Новый круг Лавкрафта - Майерс Гари
А все из-за реки. Из-за реки и твари, что поселилась в реке, душа покинула город, а с ней ушли и люди. Они уезжали — просто уезжали, ничего не объясняя. Одна семья, затем другая, потом две сразу — а потом они все уехали. И город так и остался стоять — пустой. Вымерший.
Гарлокс-Бенд стоит прямо на реке — или, лучше сказать, на том месте, где она разливается широким плесом. Мы, со своим типично пенсильванским голландским энтузиазмом, часто называем это место озером, однако это просто очень широкий участок медленного течения — река вырывается из узкой расселины между холмами и постепенно успокаивается, набирает глубину и разливается. А церковь — та и вовсе стоит прямо над водой, в роскошной тени огромного платана. На все это стоило посмотреть, спустившись чуть ниже по течению — на деревья, на сам городок, на церковь и на высокие холмы за ними. Да уж, в те времена к Гарлокс-Бенду можно было привязаться всей душой.
Мы одними из первых съехали оттуда. И хотя разговоров, как водится, было много, нам, детям, так толком ничего и не рассказали. Ни почему съехали, ни что произошло — ничего не сказали. Нет, конечно, что-то там такое уклончиво объясняли, что папа, мол, нашел работу в Харрисбурге и все такое, но я-то точно знал, хоть и никому не говорил, что переезжаем мы совсем по другой причине. За неделю или десять дней дней до отъезда у родителей состоялся серьезный разговор. Особенно нервничал отец. Они тут же замолкали, стоило кому-нибудь из нас оказаться поблизости, или меняли тему беседы, начиная говорить слишком быстро и слишком громко. И нам в эти последние несколько дней перед отъездом строго-настрого запретили даже подходить к реке.
И надо сказать, что приказ был отдан таким тоном, что нам и в голову не пришло его ни разу нарушить.
Так вот, мы в конце концов уехали. Я бы, конечно, не уезжал — все же эти холмы и этих мальчишек я знал с самого детства. Но что взять с ребенка? Ум у него еще не способен долго задерживаться на одной мысли или привязанности, и вскоре я уже обзавелся новыми товарищами по играм в Харрисбурге. Постепенно я понял: на Гарлокс-Бенде свет клином не сошелся. И постепенно я про Гарлокс-Бенд забыл.
Я выучился на математика, кстати. В профессиональных кругах я даже пользуюсь кой-какой известностью. Так что когда я получил приглашение прочитать курс лекций во время летнего семестра в Стонтоне, то не увидел в этом ничего необычного. Стонтон стоит в двенадцати, что ли, милях вниз по реке от Гарлокс-Бенда, и там есть маленький колледж, в котором преподаются свободные искусства. Что ж, подумал я, вот тебе и возможность вернуться в места твоего детства. И хотя навряд ли я бы когда-либо собрался заехать в те края лишь с целью поглядеть на родной город, это приглашение пришлось по душе — ведь теперь можно туда завернуть с легкой душой и под удачным предлогом.
А надо вам сказать, что с тех пор, как я принял приглашение, и практически в миг, когда я решил принять его, в душе моей проснулось сильнейшее желание вернуться туда. И вскоре я только и думал, что о Гарлокс-Бенде. И так, вспоминая о событиях детства (как я мог позабыть их!), вспоминая реку, я вдруг почувствовал, что к ностальгии странным образом примешиваются совсем другие чувства: тревоги, выводящего из равновесия отвращения. Одним словом, я оказался во власти противостоящих друг другу эмоций: меня попеременно захлестывали то радость, то печаль, то восторг, то страх, — и если бы я знал наперед, что уготовила мне судьба, я бы, конечно, прислушался к голосу чувств, явственно меня предупреждавших о несчастливом исходе поездки, и остался бы на месте.
Увы, так не случилось.
Чтобы приехать в Гарлокс-Бенд, вам нужно спуститься по весьма крутой дороге между холмов в долину. Как раз у начала спуска вы выезжаете из густого зеленого леса, и долина раскрывается у ваших ног во всю ширь. И город то и дело попадает в поле вашего зрения, пока вы выворачиваете руль туда и сюда, аккуратно катясь вниз по серпантином извитой дороге, а где-то рядом звенит и рычит на перекатах река, которая тоже сбегает в долину.
Я останавливался для того, чтобы посмотреть на город с холма, несколько раз — сначала просто ради удовольствия: во-первых, сорок лет прошло, и мне хотелось насладиться видом, во-вторых, я никогда не смотрел на город с этой точки. Потом я понял, что останавливаюсь просто ради того, чтобы остановиться и посмотреть вниз. Словно бы я хотел напитаться, насытиться видом до того, как спущусь в сам город. Словно бы я хотел вернуться в утраченное прошлое.
Однако сколько я ни смотрел с высоких холмов, город говорил мне все время одно и то же: что он покинут, одряхлел и умирает. И меня захлестнули печаль, и отчаяние, и странное ощущение одиночества. И сила этих чувств ошеломила меня.
Завершив спуск, я съехал с шоссе на старую проселочную дорогу, что петляла по берегу реки, мимо высоких зарослей болиголова и тонких кривых кустиков и наконец приводила к Гарлокс-Бенду. И тогда я осторожно и медленно поехал по единственной улице ныне тихого, безжизненного городка. Ощущение было такое, что едешь назад во времени. Я осторожно объезжал кучи мусора, что намело и намыло непогодой. А все вокруг выглядело так, словно по Мэйн-стрит давным-давно никто не ходил. Я запарковался прямо напротив того, что осталось от «Миллерз», единственного на весь городок хозяйственного магазина. А ведь мы с отцом сюда приходили едва ли не каждое субботнее утро! А теперь козырек над крыльцом обвалился, а окно витрины лежало в осколках. Внутри было темно, и я ничего не видел, но, судя по всему, мародеры растащили все, что имело хоть какую-то ценность, а время и пыль довершили их работу.
Час или более я провел, просто ходя туда и сюда по улице мертвого города, заглядывая в окна, закоулки и трещины, и меня посещали воспоминания, крохотные озарения, подобные давно забытым и вдруг вспомнившимся мелодиям. На душе стало и горько, и радостно одновременно.
И тут я увидел ее. Чуть далее вниз по дороге, совсем рядом с водой. Церковь. Церковь моей юности. Мечтая о возвращении в Гарлокс-Бенд, я всегда заходил в церковь. С ней были связаны самые счастливые мои воспоминания.
И вот я уже стоял у самой воды и смотрел сквозь ветви деревьев на двойные двери и деревянное распятие над ними. Церковь в отличие от остальных домов выглядела чистой и какой-то совсем новой. Я помню, что тогда еще удивился — странно, почему так. И вдруг почувствовал себя умаленным и робким у подножия церковной лестницы. До слуха доносился лишь тихий плеск воды. Никаких других звуков — только плеск воды. Давным-давно я излазал эти ступени вдоль и поперек. А теперь все изменилось, и я подивился, насколько чужим и лишним я чувствую себя здесь.
А еще мне показалось необычным, что ступени в таком ужасном состоянии. Эдак недалеко сверзиться и сломать руку или ногу, подумал я. И мысль эта заставила меня ступать с удвоенной осторожностью — упаду, и никто меня не спасет. На много миль вокруг здесь ни одной души нет. Никто не придет на помощь.
И я вошел внутрь, удивляясь, сколько же здесь пыли, ох уж эта пыль, она повсюду набьется, и в нос лезли дразнящие запахи прошлого. Любопытно — ведь запах способен пробудить в нас воспоминания с молниеносной, потрясающей скоростью… И я целиком и полностью погрузился в запахи старой церкви.
Вскоре я обнаружил себя сидящим на скамье, некогда принадлежавшей нашей семье. И ностальгия едва не захлестнула меня с головой. Не знаю, сколько я так сидел, перебирая в уме воспоминания юности. Они проносились в голове с неимоверной скоростью, десяток в секунду, не менее…
Вокруг царил такой покой, что тишина едва ли не звенела у меня в ушах. И тут мне показалось, что в этой тишине, в этой полной и абсолютной тишине я могу, если захочу, если очень сильно захочу, расслышать с кристальной четкостью голоса моих матушки и батюшки, и всех моих друзей. Услышать, как мы распеваем старинные гимны. Слезы едва не навернулись мне на глаза — впрочем, думаю, что многие склонны прослезиться в такие моменты. Я оплакивал утраченную свою невинность.