Песнь пророка - Линч Пол
Она изучает баранину, поливает ее из половника и закрывает дверцу духовки, слышит, как кто-то входит в гостиную, смотрит мимо Молли и видит Саманту, которая стоит, сцепив руки перед собой. Мам, я пригласила на ужин Саманту. О, произносит она, заставляя себя улыбнуться и встречая грозный взгляд дочери. Вешает перчатки и отходит к раковине, слушая болтовню девочек на диване, о этот страх за сына, вызванный видом его подружки, страх, проникший в каждую клеточку. Айлиш закрывает глаза, а когда открывает их, ее встречает вечерний свет, пожелтевший почти до запаха, она видит под деревом нахохлившегося черного дрозда, наблюдает за птицей, живущей только этим мгновением, интересно, каково это, всю жизнь провести под открытым небом. Она вынимает из духовки противень с печеной картошкой и зовет их ужинать. Саманта мнется у двери, все еще скромно сцепив руки, но ей явно нравится быть среди них. Айлиш изучает ее, все еще борясь с предубеждением, с чувством, что Саманта здесь чужая, ловит ее взгляд и улыбается, жестом подзывая Саманту к столу, видя, что они обе оставлены, обе изнывают в неведении и обе хотят от ее сына одного и того же. Мам, говорит Бейли, разглядывая дверцу духовки, мясо слишком долго тушится, ты его пересушишь. Она смотрит ему в лицо, ища Ларри, говорящего устами сына. Духовка выключена, говорит она, почему бы тебе самому не вынуть мясо? Бейли выкладывает мясо на стол, отступает назад и оглядывает жаркое, довольный собой. Мам, кажется, ты говорила, что не смогла купить мясо в лавке, замечает Молли. Пришлось идти в килмейнхэмскую лавку, разве ты не слышала про перебои с продуктами? Желтый свет золотится, пока они ужинают, сумерки сгущаются, она забыла включить верхний свет и наблюдает, как их окутывают тени, наблюдает за Молли, словно за чужой дочерью, отмечая, как дочь повеселела рядом с Самантой. Бейли отхлебывает молока и спрашивает, воюет ли сейчас страна, и Айлиш изучает его молочные усы и вопрос в глазах. В мировых новостях это называют мятежом, отвечает Молли, но, если хотите именовать войну настоящим именем, зовите ее развлечением, мы теперь телешоу для остального мира. Саманта кладет на тарелку нож и вилку. Мой папа называет это терроризмом, он считает, эти люди — обычные террористы и они получат по заслугам, и кричит это прямо в экран. Айлиш отводит взгляд, Молли сидит, молча уставившись в тарелку. По-моему, баранина удалась, говорит Айлиш, как жалко, что Марк не с нами. Она проводит ножом по мякоти, не разрезая ее, встает, включает свет, Бейли не сводит с нее глаз. Так вот куда ушел Марк, спрашивает он, к мятежникам? Смутная тоска пробегает по лицу Саманты, пока Айлиш делает вид, что разглядывает солонку, а Бейли вытирает рот рукавом. Не знаю, о чем ты, отвечает ему Айлиш, я же говорила тебе, Марк поступил в школу на севере. Тогда почему я не могу ему позвонить, думаешь, я дурак, почему ты все время несешь чушь? Он протыкает кусок мяса и ножом отправляет его в рот. Я слышал, на днях застрелили трех дезертиров, прямо в затылок, бах, бах, бах, Бейли прицеливается указательным пальцем. Айлиш кладет нож с вилкой и отодвигает стул. Я не хочу слышать таких разговоров, Бейли, будь добр, загрузи посудомойку, Саманта, как насчет десерта, не хочешь посмотреть фильм в гостиной? Молли с Самантой выходят из кухни, Айлиш следует за ними. Молли поднимается в ванную, Саманта переходит от фотографии к фотографии. Я не хотела, понимаете, голос девушки срывается, мне очень не нравится, когда отец так говорит, думаю, он помешан на заговорах. Айлиш изучает ее лицо в поисках чего-то скрытого, брекеты на зубах, милые, немного загадочные манеры. А что твоя мать? Не знаю, думаю, она просто с ним соглашается, скажите, как давно вы живете в этом доме? Надо вспомнить, мы купили его незадолго до рождения Марка. Их глаза встречаются, и внезапно Айлиш понимает. Ты что-то про него знаешь, говорит она, это написано у тебя на лице. Внезапно она видит горе девушки, видит, как та дрожит, словно смотрит на открытое пламя, Саманта сцепляет руки перед собой и переводит взгляд на дверь, в гостиную входит Молли, изучает мать, затем Саманту, упирает руки в боки и спрашивает, что происходит? Айлиш выходит на кухню. Кто будет десерт, у нас есть мороженое и фруктовые консервы, Молли, можешь выбрать фильм по своему вкусу.
Она ждет трамвая на набережной, когда воздух начинает колыхаться. Военные вертолеты в небе днем и ночью, город словно осажден полчищами насекомых, черные, раздутые, и Айлиш уже привыкла их не замечать. Пожилой мужчина, который стоит перед ней, прикрывает глаза ладонью и смотрит наверх. Никогда не знаешь, прилетают они или улетают, замечает он. Она разглядывает лица стоящих на остановке и видит спокойное равнодушие, остекленевшие глаза над экранами телефонов, две женщины возобновляют беседу, девочка играет в классики. Бен жмурится от солнца, она опускает складной верх коляски, встречает улыбку пожилого мужчины и смотрит на его поношенные черные ботинки, видит развязавшийся шнурок, трамвай гудит, приближаясь к развилке. Мужчина продолжает разглядывать небо, что-то бормоча, простите, говорит Айлиш, я не расслышала, у вас шнурок развязался. Мужчина наклоняется к ней и указывает пальцем в небо. Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой? Айлиш отворачивается от его безумной улыбки и, прежде чем загрузиться в трамвай, смотрит на канал за спиной, на белоснежного лебедя, скользящего сквозь солнечную рябь.
Когда Кэрол Секстон поднимается по лестнице старого кафе, Айлиш делает вид, что не замечает ее. Она изучает витраж, изображает удивление. Смуглая рука отодвигает стул, нарисованная улыбка растягивает рот — улыбка клоуна. Кэрол ставит на пол сумочку и осторожно оглядывает антресоль, тихие разговоры и увлеченная болтовня, официантка, снующая между столиками, гладкие седые волосы пожилой дамы, которая ковыряет большим и указательным пальцами раскрошенную булочку, читая газету, сложенную пополам на коленях. Всегда любила это место, говорит Кэрол, хотя не бывала тут со студенческих времен, с тех пор оно совсем не изменилось, чувствуешь себя застывшей во времени, которое ушло, эти витражи, как будто снаружи ничего нет… Айлиш изучает женщину в красном платье на витраже, не представляя, кто имелся в виду, вероятно, символ некой лживой мифической девы, поющей свободу. Она подзывает официантку и спрашивает Кэрол, чего та хочет, размышляя, что для встречи следовало выбрать другое место — Сан-Стивенс-Грин под тенистыми деревьями. Кэрол крутит на пальце обручальное кольцо. В какой зоне вы оказались, Айлиш? В зоне «Ди», хотя деление как будто совсем произвольное. А я в зоне «Эйч», это как почтовые районы, округа, вот увидишь, скоро все только так и будут говорить, я, чтобы встретиться с тобой, пыталась пересечь город по автостраде, но они перегородили бетонными балками полосы на M7, там бронетехника, войска, они явно нервничают, повстанцы ближе, чем заявлено, меня развернули, велели съехать на боковую дорогу, он был очень вежлив, а еще я знаю кое-кого, способного раздобыть специальный пропуск для незаменимых работников, и тогда я смогу ездить куда захочу. Айлиш пытается представить, как Кэрол могла выглядеть в двадцать, гибкая, с длинной шеей, выше всех окружающих парней, а сейчас беспокойная рука теребит кутикулу на большом пальце, мятая блузка в пятнах, веки красные и воспаленные, глаза навыкате подсоединены к какому-то механизму, непрерывно вырабатывающему мысли, не дающие ей спать по ночам. Она принесла с собой что-то, и это волнами расходящийся от ее тела страх. Я раздобыла бумагу, которая делает меня основным опекуном отца, говорит Айлиш, но это потребовало времени, ему стало хуже, и он не осознает своего состояния, порой, кажется, подозревает неладное, но, поскольку не способен заглянуть внутрь собственного разума, обращает подозрение вовне, ведь если он в порядке, значит что-то не так с остальным миром, и всегда найдется, на кого перевести стрелки. Кэрол поднимает глаза, когда официантка подходит к столику, расставляет напитки, улыбается и быстро уходит. Ты выглядишь так, будто не спала неделю подряд, говорит Айлиш, ты вообще спишь? Спишь, говорит Кэрол нездешним, словно затерянным во времени голосом, и смотрит на Айлиш через стол, не видя ее. Я в принципе мало сплю, каждую ночь мечтаю о том, чтобы уснуть без задних ног, но теперь это невозможно, мне потребовалось время, чтобы осознать: я давно уже в некотором роде сплю, понимаешь? Я проспала все то время, когда считала, что бодрствую, пытаясь разобраться в проблеме, которая зияла передо мной, как великая тьма, в тишине, поглощающей каждое мгновение моей жизни, я думала, что схожу с ума, вглядываясь в эту тишину, но, когда я проснулась и увидела, что они с нами сделали, какая отточенность, забрать у тебя что-то, заменив это тишиной, и каждый миг бодрствования ты упираешься в эту тишину и больше не в силах жить, ты перестаешь быть собой и становишься вещью, безропотно ждущей, когда тишина прервется, ты стоишь на коленях, день и ночь напролет умоляя тишину, ты становишься вещью, ждущей, когда тебе вернут то, что у тебя отняли, и только тогда жизнь будет прежней, но тишина не прерывается, понимаешь, они оставляют возможность, что однажды то, чего ты хочешь, вернется к тебе, и поэтому ты не осмеливаешься поднять голову, парализованный, тупой, как старый нож, и тишина не прервется, потому что в ней источник их силы, ее тайный смысл. Айлиш складывает руки на груди и откидывается на спинку стула, наблюдая, как Кэрол тянется за сумкой и выкладывает на стол папку. Теперь ясно, говорит Кэрол, что они лгали нам все это время, что тишина не прервется, что наших мужей не вернут, их не вернут, потому что это невозможно, и все давно об этом знают, это знает самая последняя собака на улице, а поэтому я беру дело в свои руки… Она открывает папку, внутри стопка цветных фотографий Джима Секстона с подписью «ПОХИЩЕН И УБИТ ГОСУДАРСТВОМ», под фотографиями мелким шрифтом изложены обстоятельства дела. Айлиш быстро отодвигает стул и заслоняет собой папку. Ты с ума сошла? Оглядывает зал, официантка склонилась над дальним столиком, расставляя чашки с блюдцами на подносе, пожилая дама складывает газету. Ты должна это прекратить, Кэрол, тебя арестуют, и меня с тобой вместе, а у меня дети… Не опуская глаз, Кэрол подносит чашку к губам, носительница тайного знания вопреки фактам. Я знаю, что и ты это знаешь, Айлиш, больше нет смысла скрывать, мы все это знаем, они не в лагерях на равнине Каррах, так утверждают повстанцы, которые недавно ее захватили, их не было там с самого начала, так где же они? Айлиш некуда девать глаза, и она закрывает их, ощущая, как странно бьется сердце. И это не темнота, которую видишь за веками, это тень чего-то громадного, и вот-вот оно обрушится на нее, и ужас, что ее толкают во тьму, все ближе и ближе, и Айлиш открывает глаза, поднимает их, ей не хватает воздуха, и она отворачивается к лестнице, затем гневно смотрит на Кэрол. И тут день внезапно вспыхивает сквозь витражи, обрушиваясь на Кэрол разноцветным потоком и освещая ее изнутри, и лицо сияет от воспоминаний о любимом муже. Кэрол, я достаточно наслушалась, хватит распространять уличные сплетни, от них больше вреда, чем пользы, никто ничего не знает, нет ни единого достоверного факта, ты просто утратила веру, вот и все, но ты должна верить, нельзя отчаиваться, если остаются хоть малейшие сомнения, а там, где остаются сомнения, есть место надежде. Ее рука ищет рукав пальто, но он вывернут наизнанку, и она вспоминает, как Ларри сражался с рукавом на пороге, снова смотрит в сторону лестницы, чувствуя, как накатывает паника, хватает пальто, открывает сумочку, кладет банкноту на стол. Это за двоих. Рука с обгрызенными ногтями тянется через стол и отпихивает банкноту. Ну и как у него дела, у вашего старшего, вы им гордитесь? Айлиш перестает застегивать пальто, замечая на лице Кэрол загадочную улыбку. Что ты сказала моему сыну, что ты ему сказала? В глазах блеск тайного знания, длинная рука взмывает в воздух и рассеянно машет Айлиш на прощанье. Ты еще будешь гордиться своим сыном, повстанцев не остановить, они прогонят убийц и положат конец террору, кровь этой страны очистится раз и навсегда, и помяни мое слово, впереди у нас прекрасная война.
