Цитадель один (СИ) - Гулин Алексей

Он замолчал, явно ожидая от меня вопроса, который напрашивался сам собой. И я не заставил себя долго ждать.

— Если бы Вы узнали о нем только что, Вы бы не смогли так быстро подобрать досье на него, и, вдобавок, запомнить так много. Я не думаю, что на мне был какой-нибудь передатчик: я сменил одежду. И, даже в этом случае, потребовалось бы время на установление личности по голосу. Значит, Вы знали о нем заранее.

Шульц, не вставая с кресла, слегка поклонился мне.

— Совершенно верно. Хотя, у меня протез еще и здесь, — он постучал пальцем себе по макушке. — У меня есть детектор лжи, прямая связь с моим компьютером и сейчас я просто цитировал его досье. Но я знал заранее о его существовании. Ты не задумывался над тем, что в черепной коробке достаточно места, чтобы кое-что разместить там? У Безымянного, например, там находится маленькая камера, передающая изображение на его компьютер и на монитор сотрудника СВБ — если он покидает Цитадель. Камера функционирует на расстоянии пятидесяти километров от любой Цитадели или базы СП.

Почему-то это потрясло меня больше всего.

— Так, значит, о нас все известно? — растерянно спросил я.

Шульц с довольным видом кивнул.

— Имена, фамилии, адреса — все в соответствующих разделах справочника, который мы потихоньку ведем. Темного, к сожалению, там не хватает.

Поглядев на мое лицо, выражавшее всю гамму человеческих эмоций, Шульц смягчился.

— У меня категорический приказ Безымянного: никто из твоего отряда не должен пострадать. Конечно, их могут убить во время операции, но если кого-нибудь арестуют, то сразу же отпустят.

— Почему? — выдохнул я.

— Безымянный считает, что их арест или смерть могут очень негативно отразиться на твоем развитии.

— Не верю!

— Верить или не верить — личное дело каждого. Так, кстати, записано в Декларации прав человека. Но это именно так.

— Не могу себе представить, что мне придается такое значение.

— Тебе придается ровно столько же значения, сколько и всем остальным. Просто Безымянный считает себя лично ответственным за каждого из нас. А прочие его мало беспокоят, особенно сотрудники СП. В отдаленном будущем, разумеется, должно быть по-другому. Но сейчас есть мы — и есть все остальные. Если хочешь знать, Безымянный взял ситуацию под контроль сразу же, как только пришел в себя в лесу. На некоторое время, когда он потерял сознание, мы переполошились, срочно вызвали крейсер с десантниками. Когда Безымянный открыл глаза, лес уже был окружен, и я сообщил это ему. После чего ему оставалось только сделать так, чтобы его отпустили. Если бы ситуация приняла нехороший оборот, он бы смог потянуть время — ровно столько, сколько бы понадобилось боевым катерам добраться до вас. Безымянный никогда ничего не упускает, все продумывает заранее — даже ситуацию с возможным попаданием в плен, он обдумал очень давно. Ну и манипулирует людьми он просто замечательно. Он даже со мной проделывает такие штуки, не то, что с вами, людьми неискушенными. Я-то с детства владею особыми знаниями и умениями, а вами он вертит как хочет.

— Сначала гадости о Безымянном мне говорил Рюсэй Симода, потом — Вы. С чего бы это вы все так на него накинулись?

Шульц улыбнулся одними глазами.

— Он, положим, ругал от чистого сердца, а я — исключительно в воспитательных целях.

— То есть?

— Нельзя, чтобы человек создал для себя идеальный образ. Ты должен поступать, как считаешь нужным, а не подчиняясь чужому авторитету. Я знаю, что ученики Безымянного склонны его идеализировать. «Безымянные не ошибается» — слышал такое? Потому-то я и показываю его немного с другой стороны. Так легче развеять миф о не ошибающемся, все понимающем, лишенном человеческих слабостей мудром наставнике. Ты должен видеть перед собой реального человека, пусть и выдающегося, а не придуманный тобой образ.

Шульц вновь повторил отвратительную на вид процедуру, поставив бутылку на прежнее место.

— Вам что, оторвали руку? — не удержался я.

— Нет. Просто у каждого свои комплексы. Безымянного мучила сильнейшая близорукость — вот он и сделал себе новые глаза. А я с детства всегда был слабже сверстников, да и травили меня не как всех остальных. Поэтому я поставил вместо рук и ног биопротезы. Отличная штука! Жуки сделали все виртуозно. Они не просто поставили протезы, но и вставили специальные стержни вдоль позвоночника, таза и плечевых костей. Теперь я спокойно могу поднять груз в две тонны или бежать со скоростью шестьдесят километров в час.

Он улыбнулся.

— А еще могу перешагнуть через изгородь, высотой в три с половиной метра. Жаль, что нельзя еще было добавить искуственные жабры: в груди для них нет места. Для меня делали расчет: либо легкие, либо жабры. Увы.

В его словах меня смутила одна нестыковка.

— Я не совсем понял, Вы говорили, что с детства обладаете какими-то особыми навыками, но обижали Вас сильнее, чем других. Одно с другим как-то не вяжется.

Шульц вздохнул.

— Я никогда не был нытиком — даже когда мне приходилось совсем туго. Я не хотел бы особо распространяться об этом, но ты имеешь право знать обо мне все, также, как и я — о тебе. Я был еще подростком, когда нашу страну оккупировали…

— Какую страну? — не выдержал я. — Я же учил историю!

— Германскую Демократическую Республику — чеканя каждое слово произнес Шульц.

— Но это же было объединение!

— Очень странное было объединение. Мои дед и отец служили в разведке Штази. Их отдали под суд, хотя дед уже давно был в отставке. Они, якобы, нарушали права человека. Когда происходит объединение, виноватых не ищут или находят их с обеих сторон. Здесь же виновными заранее назначили нас, восточных немцев. Дед умер под судом — я думаю, просто не вынес этого всего. Отцу дали полтора года, ровно столько, сколько он отсидел в предварительном заключении. Я стал объектом всеобщей травли — потому, что наша семья была обеспеченнее других, потому, что я владел приемами психологической защиты и нападения, потому, что я знал русский язык в совершенстве.

Шульц задумался.

— Меня и назвали так, потому что это имя есть и в немецком, и в русском. У нас в доме всегда был культ русской литературы и всего русского. Сначала я читал в переводе, потом — в подлиннике. Дед очень любил Пушкина. Какая насмешка! — он судорожно сжал кулаки. — Дед был антифашистом, сидел в концлагере — и умер под судом в «демократической» республике! — слово «демократической» он выплюнул, как пулю.

— Мне всегда приходилось несладко, — после небольшой паузы продолжил Шульц, — но я никогда не сдавался, не опускал руки. Мне повезло в жизни только один раз — когда меня пригласили сюда. Просто я был знаком со старшим братом одного из Слуг. Когда понадобился кто-то, кто смог бы заниматься проблемами безопасности, вспомнили обо мне. Мне дали другую жизнь — и я имею больше оснований принять новое имя, чем Безымянный. Но я не делаю это в память о моих предках. Чтобы о них ни говорили — они были хорошими людьми.

Шульц кивнул мне, поднялся и вышел. Не успела дверь закрыться за ним, с противоположной стороны вошел Безымянный. Он подошел к столу, взял бокалы и с брезгливым видом понюхал содержимое.

— Узнаю Александра! Ему бы только повод надраться в рабочее время. А если еще и собутыльника найдет…

Он открыл дверь, ведущую в санузел и бросил бокалы в мусоропровод.

— Будем драться? — деловито спросил он, заметив решительный блеск у меня в глазах. — Биопротезов у меня нет, так что у тебя неплохие шансы.

— Какого черта? — сдержанно спросил я.

— Чертей во мне много. Нельзя ли поподробнее? — бодро спросил Безымянный, садясь на прежнее место. Его настроение было неправдоподобно хорошим.

— Для начала: Шульц говорил правду или врал?

— Ну, вообще-то, у нас нет обыкновения врать кому-либо, даже тебе. А что он тебе сказал? Мне он сообщит только, что ты говорил сущую правду — если судить по показаниям встроенного в него детектора лжи, что дальнейшие допросы бессмысленны, и о Темном он знает не на много больше, чем до сегодняшнего дня.