловека, постоянно самооздоравливающегося… По идиотской своей привычке к шику, помпе, захотел зрелищности. Добился заказа и транспортировки вирусных культур, всё через того же мифического экс-кронпринца. Решил вводить индусам в отдельной герметизированной камере Эболу, сибирскую язву, и даже штаммы корона- и ротавирусов. С индусами-то всё обошлось. Инфекции уничтожались за день-другой. Но, для экономии карантинных боксов, решили переводить «выздоровевших» обратно в общую зону.