Февраль (СИ) - Николаев Коля
- Это не имя, это компьютер, - усмехнулся Юрий, немного забывшись от нахлынувшего на него счастья.
- В консерватории? - Спросила Светлана.
- Почему в консерватории? - Посмеялся Юрий, - везде, дома, в школах, в больницах. Например, открыл ноут и записался на приём к врачу и бегать не надо.
- Да неужели такое где есть? - Искренне удивляясь, всплеснула Светлана руками.
- Везде уж, с третьего класса ведь информатика идет, - разошелся Юрий, - у соседа моего сынку два года и то шпарит по клаве, знает что и куда.
- Шпарит по Клаве? - Переспросила Светлана, с сомнение приглядываясь к странному пациенту.
- Но, стучит только так, - не унимался Юрий.
- А Клава ему кто? Что он ее бьёт? - Медсестра готова была поклясться, что привезенный с Ладоги пациент немного тронулся умом.
- Никто, - развел руками Юрий, - клавиатура для компа. Клавиатура и мышь - это пи и клава, сокращенно.
- Ох брехач, - раздался голос.
Худощавый пациент с перебинтованными руками, лежавший на кровати у окна, повернулся к ним:
- Светочка, видите, его в другую палату надо - психиатрическую. Всех тут ночами будил со своей Клавой. Вы идите лучше сюда, я вам стихи почитаю...
- Стихи почитаю, - передразнил Юрий, - вот пройдет семьдесят лет, где ты будешь со своими стихами? Все в инете будут сидеть.
Худощавый хмыкнул и, скрипя кроватью, отвернулся. И Юрий отвернулся, тут же мысленно обругав себя: чего наехал на парня, сам ерунды наворотил, а человека ни за что обидел.
- Может ты знаешь и когда война закончится, сказочник? - Послышался другой голос, принадлежавший скорее всего человеку постарше, чем он с худощавым.
- Девятого мая сорок пятого, - буркнул Юрий, не оборачиваясь, - а блокада еще раньше, в январе сорок четвертого.
В палате повисла тишина. Светлана так и стояла без движения, вслушиваясь в каждое слово.
- Грустные у тебя истории, сказочник, - отзывался тот же голос, - если в твоей воли фантазия, выдумывай лучше...
Часть 3. Глава 1.
Часть 3.
Глава 1.
Юрий вышел из больницы на следующий день, как очнулся. Оставаться там необходимости не было; лечение, конечно, требовалось, но где ж о нем думать в блокадном городе, где многим вокруг тебя в разы хуже. Ноги - руки целы и ладно. К тому же там никаких лекарств не было. Таких, как он, не имеющих ранений лечили, прикладывая грелки, которые разносила Светлана ему и всем остальным. Вот и все лечение. Укутавшись в колючее одеяло, этой последней ночью в больнице Юрий лежал со своей нудной пневмонией, выворачивающей все легкие наружу, и думал обо все событиях, случившихся здесь с ним. О судьбе Ванятки, о ребятишках, которые везли мать, о случайно встреченных им людях. Думал о том, как там дома мать с отцом, и что там вообще происходит, и исчез ли он там, или он там и здесь, и как такое могло случиться. Но о чем бы он не думал его мысли вновь и вновь возвращались к одному и тому же: как там Аня и куда она пропала. Его душа такая измученная и уставшая была там, где погибала Анюта.
Как потом он узнал, она после того налета, когда ранило Ванятку и он понёс его в больницу, отправилась домой. Юрий был полностью уверен, спасая ребёнка, что Аня в относительной безопасности и её жизни ничего не угрожает. Но сложилось всё иначе. Он, находясь здесь всего три дня, не учёл её измотанности и эмоциональной истощённости. Она действительно отправилась домой, но не дошла. Февральский ветер оказался сильнее измученной девушки, вынудив ее остановиться и, хоть на мгновение закрыться от него, припав к стене здания. Аня, пригнувшись, прижалась к стене и пойти уже не смогла. Сколько так полусидя у стены, она пробыла неизвестно, конечно. Не очнулась Анечка и когда привезли ее в больницу. Таких "нежильцов", как говорили, в палаты уже не заносили. Укладывали на доски прямо в коридоре на полу. Врачи ругались, зачем привозить таких. Кормить их было нечем, поэтому все равно умрут. А потом персоналу вытаскивать.
Но Анюта ночью застонала. И добродушная санитарка, шаркая больными ногами, принесла ей кипятка. Это девушке дало немного сил чтобы подняться. Аня побрела домой.
После недолгого отсутствия, длившееся три дня, которое обернулось для неё роковой ошибкой, Анюте пришлось выживать, прилагая вдвое больше усилий. Её исчезновение было тут же замечено, в первую очередь, Капитолиной Сергеевной, доброй соседкой, которая с юности являлась лучшей приятельницей её матери и жила рядом. Но Капитолина Сергеевна понимала, в какое время живём и оплакала Анюту. Поэтому, когда Анютка вернулась, то чувство радости, захлестнувшее пожилую женщину, было даже сильнее, чем то, которое она испытает через несколько лет, узнав об окончании войны.
Потянулись зимние безрадостные дни. Капитолина Сергеевна предложила не возвращаться в свою комнатку, а остаться жить у неё. Во-первых, им вместе понадобится меньшее количество дров, а во-вторых, Анюта осталась без карточек, неявка несколько дней на работу лишила ее пайка служащего, и ей сейчас одной практически не выжить, только если чудом. Но в чудеса, как и в сказки, старуха не верила. Анюта с благодарностью согласилась, и, сложив в узел свои нехитрые пожитки, перебралась к соседке.
Старуха всё реже листала свой памятный альбом, приготовив его на сжигание и вытащив фотокарточку дочери, но никак не решалась его пустить на растопку, каждый раз откладывала, приговаривая «сегодня, вроде, ничего, вот холоднее будет, тогда натопим…». Она твёрдо решила, во что бы то ни стало сберечь, помочь сохранить жизнь дочери лучшей подруги, раз свою Людочку сберечь не смогла.
Вскоре перестали спускаться в бомбоубежище, оставаясь во время обстрелов в квартире. Капитолина Сергеевна сначала противилась этому, силой и уговорами заставляя Анюту поддаться ей и бежать до соседнего дома. Но, как бы она не старалась держаться, силы её были не бесконечны, плохое питание сказывалось, и Капитолина Сергеевна стала оставаться с Анютой, сжавшись где-нибудь в углу, пока длилась эта адова канонада.
Анюта же, не изменяя ни поворота головы, ни выражение лица, стала принимать всё происходящее как данность и думать о смерти, если она подойдет, без содрогания.
Анна все свои силы попыталась она направить на помощь тем, кому эта помощь была жизненно необходима, кто должен продолжать жить, и кто сможет увидеть Победу. Обратно в детский сад Анюта, конечно, не пошла, ничем хорошим для неё это воскрешение бы не обернулось. Соответственно, на неё не выделялся и паёк, и это означало только одно, что она просто стала обречённой, и её пребывание в родном городе неизбежно конечно.
И Анюта, чётко осознавая сложившиеся обстоятельства, стала помогать другим. Она прекрасно знала ситуацию у многих знакомых и знакомых знакомых, кто в чём нуждается, кто уже не вставал, у кого не хватало сил что-то сделать. Анюта ходила им помогать, кому привезти дрова, кому сходить за водой.
Анюта заставляла себя вставать каждое утро. Иногда в окна пробивались слабые солнечные лучи, будили её, будто говоря: вот смотри, мы же пробились, нашли тебя, и ты вставай. Но чаще утра были хмурые, серые. Тогда, проснувшись, Аня думала, что ведь можно и совсем не подниматься, а так и пролежать, скорчившись под шалью, сберегая тепло. И вот она уже видела, как пролежит день, два и потом не сможет встать совсем и как о ней позабудут все и она так и останется лежать на маленьком диванчике. А потом кончится война, вокруг всё покроется черёмухой, а она будет здесь лежать и за окнами будут кричать про новые стихи и фильмы, женский голос будет у кого-то спрашивать «а ты читал? а слышала?», а ей будет всё равно, она так и останется лежать здесь.
Но иногда приходили и другие мысли, что своей жизнью можно спасти одну, две, а может и больше чьих-то маленьких жизней. И что если встать и пойти, найти, кому помочь, то умирание будет уже не таким напрасным. И Анюта заставляла себя подниматься. Повязывала свою большую клетчатую шаль на голову. Косу она давно остригла. Анюта растила волосы ещё с младшей школы, любила, когда мама заплетала ей большие красные банты в косички, подкручивая бубликами. Но волосы нужно было мыть, расчёсывать, а сил на них не оставалось, поэтому однажды утром взяла и остригла. Даже не сожалела, вообще не думала, просто взяла и как получилось, криво, не очень аккуратно, но остригла. Время ли было думать о косах, когда завтра тебя самой уже может не быть?
