Старость аксолотля - Дукай Яцек
– Иди сюда, поставишь нам гадание!
– Я не разбираюсь в гаданиях.
– Ха, не обманывай!
У игуарте Гжеся, «Аль-асра»[113], творения арабских гномиков из кочевых роев «Трэш-металла»[114], лицевая маска из метаматериала[115], и Гжесь держит целый отдельный канал эмотов для икон старой мимики – смеха, грусти, удивления, меланхолии. И теперь в ответ на упрямые попытки замковцев его соблазнить – ну иди же, иди, все равно придешь, иди к нам, иди! – он вздыхает своим мехом, и его маска застывает в грубом эмоте похожего на крик вздоха.
Госпожа Спиро гладит его пальцами из золотых лучей по напоминающей обсидиановое яйцо голове.
– Какое прекрасное отчаяние! Какой чудесный гнев!
Гжесь садится, а потом ложится на спину в розовой траве у берега. Что видит из безопасного зенита госпожа Спиро: отполированные, как фарфор, ярко-красные члены металлической скульптуры, человекоподобной модели, будто с эскиза Леонардо да Винчи, с выгравированной на грудной пластине цитатой из Корана, и все это увенчано похожей на замерзшую каплю ртути башкой, без глаз, ушей, носа, рта. Пока маска не эмотирует конкретную эмоцию лица, это вообще не лицо.
А Гжесь ничего не эмотирует; он упал и лежит без движения в той долине между эмотами. Он хотел бы войти в вектор замковцев (Фигли-Мигли или Каприз Треугольников), но Дыхание Камня слишком тяжкое, оно облепляет его и вжимает в землю лапой пожравшего мир великана.
Гжесь протягивает руку к голубому небу, жаркая лазурь ласкает плавные изгибы цвета киновари. «Аль-аср» – поскольку небо Медины на закате солнца имеет именно такой цвет, а мусульманские копии древних ботанов Америки относятся к своему призванию столь же серьезно.
В прицеле из большого и указательного пальцев Гжеся пасутся в волосах госпожи Спиро косяки алебастровых аксолотлей.
– Почему ты убегаешь, любимый?
– Мне нужно подумать. Самому по себе. Одному. Без вас, вне вас.
– Сам по себе, ох, но ты же потеряешься один, сам по себе, сам сам сам сам…
Сжатый кулак заслоняет ее и солнце; голос матерницы стихает и гаснет, смолкают камни, стебли и насекомые.
Замковцы на берегу лепят из грязи и травы шишковатого четверорукого человечка, матерница тут же придает ему вектор и ведет вприпрыжку по камешкам и веткам. Человечек добирается до Гжеся и заползает ему по бедру на грудь, где свивает гнездо из тростника и совершает ритуалы гадания. Гжесь смотрит на них со снисходительностью Атланта, поглядывающего сквозь ресницы на интимные танцы метеоров и гулянки комет.
Они сгорели, сгорели все. Сегодня они были, завтра их уже не было. По ним прошлась та чертова сука, они забыли себя, как забывают услышанную на улице шутку или адрес бывшего знакомого – они сами выпустили себя из рук, выпустили и разбились. По лицу Гжеся, будто волны бушующего моря, прокатываются эмоты; человечек стоит на его плече и смотрит, заламывая все свои травяные ручонки. Они сгорели, Гжесевы дети-недети, семья-несемья, тени-призраки, человечество-чудачество. Остается только хард, твердый, холодный, неизменный.
Уродец испуганно убегает.
Прибегают замковцы с претензиями.
– Ты испортил нам гадания, мы тебя не любим, уходи, уходи!
– Вы сами хотели.
– Ты нас обманул!
С ними всегда так.
Гжесь накрылся одеялом розовой травы, ворочается на ложе из песка и глины (девятнадцать процентов сна). Татуированный Зодиаками и Меркаторами аксолотль выкапывается из-под земли, будто крот, и чмокает «Аль-аср» в красное яйцо черепа. Земля накрывает и Гжеся, Гжесь проваливается под землю; придавленный, он перестает ощущать ее вес, и вдруг оказывается в этой тесной темноте по-настоящему невесомым, оказывается напротив живых Зодиаков и Меркаторов. Он вращается вдоль оси своего меха, и вокруг него густым потоком плывут звезды.
Планета, пересеченная на одну треть меридианом тени, на две трети светится успокаивающей голубизной.
– В Калифорнии я показал бы тебе все орбиты.
– От Калифорнии у меня голова болит.
Они прогуливались на магнитных ступнях вдоль решетчатого скелета космического поселения. Оба в «Хорусах I»[116], легких скелетоподобных роботах, приспособленных для открытого космоса; им не требовались никакие страховки и привязи. Не требовался и кислород или постоянное питание – при необходимости «Хорусы» разворачивали свои солнечные батареи, словно крылья черных ангелов. Они обошлись бы также без лазера связи, нацеленного на Землю, на станции имелись свои серверы и быстрые процы из новейшей кузницы гномиков. А на подходе были уже «Хорусы II», полные игуарте.
Ибо орбитальные станции трансформеров в основном состояли исключительно из решеток, закрепленных на них машин и антенн. То были своего рода собранные из полуфабрикатов плоты, дрейфовавшие подобно медузам над огромным глобусом Земли. Все менее человекоподобные мехи перемещались по ним, словно обезьяны по спутанным кронам деревьев. Значительно легче строить орбитальные сооружения, когда не нужно проектировать их как герметичные банки с теплым воздухом для белковых мягкотелых.
Но именно это теперь предлагал SoulEater843.17.8.
– Розетта, или Звезда Давида – поскольку, если разрисовать ее на эллипсе орбиты, увидишь именно такую фигуру. Мы расставляем их на равных угловых расстояниях вокруг Земли – сперва три, а в конечном счете шесть поселений, на противоположной орбите. И тогда, даже если снова в нас угодит Луч Смерти, по крайней мере одна сокровищница жизни останется в безопасности, защищенная массой Земли. Нам никогда больше никто не обнулит биосферу.
Гжесь обошел вокруг второго, перпендикулярного хребта станции, перевернувшись при этом вверх ногами. У него имелся плагин, блокирующий симуляцию вестибулярного аппарата, и он мог принимать любую ориентацию в трехмерном космосе.
– Сколько ты планируешь таких баллонов?
– Семьдесят шесть, на каждой станции. Потом подумаем над второй гроздью, на плече противовеса. И если она выдержит напряжение, мы смогли бы закрутить станцию, как гантель, по крайней мере до четверти земной силы тяжести.
Два белых шара уже висели под вытянутой во тьму решетчатой стрелой. Гжесь подошел ближе, микроколебания станции передавались «Хорусу» при каждом шаге.
Он пригляделся к конструкции шлюзов и гнездам IN/OUT питания и связи.
– Кто вам это делает, «Дети Немо»[117]?
– И «Циркачи».
Металлисты, которые уже два столетия сидят в океанских глубинах, используя энергию гидротермальных источников[118], воспроизвели там забытое искусство материаловедения и ткут из полимеров[119], фуллеренов[120] и нанотрубок[121] чудеса инженерии XXI века. После накачки атмосферой такой баллон имел в диаметре двенадцать метров. На орбиту их выводила грузовая ракета с Байконура, упакованными до размеров дыни, в пакетах по две дюжины. Полностью надутые, они постепенно обрастали противометеоритной оболочкой – твердым, как алмаз, углеродным мхом.
Что касается «Patagonia Circus», то они отвечали за конструкцию связей между баллонами и всю инженерию систем жизнеобеспечения.
– И в чем тогда проблема?
Пожиратель разинул птичий клюв своего «Хоруса» и бросил из него яркое светящееся пятно на точку стыка двух баллонов, на кольцо шлюза и кабельных соединений.
– Видишь?
– Что это?
Подстроив резкость, Гжесь увидел вокруг кольца мерцание микроскопических бриллиантиков.
– Утечка атмосферы, – сказал Пожиратель.
– Негерметичность соединения?
