Вечный день - Мюррей Эндрю Хантер

Справа показалась церковь Святого Иакова, все еще действующая и даже разросшаяся — на месте прежней рыночной площади теперь стояли скамьи. Изнутри донеслось пение хора, вдохновленно выводящего, судя по всему, некогда популярный церковный гимн «Мы вспахиваем поля и засеваем».

Возрождение англиканской церкви стало исключительным событием. В предшествующие Остановке годы правительство отчаянно боролось с охватившей всю страну безработицей. Каждый день проходили акции протеста, а по выходным их дежурно сменяли бунты. Длинные ночи способствовали распространению убийств ритуального характера — в воцарившейся тьме число их постоянно росло.

И вдруг, посреди всего этого хаоса, официальная церковь непостижимым образом возвысилась вновь, отказавшись от прежней идеи невнятного утешительства. Она предложила людям смысл, борение, перспективу новой жизни. И народ повалил в нее валом. Такого количества епископов на душу населения не бывало с четырнадцатого века.

Даже платформа не устояла перед религиозным вирусом, с ее-то командой из выросших на Большой земле солдат. По воскресеньям капеллан, Брандт, проводил на палубе службу для всех желающих. Таковыми, как правило, оказывался практически весь воинский состав, и порой за богослужением не без удивления и даже некоторого замешательства наблюдал и сам Швиммер. И как-то раз он довольно неосмотрительно признался Хоппер, тоже выбравшейся посмотреть на действо:

— Я всегда знал, что Господь намеревается разделить человеческий род на проклятых и спасенных. И не думаю, что от него стоит ожидать, будто осуществит он это с помощью какого-то там сраного правителя.

Тем временем машина почти достигла конца Оксфорд-стрит. Перед поворотом налево Хоппер увидела впереди обугленные нижние этажи небоскреба «Центр Пойнт». О его сносе спорили еще три года назад — видать, дело дальше разговоров так и не продвинулось. Наконец они проехали по Рэтбоун-плейс и оказались на территории Нью-Миддлсекса.

И снова вахта, снова скучающий охранник. Санитар — вежливый парень, высокий и сутулый — чиркнул магнитной картой и пропустил всех троих через двойные двери в конце вестибюля.

Где-то с минуту они шли по коридорам с буковыми дверьми. Прямо гостиничные номера, а не палаты. Уорик не соврала: с Торном обращались действительно хорошо. За открытыми дверьми мелькали койки и изможденные фигуры. Хоппер заглянула в одну из комнат и увидела, как санитар в синей форме переворачивает пациента на матрасе. На одно ужасное мгновение глаза ее встретились с глазами какого-то безволосого и беззубого создания на койке, но затем, к счастью, ноги унесли ее дальше.

Поднявшись по лестнице на несколько пролетов, они остановились возле двери со смотровым окошком.

— Мы подождем вас здесь, — отрывисто проговорила Уорик и вместе с коллегой уселась на одной из скамеек вдоль стены.

У Хоппер вдруг пересохло во рту. Нервно заломив руки, она развернулась и вошла.

Комната оказалась светлой и теплой, на столике возле койки стоял пышный букет цветов, чей аромат полностью перебивал вонь дезинфицирующего средства из коридора. Негромко бубнил установленный на стене телевизор, демонстрируя очередную мыльную оперу, снятую по заказу «Телевидения Альбиона».

А на койке лежал Эдвард Торн, былой спаситель Англии, ныне низведенный до простейших функций — дыхания, зрения, пищеварения и еще пары-тройки других.

7

Первый раз она приехала в Оксфорд в 2043 году, да так и осталась там на весь учебный год: за неимением семейного дома удобнее было получить право на место в общежитии, чтобы было где жить во время каникул. Однако на лето уехать все же пришлось, поскольку колледж[5] не смог обеспечить ее жильем. Она провела два месяца в Лондоне, спуская наследство на дешевые комнаты, а жалкие сэкономленные средства — на бесконечные сигареты.

Но вот пришла осень, и Хоппер снова вернулась сюда — второкурсницей, толком даже и не зная, с какой целью и оставят ли ее до конца семестра, даже если она сама этого будет страстно желать.

Центральная лужайка колледжа была все такой же неестественно зеленой — искусственной, как выяснила Хоппер еще в первые дни занятий. Настоящие лужайки могли позволить себе лишь самые богатые учебные заведения, большинство же прочих довольствовалось пластиком.

Она сидела на скамейке перед лужайкой с подругой Кэт, тоже второкурсницей, с факультета химии. По клумбе у них за спиной в поисках личинок в малообещающем земляном месиве скакал дрозд. Кэт заговорила первой.

— Харлоу в этом году не вернется.

— Почему?

— У его жены случился удар на каникулах, и они переезжают в Норфолк. У него там семья.

Харлоу был их куратором. Полностью разочаровавшийся человек, чья жизнь омрачалась тремя вещами: браком без любви, безуспешной исследовательской карьерой и хилым ребенком, безмерно балуемым женой. Бремя неудач он переносил тяжело и, как правило, реагировал на промахи своих студентов куда более эмоционально, нежели на их успехи. Хоппер не могла отделаться от мысли, что Харлоу мечтал вылепить из них неудачников, чтобы на их фоне его собственная карьера выглядела не столь плачевно.

На плечо ей упала капля. Облака, впрочем, серьезного дождя вроде не обещали.

Бедняга Харлоу.

— Похоже, его замена повнушительнее будет.

Хоппер помимо воли заинтересовалась:

— И кто же это?

— Его фамилия Торн. Похоже… — не лишенная некоторой склонности к театральности Кэт неспешно затянулась сигаретой и продолжила: — Похоже, бывшая правительственная шишка, который в итоге вылетел оттуда, хотя никто не знает почему. А работу здесь он получил только по знакомству с ректором.

Через два дня, на торжественном ужине в честь начала семестра, по правую руку от миссис Кэролайн Хиткот, ректора, сидел худющий мужчина лет шестидесяти, на вид сущее пугало. На протяжении всей трапезы они общались друг с другом, иногда чуть ли не соприкасаясь головами.

Хоппер расположилась на верхнем ярусе, откуда пара была прекрасно видна. Оживленно жестикулируя, ректор что-то разъясняла — несомненно, какую-нибудь свою новую грандиозную теорию о Восстановлении. Новичок вяло ковырялся вилкой в тарелке, однако внимательно слушал и даже вставлял замечания, порой выразительно тыча в пространство своим столовым прибором. Выглядел он усталым.

Зал оказался заполнен лишь наполовину, и это в самом начале семестра. Впрочем, в то время похвастаться заполненностью не мог ни один колледж, даже в Оксфорде. Большинство и вовсе закрылись — их территории реквизировали и превратили общежития в бараки, а спортивные площадки — в сельскохозяйственные угодья. Университеты пали одной из первых жертв кампании Давенпорта по принудительной рекультивации земель — меры, весьма популярной в народе. Сам он учился в Оксфорде, потому этот университет, один из немногих, и продолжал функционировать.

По окончании ужина сидевшие во главе стола перекочевали в профессорскую — самое большое помещение в лабиринте комнатушек под столовой. Здание факультета Хоппер, выглядевшее неприлично эклектичным, поскольку древний викторианский стиль в нем уживался с вульгарными пристройками середины двадцатого века, было не из богатых и располагалось неприлично далеко к северу от центра города. Эдакий несмелый новичок, мнущийся на пороге близящейся к апогею вечеринки. Но Хоппер это даже нравилось.

Стены профессорской украшали несколько картин в золоченых рамах, однако подобная роскошь лишь подчеркивала, что потолок низкий, диванные подушки — выцветшие, а двери, в прошлом, вероятно дубовые, изготовлены из дешевой сосны. Плотные шторы на окнах практически не пропускали солнечный свет, и в помещении царила вечерняя атмосфера.

Хоппер взяла бокал бесплатного вина у официанта, прислонилась к стенке и окинула взглядом небольшое сборище преподавателей и студентов. Ее друзья, наверное, уже кутят в «Белой лошади», как и обещали. Она решила, что допьет этот подарок ректора и пойдет отсюда. Может, еще фруктов перехватит.