Дорога из пепла и стекла (СИ) - Белецкая Екатерина
— Тебе нужно вправить кость, — Рифат повернулся к Иту. — Если не вправить, ты не сможешь ходить.
— Боюсь, что не смогу, даже если вправить, — Скрипач видел, что говорить Иту трудно, но вмешиваться не рискнул.
— Время рассудит, — пожал плечами Рифат. — Если ты сумела остаться живой после таких побоев, то, возможно, сумеешь потом и ходить. Как знать. Плохо то, что ты очень слабая, а терять время нельзя, потому что кость срастется неправильно, или не срастется вообще, если ждать дальше. Вправлять больно. Ты можешь не выдержать.
— А эти корни? — Скрипач кивнул в сторону ковшика, стоявшего на своем обычном месте возле очага. — Они не помогут?
— Это не лекарство, — покачал головой Рифат. — Это годится только для сна, чтобы спать крепче. Лекарств нет.
— Почему? — спросил Скрипач.
— Ты слишком любопытна. Здесь ничего нет, — по всей видимости, Рифат решил, что разговора не будет. — Всё равно, надо пробовать. Скиа, иди к морю, ищи крепкие прямые ветки. Итта, тебе надо будет поесть, потом поспать, чтобы были силы. Вечером будем делать.
— А если не делать? — спросил Скрипач. Он уже стоял у двери. — Если сейчас просто дать ему… простите, ей немного выздороветь, а потом отвезти туда, где есть помощь?
— Для неё здесь нет помощи, — отрезал Рифат. — Иди. И заодно собери плавник, какой увидишь. В доме холодно.
* * *Ит, вопреки опасениям Скрипача, выдержал. Правда, после экзекуции, в которую превратилась попытка вправить перелом, он пролежал в отключке почти сутки, но, когда пришел в себя, на боль не жаловался, и, кажется, чувствовал себя сносно. Впервые за эти дни они, наконец, сумели поговорить — Рифат, убедившись в том, что хоронить в ближайшее время никого не потребуется, снова куда-то ушел, и они остались одни.
— Рыжий, что с рукой? — спросил Ит. — Может, тоже попробовать вправить?
— Там нечего вправлять, — покачал головой Скрипач. — Каша. Мясорубка. Пальцы не чувствую, кисть тоже. Судя по тому, что я вижу, даже репозицию осколков сделать не получится.
Руку он за эти дни наловчился подвязывать, прижимая к телу, чтобы поменьше двигалась — но всё равно, нет-нет, да слышался при движении отвратительный звук, крепитация, когда осколки тёрлись друг об друга. Предплечье, плечо, и ключица болели непрерывно, и в покое, и в движении, но постепенно боль становилась меньше, или же Скрипач к ней как-то притерпелся.
— Н-да, — Ит вздохнул. — В некотором смысле, нам повезло, кажется.
— В каком это некотором? — нахмурился Скрипач.
— Эмболия, сепсис, — Ит вздохнул. — Сам понимаешь, умереть у нас было очень много возможностей. Но мы ими почему-то не воспользовались. Так, ладно, про это потом. Ты хоть что-то помнишь?
— Локацию Киую, — Скрипач задумался. — Картон на полу, с рисунком. Темноту. Это всё. А ты?
— Я тоже, — ответил Ит с досадой. — Ты ничего не замечаешь? — вдруг спросил он.
— Что именно? Ты о чём? — не понял Скрипач.
— Когда Рифат спросил про возраст, я ответил, что мне двадцать, — сказал Ит. — Посмотри теперь внимательно на меня. И на свою руку, которая целая. Правда, не замечаешь? Ну?
— Чёрт… — только и смог сказать Скрипач.
— Вот-вот, — кивнул Ит, и закрыл глаза. — В том и дело.
Скрипач подошел к Иту, сел рядом, и вгляделся — впервые за эти дни. Раньше у Ита была седина в волосах, не очень много, но — была. Виски, например, были седыми, пусть и не полностью. Была сеточка морщин у глаз, постороннему взгляду почти незаметная. А сейчас… не смотря на ужасающее общее состояние можно было разглядеть признаки, про которые они оба уже давным-давно позабыли. Никакой седины. Молодая кожа, чистая, без единой морщинки. И — руки. Руки, которые всегда первыми выдают возраст.
— Геронто, — произнес Ит беззвучно. — Не одно. И не два. Мы всегда уходили до ста пятидесяти, рыжий, но не дальше. Когда делали. Это очень опасно, опускать так далеко. Это кто-то с нами сделал. Понимаешь?
— Может быть, поэтому мы и выдержали, — сказал Скрипач без особой уверенности. — Организм в молодости регенерирует гораздо лучше, чем возрастной.
— Согласен, — кивнул Ит, не открывая глаз. — Я на тебя смотрел последние дни… чёрт, я уже позабыл, когда ты был настолько рыжим.
Скрипач усмехнулся.
— А я ничего не заметил, — признался он. — Больше всего боялся, что он нас отсюда вышвырнет. Не до того было. Ит, не помнишь, как мы оказались там? На берегу?
— А мы были на берегу? — удивился Ит. — Прости, родной, это как-то прошло мимо меня, если честно. Помню только, что было очень больно. И всё. А ты?
— Я тоже ничего не помню, — признался Скрипач. — Очнулся, сидя у какого-то камушка. Несколько раз пробовал встать, получилось не сразу. Прошел чуть вперед, там ты лежишь. Это всё.
— Приехали, — констатировал Ит. — Хреново. Рыжий, там есть что-нибудь попить? Только не этот отвар. Есть хотя бы вода? Очень пить хочется всё время…
— Сейчас принесу, — Скрипач встал. — Немудрено, что пить хочется, после такой кровопотери было бы странно, если бы не хотелось. Тебе бы поесть что-то посущественнее, но ведь нет ничего, кроме этой каши, будь она неладна.
— Вообще ничего? — спросил Ит.
— Увы. Он сам ест только танели, иногда с каким-то маслом, и пьёт воду. Даже лхуса у него нет, как я понял, — Скрипач вернулся с мятой стальной кружкой, помог Иту напиться. — На такой диете ты рискуешь протянуть ноги.
— Я уже, — Ит невесело усмехнулся. — Кто же нам помог-то, а? Хромой и Однорукий. Сбывается пророчество Бетти.
Скрипач замер с кружкой в руке.
— Так, — начал он медленно. — А ну признавайся, когда ты очнулся на самом деле?
— Трое суток назад, — ответил Ит. — Решил немного полежать и посмотреть.
— И что ты ещё за это время… посмотрел? — спросил Скрипач.
— Не хочу тебя пугать, но у тебя до сих пор выраженный отек, и на лице, и на здоровой руке, — тихо сказал Ит. — У меня, видимо, тоже. Но ты его списал на травму, как я понял.
— Верно, — кивнул Скрипач. — Разве нет?
— Нет. Это гибер. Судя по всему, очень долгий гибер, — Ит снова закрыл глаза, видимо, он устал. — Или, может быть, как и геронто, он был не один.
Скрипач прижал кисть здоровой руки к углу скамьи, на которой лежал Ит, потом резко отдернул руку, и посмотрел на появившуюся на коже белую полоску.
— Твою налево, — произнес он севшим голосом. — Что же с нами случилось? Что с нами сделали?..
— Не знаю, — еле слышно ответил Ит. — Я не знаю. Сказал только то, что сумел заметить. Теперь твоя очередь, рыжий. Собирай в мозги в кучу, и смотри. Ты сумеешь.
— Ну, теперь, надеюсь, действительно сумею, умирать ты вроде бы не собираешься, значит, можно и посмотреть, — согласился Скрипач. — Слушай, на счет Рифата. Он сказал, что мы — халвквины, я сейчас вспомнил, да, такая форма существует, но…
— Называется иначе. Там, где мы бывали, эта форма называлась иначе. На Тингле… помнишь? Там жила семья, мы у них в гостинице останавливались… — Ит говорил почти беззвучно.
— Да-да-да, помню, гостиница «Два дерева», — кивнул Скрипач. — Религиозная пара, мужчина, и гермо, которая…
— По сути, как я понимаю, это и есть халвквина. Тут — халвквина. Видимо, здесь такие обычаи, и такая идентификация гермо. И с этим лучше не шутить…
— Спи, — приказал Скрипач. — Отдыхай, тебе нужно поспать. Ты белый совсем, нельзя столько говорить.
— Ладно… плохо только… что холодно…
— Сейчас сделаю теплее, — пообещал Скрипач. — Чёртовы ветки, они прогорают быстрее, чем их успеваешь подкидывать.
* * *Распорядок дня у Рифата был строгий, и соблюдать его требовалось неукоснительно. Нет, Рифат никогда не кричал, не ругался, просто он умел вести себя так, что пропадала всякая охота с ним спорить, или ему возражать. Подъем рано утром, первым делом следует заложить в печь, на тлеющие угли, очередную порцию плавника, далее — обязательный ритуал «соблюдения чистоты», для которого Рифат уходил из дома, оставляя двоим халвквинам дом, после — варка утренней порции каши из неизменных зерен танели, потом — Ита оставляли одного, и отправлялись на сбор плавника, к морю. Месяц назад Рифат принес откуда-то старый, пыльный костюм, в котором полагалось ходить халвквинам, и при виде этого костюма Скрипач впал в оторопь, хорошо, что хотя бы догадался не подать вида. Первым следовало надевать длинное, в пол, широкое платье, далее на это платье надевался кардиган с капюшоном, подшитым на лбу широкой полосой ткани, а ещё к капюшону крепилась подвязка, закрывающее нижнюю часть лица, и оставляющую видимыми лишь глаза. Наряд этот больше всего напоминал паранджу, хотя и отличался от неё кроем, и, наверное, при других обстоятельствах Скрипачу было бы что об этом наряде сказать, но сейчас он взял одежду, и ушел в дальний темный угол комнаты, где принялся переодеваться, шипя время от времени от боли в искалеченной руке.
