Лотерея [Подтверждение] - Прист Кристофер

Потом мы прогулялись по деревне и вышли к лужайке, на краю которой в тени деревьев сидели и лежали отдыхающие люди. Здесь было очень покойно и тихо, а птичьи голоса и плеск близкой реки не нарушали, а лишь еще больше подчеркивали тишину. Перейдя реку по грубому, но крепкому деревянному мосту, мы вышли к еще одной тропинке, затейливо петлявшей между деревьев. Теплый, абсолютно неподвижный воздух был густо напоен запахом эвкалиптов, смутно напомнившим мне микстуру, которой поили меня в детстве. Сзади доносился плеск реки.

Вскоре дорогу нам перегородила калитка, рядом с которой висела жестянка со щелью в крышке. Сери опустила в жестянку пару монет, и мы прошли дальше. После калитки тропинка пошла заметно круче и вскоре вывела нас к узкой расселине в скале. Пробираясь через расселину, я заметил, что все ее углы и выступы выглажены сотнями проходившими здесь прежде ног. Дальше тропинка пошла под уклон, а каменные стены, стеснявшие ее слева и справа, стали быстро прибавлять в высоте. Рядом с тропинкой кое-где росли худосочные деревья и кустики, однако каменные стены были абсолютно голыми, и лишь по верхнему их краю кое-где зеленела листва.

Потом мы увидели трех человек, они шли навстречу нам, и мы разминулись, не обменявшись ни словом. В узком ущелье стояла какая-то гнетущая тишина, так что мы с Сери если и разговаривали, то только вполголоса. Наша боязнь нарушить тишину была сродни поведению неверующих, случайно попавших в храм; здесь, в горах, ощущалось такое же торжественное величие.

Впереди послышался плеск воды; тропинка свернула прямо к высокому скальному обрыву, и я увидел источник этого плеска.

В скале был родник, вода из него лилась на большой, совершенно плоский камень и стекала через его края множеством крошечных струек. Эти струйки звучно падали вниз, в круглый пруд, причем плеск их многократно усиливался эхом от вогнутой, как огромная чаша, каменной стены. От беспрестанно падавших струек и капель воды угольно-черная, с проблесками отраженной зелени поверхность пруда дрожала, словно в ознобе.

Из-за плеска воды воздух в долине казался зябким, промозглым, хотя в действительности там было ничуть не холоднее, чем, например, в деревне. Меня пробрала безотчетная нервная дрожь; «кто-то прошел по моей могиле» — так принято говорить в подобных случаях. Пруд был очень красив, однако красоту эту портило множество чуждых ему, абсолютно неуместных предметов.

К плоскому камню, с которого стекала вода, кто-то подвесил странный, никакою логикой не объяснимый набор самых заурядных, ничем не примечательных вещей. Вот болтается старый, сильно поношенный башмак. Рядом с ним струйки воды раз за разом переворачивают детскую вязаную кофточку. А еще пара сандалий, спичечный коробок, клубок ниток, сплетенная из тростника корзинка, галстук и перчатка. Струящаяся вода не позволяла четко разглядеть эти предметы, однако мне показалось, что все они имеют не совсем обычный сероватый отлив.

Этот набор был не просто странным, а каким-то диким, иррациональным, сродни овечьему сердцу, прибитому к двери каким-нибудь деревенским колдуном.

— Они тут каменеют, превращаются в камень, — сказала Сери.

— Ну не в буквальном же смысле слова?

— Нет, но вроде того, там что-то такое в воде. Вроде бы соли кремния. Все, что побудет в этой воде, покрывается жесткой коркой.

— Но вот кому, скажите на милость, понадобился каменный башмак?

— Хозяевам сувенирного магазина. Они все время замачивают здесь разную дребедень, хотя в принципе это может сделать и кто угодно другой. По их словам, есть древнее поверье, что такие вещи приносят счастье. Вранье, конечно же, все это придумано совсем недавно.

— Так это что же, я затем сюда и шел, чтобы на это посмотреть?

— Да.

— Что навело вас на такую странную идею?

— Не знаю. Я думала, вам здесь понравится.

Мы сидели бок о бок на траве, созерцая отменяющий пруд и разношерстную коллекцию недозрелых талисманов.

Вскоре подошла большая группа зевак, человек десять, в том числе несколько крикливых, совершенно неуправляемых детей. Пока дети носились и орали, взрослые оживленно обсуждали подвешенные к камню предметы, а один из них далеко наклонился над прудом, подставил руку под стекающие струйки воды и так сфотографировался. Позднее, когда они уходили, он все еще притворялся, что рука его окаменела, и двигал ею словно жесткой, негнущейся клешней.

А и правда, что случится с каким-нибудь живым существом, если его подставить под эту воду? Примет его кожа каменный налет или отвергнет? Хотя, конечно же, ни человек и никакое животное не сможет достаточно долго сохранять одну и ту же позу. А вот труп, это другое дело, труп, надо думать, превратится тут в камень, органическая смерть — в минеральное постоянство. Веселая, доложу вам, мысль.

Я сидел рядом с Сери и молчал, а летавшие над нами птицы все рвали и рвали тишину своими странными криками. Воздух все еще оставался теплым, но я заметил, что солнечный свет понемногу меркнет. Мне, северянину, было никак не привыкнуть, что на юге не бывает долгих закатов и рассветов, что ночь наступает там почти внезапно.

— А сколько сейчас времени? — спросил я. — Когда здесь темнеет?

— Совсем скоро, — ответила Сери, взглянув на наручные часы. — Нам нужно поспешить, автобус будет через полчаса.

— Если только он снова не сломался.

— Вы на это надеетесь? — криво усмехнулась Сери. Мы быстро миновали ущелье, затем мост через реку.

В деревне уже загорались окна, а к тому времени, как мы вскарабкались по крутой тропе и вышли на дорогу, уже почти стемнело. Мы сели на одну из скамеек и стали слушать вечер. Трещали цикады, а затем, словно в напоминание о файандлендских рассветах, грянула короткая, щемяще красивая песня десятков неведомых птиц. Снизу, из деревни, доносились обрывки музыки и неумолчный плеск реки.

Когда совсем стемнело, напряжение, старательно подавлявшееся и мною, и Сери, получило неизбежную, как я теперь понимаю, разрядку. Мы целовались, целовались страстно, не зная, кто и как это начал, и ничуть не сомневаясь в дальнейшем развитии событий. В какой-то момент Сери отстранилась от меня и сказала, слегка задыхаясь:

— Автобус уже не придет. Слишком поздно. После наступления темноты на дороге за аэропортом запрещено любое движение.

— А ведь ты все время об этом помнила, — укорил я ее.

— В общем-то, да, — сказала она и снова меня поцеловала.

— А мы сможем устроиться в деревне на ночлег?

— Думаю, да, я знаю одно подходящее место.

Мы медленно спустились с откоса, спотыкаясь об импровизированные ступеньки и ориентируясь по огням деревни, изредка проглядывавшим сквозь листву. Сери без раздумий направилась к дому, стоявшему чуть на отшибе, и переговорила на непонятном мне диалекте с вышедшей на стук женщиной. Женщина кивнула, приняла у Сери деньги и повела нас по узкой лесенке наверх; отведенная нам комната располагалась прямо под крышей, выкрашенные черным стропила едва не касались кровати. Все это время мы ничего не говорили, а как только хозяйка ушла, Сери сбросила с себя одежду и легла на кровать. Я тут же к ней присоединился.

Часом или двумя позднее, головокружительно опустошенные, но так еще толком друг друга не узнавшие, мы оделись и пошли в ресторан, для чего потребовалось лишь перейти улицу. Других приезжих в деревне не было, и хозяин ресторана успел уже закрыть свое заведение. Еще одна короткая беседа на местном диалекте, еще одна ассигнация, перешедшая из рук в руки, и после нескольких минут ожидания мы получили немудреный ужин, состоявший из фасоли, бекона и риса.

— Ты все платишь, — сказал я, прожевав очередной ломтик бекона. — Мне нужно будет отдать тебе деньги.

— Зачем? Я спишу это за счет Лотереи.

Под столиком, где не видно, ее колени слегка сжали мое.

— А что, — спросил я, — я обязательно должен вернуть тебя Лотерее?

— В общем-то, — улыбнулась Сери, — я и сама подумываю бросить эту работу. Самое время перебраться на другой остров.