Семя скошенных трав (СИ) - Далин Макс Андреевич

Зато на простой запрос «литература о Шеде» Сеть выдавала целый вагон книжек. «Шедми, чудовища из пучины». «Шед: комплекс расовой неполноценности». «Политика Шеда и физиология агрессии»… В англоязычном секторе было примерно так же, в арабском — ещё хуже, в китайском — потише, но я не уверен, что это у меня достоверные данные, по-китайски я плохо читаю. Почему-то пропаганда в книжках выглядела тупее, чем в фильмах и видеороликах — но, судя по количеству запросов, читали это все, кому не лень. Обсуждения совершенно идиотских текстов шли везде, где только можно — и немногие здравые голоса просто тонули в хоре возмущённых читателей, у которых уже сложилась определённая позиция.

Тогда-то я и понял, что ни о каких переговорах уже не может быть и речи. Ненависть шла на самых высоких оборотах — но её пытались раскрутить ещё сильнее.

Самое ужасное и омерзительное — что иногда я сам ловил себя на том, что сомневаюсь. Что уже с трудом понимаю, кто мне врал: шедми или люди. Не могу же я один быть правым? — вся рота идёт не в ногу… Университет научил меня слушать окружающих, сомневаться и размышлять — и именно это сейчас мне мешало, раскачивало разум: вокруг было полным-полно искренних доброжелателей, друзей и родственников, убеждённых до мозга костей.

И Вера, которую начали называть «дочерью Чингисхана». У неё получалось очень здорово: когда она говорила с экрана, страстно и с душевной болью — ей все верили… Беда в том, что говорила-то она исключительно под диктовку тех, кто раскручивал эту ненависть — и чайная ложка случайных фактов приходилась на ведро тщательно продуманной дезы.

И ровно ничего нельзя было проверить. Враньё и истина смешались в информационном хаосе, как канализационные стоки с морской водой — и мерзкий вкус вранья чувствовался в любом сюжете, даже самом вроде бы документальном.

Поэтому, когда за мной прилетел Алесь, у меня было такое чувство, что уже можно бежать из дурдома, где и санитары, и пациенты — с примерно одним и тем же диагнозом.

Я спросил: «А что, там вправду концлагерь? Настоящий? Знаешь, болтают…»

Он грустно улыбнулся. Кинозвёздное сияние его улыбок за это время здорово потускнело.

— Нет, Юл. Там — реабилитационный центр. И госпиталь. Поэтому готовься: там много замечательных ребят, которым исключительно паршиво. Готовься не только собирать информацию, но и быть помесью няни и сестры милосердия.

— А братом можно? — улыбнулся я, и Алесь ответил:

— Попробуй.

Я ещё по дороге узнал, что сначала там была военная база. Но пленные там не жили. Надо знать шедми: не могут они жить в плену, не переносят несвободы. Военные пытались удержать шедми в лучшем из миров, как могли, но могли они неважно, потому что за год военных действий в плен взяли тысячи три шедми, а за год в плену уцелело триста бедолаг, у которых оказалась настолько глубокая депрессия, что покончить с собой просто не хватало физических сил. Заставить их работать на людей тоже не вышло — военные с удивлением убедились, что шедми морально легче умереть. С другой стороны, охрану они убивали мастерски, при любой подвернувшейся возможности — и депрессия им в этом деле не мешала.

А после того, как группа шедми с боем завладела модулем и вышла в космос, ухитрившись дать бой и там, забрав с собой «в Океан», проще говоря — на тот свет, патрульный звездолёт, военные решили, что без специалистов по психологии шедми не справятся. И обратились-таки в КомКон.

А КомКон за пару месяцев выставил военных за пределы атмосферы Эльбы.

Военные пытались упираться и спорить. Твердили, что нужна, как минимум, вооружённая охрана. Я потом смотрел записи, на которых важный чин пытался давить начальственным тоном на Вадима Александровича, которого КомКон назначил начальником базы:

— Что вы тут собираетесь развести, христосики?! Жалеть бедненьких шельм — чтобы мы потом на Землю вас в цинковых скафандрах отправили всей группой, так, что ли? Убрать периметр — вы в своём уме вообще? Да что вы тут без оружия будете делать, если мы их с оружием еле держим — такой бугай сильнее двоих наших, чтоб вы знали!

А Вадим Александрович, который очень смешно выглядел рядом с полковником внутренних войск — толстенький, лысоватый, с клочками волос над ушами, как пожилой клоун — только улыбался и качал головой:

— Не надо так шуметь, я вас прошу, дорогой. Вы ведь уже попробовали ваш метод — и хватит. Дайте нам наш попробовать. В конце концов, мы, знаете ли, иногда уже работали в космосе. Порой даже — на других планетах, где не всем люди нравились. И всё как-то утрясалось. Может, и на сей раз утрясётся.

Видимо, КомКон нажал на Оборону и на Земле. Потому что военные убрались с поверхности Эльбы, оставив только орбитальный заслон. Чтобы шедми не вздумали воспользоваться моральной слабостью контактёров, с Эльбы убрали и всё, что летает выше атмосферы; практически — там теперь была полностью от всего отрезанная колония, соединённая с Землёй только экспространственными волнами. Комконовцам пообещали атомную бомбардировку, если вдруг связь прервётся. Комконовцы сказали: «А что так слабенько? Уж взрывайте всю планетную систему, к чему мелочиться…» — и военные унялись.

Теперь туда раз в месяц ходил транспорт с Земли. Иногда доставляли то, что заказывали комконовцы, иногда доставляли новых пленных или сотрудников. Транспорт досматривали военные на орбите — и перед посадкой, и после подъёма, чтобы моральные уроды из КомКона не провезли в концлагерь чего-нибудь запрещённого, а из него не помогли удрать подлому врагу и диверсанту. Но вниз они больше не совались: убийства и самоубийства КомКон прекратил совсем — практически сразу же, как взял командование на себя.

И что там, внизу, делается, отчитывался очень скупо.

А внизу была бывшая полувоенная база Земли — в очень скудном мире, интересном, кажется, какими-то редкими металлами. Их даже понемногу разрабатывали: в поисковике выдаются номера карьеров. Общий вид — ужасно унылый: оранжево-серая земля под желтоватым пустым небом, изжелта-серое плоское море, алюминиевого цвета кубики станционных построек. Можно дышать местным воздухом, хоть он и бедноват кислородом, только неприятно: липкая жара. Ещё можно запросто рехнуться с тоски.

Поэтому те, кого сюда судьба занесла, вместе пытались сделать это мерзкое место пригодным для жизни. Я здорово удивился, когда мы, наконец, вошли внутрь жилого сектора.

Наши контактёры и шедми общими усилиями превратили смесь казарм с казематами в помещения, где можно находиться без тошноты. Стереокартины на стенах изображали Океан, невероятно прекрасный даже для землянина — я подумал, что шедми, видимо, выбирали самые восхитительные виды. Алесь с оттенком суровой гордости показал серебристый, зеленоватый, лиловый и даже вишнёвого цвета лишайник, нежный, как изморозь на окнах, растущий на оазисах с питательной смесью по стенам станционных коридоров:

— Разработка наших генетиков. Легко выдерживает двадцать пять и даже тридцать градусов Цельсия — а прототип с Шеда погибал уже при восемнадцати. Но это что! Смотри ещё!

Мы подошли к громадному аквариуму в глубокой нише. Вода в нём колебалась, наверное, там было искусственное течение — и в этой воде парили медузы. Я в жизни не видел такой невероятной красоты. Они колыхали щупальцами, как цветы — лепестками под ветром: голубоватые, розовые, лиловые… их прозрачные тела таинственно мерцали в полумраке.

— Чудо какое! — вырвалось у меня.

— Тоже местные разработки, — улыбнулся Алесь. — У нас тут оказалась… не знаю, как перевести на русский… вот человек, собирающий букеты — флорист, а шедми, аранжирующий аквариумы для красоты — как сказать? Медузист? Медузодекоратор, допустим.

— Шедми тут работают? — удивился я.

— Ещё как, — сказал Алесь печально. — Без работы профи и творцы медленно сходят с ума.

— Но — для врагов…

— Кто сказал? — перебил Алесь. — Для себя. И для Шеда. Они продолжают создавать свою культуру. У Земли на неё нет прав, что бы ни думали некоторые… кабинетные крысы.