Ветер и мошки (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич

— Теть Зина, вы рубашку ему…

— А как же! Сейчас, сейчас.

Тетя Зина тут же завозилась с Олежкиной одеждой. Таня, присев на мгновение на бортик ванны, чуть не уплыла в зыбкую дрему, спохватилась — встряхнись! — и сняла с гвоздя тазик. Вода застучала о пластиковое дно.

— Ну, мой хороший, ручку вот сюда…

Тетя Зина разоблачала Олежку. Голова Олежки тряслась. Таня прикипела взглядом к розовому, не зарастающему волосом пятнышку сантиметров на пять выше виска. Вода бежала, а она все смотрела и смотрела, представляя стремительный росчерк осколка, иглой воткнувшегося в череп.

— Танечка.

Таня повернула голову на голос тети Зины, но не отвела глаз от пятнышка.

— Да, теть Зина.

— Танечка, вода.

— Что? Ой!

Таня очнулась, опомнилась. Через край тазика поплескивало горячей. Вода аж парила. Разбавляя ее, Таня включила холодную. Олежек сидел ссутулившимся комочком. Бледные плечи, темная голова. Не придерживала бы его тетя Зина, давно уже упал бы. Ноги у него были худые и грязные, в светло-коричневых потеках.

Таня потрогала воду.

— Все, можно.

Она выкрутила кран и выставила на бортики ванны деревянную перекладинку. Вдвоем с тетей Зиной они посадили на нее слабо мычащего Олежку, как на насест.

— Держись! — сказала ему Таня и, прижимая своей ладонью пальцы левой его руки, заставила обхватить край доски.

— Мыы, — промычал Олежек.

Значило: «Держусь».

— Тетя Зина.

Тетя Зина взяла Олежку за недействующую правую, присела, подставила плечо. Таня с треском разорвала марлю, сложила полученный кусок в тряпочку из нескольких слоев, смочила, выжала в кулаке.

Мыть Олежку было уже привычно.

Раньше стеснялись и она, и он. Олежек запрещал себя трогать до истеричного мычания. Таня в силу неопытности и смущения обтирала его наспех, неуклюже, оставляя в межножье комочки кала. Потом оба сообразили, что ничего хорошего из такого взаимодействия не получится, покрасневшую, зашершавившую кожу полумеры не спасут, и стыд отпал как-то сам собой.

— Вот так.

Таня, перегнувшись, мягко водила марлей, желтеющая вода капала обратно в тазик. Ягодицы, бедра, пройтись между ягодицами. Новой тряпочкой аккуратно омыть мошонку, отдельно протереть член, тоненький, немощный, обмахнуть жиденькие волосы в паху.

— Ы, — сказал Олежек, интересуясь, нравится ли ей забавляться с его хозяйством.

— Молчи уж, — сердито сказала Таня.

Шутки он шутит. Она рывком приподняла таз, вытащила его к унитазу, слила коричневатую воду и вернулась в ванную.

— Что-то ты совсем бледная, — сказала тетя Зина.

— Устала.

Вдвоем они сдвинули Олежку, чтобы снова набрать воды. Дальше Таня занялась потеками, что просочились от пеленок, и какое-то время больше всего ее волновал вопрос, постелила ли тетя Зина на диван клеенку. Что-то она не заметила, когда поднимала Олежку.

— Тетя Зина, вы кленку-то стелили?

— А как же! А как же! — округлила глаза соседка. — Он бы у тебя весь диван уделал.

— Мы-а.

— Ну да, — фыркнула Таня. — Я верю, что не ты.

Она снова слила воду. Бледнокожий Олежек почему-то показался ей ощипанным пернатым, ожидающим своей участи.

— Не замерз? — спросила Таня.

— Мы.

— Это хорошо. Купаться будем?

— Мы.

— А кто тебя спрашивает?

Олежек вдруг шумно задышал носом, что у него означало смех. Таня устало улыбнулась.

— Последите за ним, тетя Зина?

— А ты куда? — повернула голову соседка.

— В коридоре подотру да воду поставлю. Мы сейчас суп готовить будем. Со щавелем!

— Ох, вы богатеи какие.

— Я вам тоже пучок дам, теть Зина.

Таня с тряпкой выскользнула из ванной. В боку кололо, голова кружилась, коридор качнулся в глазах, но кто на такое обращает внимание? Сопливые отговорки для того, чтобы бросить домашнюю работу, не принимаются! Оттирая пятна на полу, смачивая край половичка, замазанного Олежкиными выделениями, Таня думала, что все это ничего, еще минут десять, потом суп, потом она уложит Олежку спать, и у нее будут целых полтора часа отдыха. Полтора часа! Неистощимое богатство!

Попутно Таня поправила лежку на диване, протерла клеенку, которая запачкалась на удивление мало, приготовила чистые пеленки, нарезанные из прохудившихся, бабушкиных еще простыней. Хватило ведь ума не выкидывать, а отложить на годы вперед в нижние ящики шкафа. Молодец, Танька!

Ф-фух! Она распрямилась, чувствуя плечом стену. Обнаружила вдруг, что все еще парится в кофте и свитерке, в походных штанах, под которыми натянуты ретузы. Не мудрено, что качает. Вы же, милая моя гражданка, как будто в бане находитесь.

В ванной бежала вода.

— Как вы там? — крикнула Таня, выдирая себя из кофты и попутно расправляясь со штанами.

— Все хорошо, — отозвалась тетя Зина.

— Мы-ы, — подал голосом, что он в порядке, Олежек.

— Ну и хорошо, — пробормотала Таня.

Она выдохнула, заправила волосы под резинку, обмахнула лицо, на мгновение ловя в комнатном зеркале свое бледное отражение. Бывало, конечно, и лучше. Грязную воду — в унитаз, мешок с пеленками связать в горловине, чтоб не сильно воняло. Вынести сразу или подождать? Нет, уж увольте, сейчас она никуда пеленки не понесет. Завтра. Перед тем, как идти на рынок.

Щавеля в пакете оказалось не так и много. Высыпав его, Таня какое-то время с грустью смотрела на лохматый зеленый холмик на столе. Что-то на суп, что-то на салат, часть тете Зине. Что остается? Ничего не остается. Она разделила щавель, крохотный листик позволила себе поймать губами. Вкусно. Кисло.

Кастрюльку на полтора литра — на плиту. Таня включила газ, краем уха слушая, что там в ванной, и быстро очистила три сморщенные картофелины. Надо ли больше? Хватит, хватит нам с Олежкой. В последнее время он что-то плохо ест. То ли ей пытается больше оставить, джентльмен доморощенный, то ли пытается экономить общий скудный бюджет со своей стороны.

— Танечка, не поможешь? — позвала тетя Зина.

— Сейчас!

Таня быстро обмахнула руки полотенцем, посолила будущий суп и выскочила из кухни с туманом в голове и болью в боку. Ох, добром не кончится! Что там может быть? Гастрит? Панкреатит? Панкреатит — это, кажется, поджелудочная.

В ванной уже набралась вода. Вдвоем с тетей Зиной они погрузили Олежку в ванну. Вода дошла ему до шеи. Таня продела под подбородком Олежке специальный ремешок, чтобы он, чего доброго, не утонул без присмотра. Ремешок концами уходил к вешалке, на которой висели полотенца. Сделано, конечно, по-бабски, не по-мужски, но тут уж, извините, не до жиру. Мужики что-то в прихожей не толпятся. На всякий случай Таня проверила натяжку ремешка.

— Как ты? — наклонилась она к Олежке.

В прозрачной воде его тело казалось усохшим, желтым. Вызванные погружением волны плямкали о чугунные стенки.

— М-мы.

Глаза у Олежки были ясные. Таня пальчиком смахнула из уголка правого крапинку засохшей слизи. Олежек подвигал губами, потом взглядом указал — иди готовь, я, мол, без тебя справлюсь.

— Давай-ка еще петельку, — сказала Таня, цепляя лежащему в ванне веревку на запястье левой руки.

— Мы, — сказал Олежек.

Он напряг руку, приподнимая тело над водой.

— Мы.

То есть, «работает».

— Тогда лежи.

Таня потрогала воду. Горячая. Минут десять не остынет.

— Ну что, Танечка, я тогда пойду? — спросила тетя Зина. — Раз уж ты здесь, то без присмотра не оставишь Олежку своего. У меня там у Федора Ильича — давление, да и я себя не очень хорошо чувствую. Этакую тяжесть с тобой потягала, что аж руки отнимаются.

— Конечно-конечно! — сказала Таня, тут же срываясь в кухню. — Только постойте, я вам щавеля…

Старушка закивала вслед.

— А возьму, Танечка, возьму. По нынешним временам любые витамины впрок. А то вон, говорят, травят людей почем зря. То масел каких-то добавляют, то химию. Куры на прилавках то желтые, то синие. А у нормальной курицы какой цвет? Вы в вашей жизни нормальной курицы, Танечка, наверное, уже и не застали.