Между честью и истиной (СИ) - Аусиньш Эгерт

   Положение в городе резко обострилось вечером двадцать девятого, когда Марине Лейшиной отказали в согласовании проведения митинга на Марсовом поле. Формальным основанием стало проведение фестиваля садоводов и огородников на Невском и митинга коммунистов на Дворцовой. Власти заявляли, что не смогут обеспечить безопасность участников мероприятий, и предлагали Марине переместиться в Удельный парк. Заявление она подала за десять дней до этого, да Онгай, общавшийся с протестующими каждый день, неформально пообещал, что разрешение будет.

   Узнав, что оппозицию обманули с местом проведения акции, граф да Онгай схватился за голову. Доводы про "безопасность" и "общественный порядок" смотрелись нелепо рядом с разрешением на митинг для коммунистов и фестивалем. Отказ был подписан городской администрацией, но графу было очевидно, что инициатива исходила от людей достопочтенного из местных. Граф позвонил Вейлину и раздраженно осведомился, на что надеется достопочтенный и не решил ли достойный служитель Пути таким способом снискать всей администрации империи в крае посмертную славу. В ответ на свои вопросы да Онгай услышал, что не к лицу дворянину и магу принимать всерьез волнения черни, - и терпение его иссякло. Проходящий мимо закрытой двери кабинета заместителя мэра столицы края глава пресс-службы администрации империи покрутил головой, поковырял в ухе, извлекая оттуда застрявшие обороты сааланской обсценной лексики, вернулся в свой отдел и тихо, но очень плотно прикрыл за собой дверь. Оглядел своих подчиненных и сказал: "Парни, на эти десять дней все найдите себе работу в течение часа, и без письменного распоряжения пока больше ничего не публикуем". Беседа дворянина и духовного лица тем временем продолжалась на таких децибеллах, что звенели стекла, и в таких оборотах, что позавидовали бы и портовые хаатские грузчики.

   Вейлин Скольяна так и не понял. Беспорядки в городе были делом светских властей, Удельный парк выбрали и вовсе местные, без какого-либо его участия, а что он поддержал, так и правда, зачем тинг в центре города? Здесь нет таких традиций. Разбираться со всем этим вообще долг князя, но он уже несколько дней неизвестно где, причем не один, а в компании некромантки, которую так или иначе увел из-под носа Святой стражи. И стоило бы подумать об этом интересе князя к недолжным ритуалам и практикам.

   Скольяна да Онгая этот интерес не сильно заботил, во всяком случае сейчас. Заместитель мэра спросил, чем думал Вейлин, разрешая народные гуляния на Невском и День садовода, и достопочтенный снова его не понял. Он договорился с коммунистами, традиционно ходящими этим маршрутом первого мая, они поддержали идею, потому что это день мира и труда, а через декаду у них второй праздник. Ну, немного расширили, захватив, помимо площади Островского, еще и Малую Садовую, и Невский у Гостиного двора. Зато есть где разместить шатры питомников и показать горожанам, что они могут вырастить у себя на участках. И детскую зону местные пообещали сделать достаточно большой, чтобы семьи могли хорошо отдохнуть. Достопочтенный считал, что очень удачно удалось поделить территорию, поскольку коммунисты отказались от манифестации, уступив проспект садоводам.

   Да Онгай нажал отбой, не прощаясь. Говорить тут было не с кем.

   Утро первого мая сюрпризов не принесло. Люди ожидаемо подходили к Большому дому на Литейном, клали у входа мягкие игрушки и рисунки надоевших всем за эти дни ежиков. Дейвин сидел на подоконнике, крутил на блюдце чашечку с кофе и смотрел, как на пустой стоянке на углу Захарьевской и Литейного скапливается все больше народу. Машины коллеги убрали загодя. По его оценкам, перед зданием собралось не меньше тысячи человек, они уже начинали перекрывать проспект. Место для тинга было откровенно неудобное, и, похоже, люди это понимали. За дальнейшим развитием событий граф да Айгит следил по докладам коллег, сопровождавших протестующих, и по Народным новостям, чьи корреспонденты предпочли освещать акцию оппозиции, а не городской фестиваль садоводов.

   Сперва гуляющие заполнили Литейный, блокировав движение транспорта, потом повернули на улицу Пестеля и дошли до набережной Фонтанки, намереваясь все же провести свой митинг на Марсовом поле. Однако им не повезло: Пантелеймоновский мост был наглухо перекрыт местными силами правопорядка, и людям пришлось свернуть на набережную, слишком узкую для такой толпы, тем более что все это время к протестующим подходили и присоединялись их друзья. На маленькой площади напротив сгоревшего цирка они устроили настоящий митинг, найдя где-то три бочки и с десяток тарных ящиков и собрав из них подобие трибуны. Мост Белинского тоже перекрыли. Смена блокпоста ветконтроля на той стороне моста изо всех сил делала вид, что их тут нет, чтобы не спровоцировать протестующих. Гвардейцы оцепления слушали тезисы митингующих и, как положено на тинге, задавали вопросы, к ужасу коллег Дейвина с Литейного, которые даже вообразить такое непотребство не могли до сего дня.

   На этой площади имперской администрации вспомнили все, начиная с самого первого дня Вторжения. И Эрмитаж, и цирк, и пропавших девочек на Алых Парусах, и охоту маркиза да Шайни в зубровнике, и молодежь, не вернувшуюся домой со стрелки Васильевского острова, и арест Алисы, судьба которой так и оставалась неизвестной, и расстрелы лета двадцать четвертого, и бежавших из края ученых, и экономические санкции. Дейвин слушал и читал доклады, прикидывал, как быстро он сам, граф да Айгит, станет должен отвечать своим людям на эти же вопросы, и только вздыхал от открывающихся перспектив.

   Устав стоять на одном месте, митингующие, видимо, для себя что-то решили и продолжили движение. Их число с начала акции увеличилось, по оценкам коллег, раз в пять или шесть, и люди продолжали подходить. Прорвать оцепление на мосту Белинского было просто, тем более что гвардейцы получили приказ ни в коем случае не допускать стычек и не давать людям повредить друг другу. А дальше маршрутом, который коллеги предположили сразу, протестующие вышли на главный проспект города и, вдоволь повыясняв отношения с попавшимися им по дороге садоводами и огородниками, дошли в итоге до Исаакиевской площади и продолжили свою акцию там. Разошлись они только с наступлением темноты. Начальник полиции к тому времени успел сорвать голос, напоминая, что до белых ночей еще месяц и что оборотни все-таки проснулись. Ни каких-нибудь некромантов, ни их влияния за весь день Дейвин так и не заметил.

   Слушая доклады об обстановке в городе, вернувшийся Димитри постоянно вспоминал сопровожденный смешком издевательский комментарий Полины Бауэр в ответ на его краткое описание происходящего в городе: "Мои друзья? Да это они еще даже не начинали".

   Ранним утром следующего дня они, похоже, решили начать. К зданию на Литейном принесли портреты казненных некромантов и расставили на противоположной стороне улицы, перед портретами стали зажигать свечи. Это было уже совершенно не смешно. Димитри решил, что с него достаточно. Он вошел к достопочтенному без доклада, не заметив охрану, и, смахнув секретаря плечом, не спеша прикрыл дверь:

   - Вейлин, прими мои поздравления, твоя политика наконец принесла достаточно убедительные плоды, теперь иди и собери их. И заодно объясни горожанам, каких именно благ вы им желали и от чего пытались уберечь.

   Достопочтенный сделал неопределенный отрицательный жест, окончательно выбивший князя из равновесия:

   - Что значит - не хочешь? Тогда вызывай дознавателя Святой стражи. Я предупреждал тебя, что сделаю это, помнишь? Теперь я хочу видеть здесь Хайшен из замка Белых Магнолий. Нет, ты вызовешь ее сам. И скажешь, что этого потребовал я. - Князь развернулся было к двери, но заговорил снова. - И передай ей, что без нее я тут больше пальцем не шевельну.

   Вейлин кивнул, Димитри, сделав шаг к выходу, опять развернулся к достопочтенному: