Пусть дерутся другие (СИ) - Булаев Вадим
Потому что устал, психически расплавлен недавней душегубкой, обессилен.
Руки у татуированного быстрые, быстрее моих. А ноги? Интересно... Ноги эта сволочь бережёт, в ход не пускает. Непонятно — обманывает, выжидая подходящую возможность треснуть поуязвимее, или на самом деле боксёр-классик, знакомый с последствиями подсечек и повреждёнными коленями.
Да пусть делает, что хочет! Гоняться я за ним не буду, бить пяткой в лоб отказываюсь. Он лёгкий, подвижный — увернётся. Мой путь, как не прискорбно, броски и захваты. Переть напролом, проглатывая удары, в клинч. Схватить за скользкую шкуру, за штаны, прилипнуть, заломить и, с размаху, мордой о твёрдое. О что подвернётся. Кулак или иная поверхность — мне до звезды.
Между тем, противник счёл, что я застоялся и могу замёрзнуть, потому нужен разогрев. Снова зубы показывает, довольный, приглашающе дразнит ладошкой. С ухмылкой приближается, забирая влево, отставив кулак напоказ, будто никогда раньше так не делал, бьёт.
Но не в голову — ниже, под рёбра. И по-другому. Хлёстко, совершенно иначе, чем раньше, с изменившимся, отмороженным лицом.
Я, сам не понимая, как, подставляю локоть. Боль проходит электрическим разрядом по плечу, остро отдавая в шею. Прилизанный вскрикивает, прерывает задуманную комбинацию и отскакивает на добрых пару метров, поражённо тряся правой кистью.
Надзиратель, до этого изредка мелькавший на периферии зрения, соображает быстрее, становится между нами.
— Стоп! — затянутая в форму, крепкая фигура показывает мне затылок. — Что с рукой?
— Выбил, господин Пай, — растерянно лепечет татуированный, с недоверием косясь на безвольно отставленную конечность. — Или сломал. Скорее, выбил.
Взгляд у него влажный, испуганный. Чего он так сдрейфил? Вполне допустимое развитие событий, дрались ведь без бинтов и перчаток.
Оранжевые подались вперёд, впитывая новое, внезапное зрелище.
— Объявляю разбирательство, — официальным тоном объявил Пай, и не подумав осмотреть кисть прилизанного. — Неумышленная травма при спортивном соревновании с учётом запрета на членовредительство. Подозреваемый — заключённый 2024А, имеющий смягчающее обстоятельство: он лишь блокировал удар. Пострадавший — добровольный участник состязаний, своим согласием подтвердивший принятие возможных осложнений, связанных с данным видом спорта.
Я отошёл к округлой линии условного ринга. Мой последний противник, вытянув губы в нитку, почему-то побледнел, осторожно прижал повреждённую руку к животу, придерживая её здоровой за запястье. Заумные формулировки надзирателя угнетали нас обоих, заставляя готовиться к худшему.
— Значит так. Заключённый 2024А признаётся виновным в неумышленном телесном повреждении и приговаривается к четырём суткам ограничения передвижений без права покидать выделенную камеру.
Что за фарс?.. Игра в доброго-злого копа? Кнут и пряник? Демонстрация власти оранжевым, чтобы не забывались и свято чтили тюремную иерархию? Без правил — значит без правил, про недопустимость травм надзиратель ничего не говорил. Или он умышленно развёл показной беспредел?
Впрочем, какая мне разница?
Хочется власть имущему дисциплинарными параграфами побаловаться — на здоровье. А я отдохну.
— Ты, — Пай посмотрел на давно растерявшего свою лихость татуированного, — по завершении прогулки отправляешься к врачу. Потом — в карцер. На сутки. Чтобы впредь думал, куда лезешь и на что подписываешься. Разбирательство считаю законченным.
— Слушаюсь, господин старший надзиратель, — угрюмо кивнул тот, покидая наше бойцовое поле под сочувствующие вздохи оранжевых и усаживаясь на скамью для жима лёжа. — Как прикажете.
Вот и внезапная бледность противника объяснилась. Прилизанный предполагал исход заранее, и очень не хотел в карцер.
— Шоу продолжается! — проревел тюремщик, оборачиваясь ко мне с хитрым, смешливым прищуром. — Или нет?
— С удовольствием! — откликнулся я, натягивая вымученную весёлость на остатки самообладания и гася предательскую дрожь в коленях.
Сил почти не осталось, предыдущие игрища сыграли свою роль. Жутко хотелось посидеть в покое, прийти в себя, блаженно зажмуриться от ощущения отдыха, а затем плавно отрешиться от всего, да и свалить отсюда во внутреннюю эмиграцию, в гармоничную теплоту пространства, где всё существует только по моим законам.
— Новые добровольцы есть? — не унимается Пай.
Я даже не интересуюсь, кто у меня третий. Радуюсь наступающему закату. Скоро стемнеет, коже станет легче, прохладнее. Надоела эта жара.
— Иди сюда! — надзиратель указывает очередного оранжевого., комплекцией сходного с ним самим.
Что примечательно, выбор пал на осужденного из группы поклонников скамеек. Тот слушался нехотя, глядел исподлобья.
— Бой!
Он вырубил меня с первого удара. Коротким, по-своему, милосердным джебом в лоб.
***
Протяжный зуммер сопровождался множественной какофонией открываемых дверей, скрипом коек, шлепками тапочек по полу, позёвываниями и покряхтываниями идущих на прогулку заключённых.
Моя дверь тоже распахнулась, однако я не сдвинулся с места. Рановато, и суток не прошло с начала наказания. Надзиратель объявит, когда можно выходить.
Мимо потянулись оранжевые, без особого любопытства оглядывая камеру № 119, словно она чем-то отличалась от других. Некоторые притормаживали, вопросительно вскидывали брови, точно ждали, что я вскочу и доложу по всей форме о том, как мне здесь живётся, а после выдам свежий, ещё не обмусоленный повторениями, анекдот.
Даже курчавый задержался, выразительно указав на своё колено и одобрительно изобразив «Ок». Кому как, а этому что своя боль, что чужая — сплошное удовольствие. Он за сам процесс мордобоя.
Я тоже показал отставленный большой палец. Курчавый дрался честно, без подлянок.
Последним из оранжевых, причём с противоположной выходу стороны, показался старший по блоку. Важный, с невесть где взятым стулом и журналом из плотного пластика.
— Приказано ознакомить тебя с правилами внутреннего распорядка, — сварливо возвестил он, пристраивая стул напротив входа в камеру. — Не перебивать.
***
Исполнительный До-До читал плохо. То торопился, глотая окончания, то еле произносил буквы, желая перевести дух после предыдущей спешки. Сбивался, ёрзал, протяжно вздыхал от особенно заковыристых предложений. И всё бы ему можно было простить, если бы не занудная манера игнорировать знаки препинания, предававшая и без того казённому тексту пришибленную монотонность вне зависимости от скорости воспроизведения.
Ему бы в колл-центре работать, отвечая на обращения по гарантийным обязательствам. Могу поклясться, половина недовольных смирилась бы с поломанной техникой, только бы его не слышать.
Такой талант пропадает! А ведь со мной нормально общался, в красках, с эмоциями. За что и получил.
— Параграф 39, — прилежно зудел старший по блоку вместо того, чтобы по-человечески объяснить своими словами. — Условия и порядок передвижения осужденных к непосредственно отведённому помещению для отбытия наказания в виде лишения свободы регулируется правилами внутреннего распорядка исправительного учреждения. Передвижение с конвоем или сопровождением регламентируется установленным...
Из его затяжной лекции я узнал множество полезных штук, среди которых ни одной оптимистичной. Находясь в камере разговаривать с другими заключёнными, кроме соседа, да и то вполголоса, без разрешения охраны нельзя — отсюда и молчаливое шествие по коридору. Расписание дня однообразно: подъём, завтрак, свободное время, выражающееся в полном безделии. Вечером, когда жара спадает, трёхчасовая прогулка во внутреннем дворе блока. Из развлечений имеются настольные игры, печатные книги, допускаются гимнастические упражнения. По возвращении — ужин, за ним отбой.
Огласив перечень общих положений, До-До перешёл к деталям.
Свидания мне в первый год отсидки запрещены, как и посылки, и встречи с родственниками. Адвокаты тоже не входили в разрешённый перечень. Любая попытка привлечь внимание к своей персоне, будь то апелляция или просьба о чём угодно вначале рассматривались офисом начальника тюрьмы и только потом, исключительно по настроению никогда не виденного мной чинуши, выносился вердикт: пускать обращение в ход или отказать.
