Гидра - Максим Ахмадович Кабир
В гетто Вася увидел кое-кого еще. Ему было одиннадцать. Его подружка Анечка, Ганка, сказала:
– Здесь кто-то живет.
Это и была та страшная тайна, которой Анечка обещала поделиться с утра.
– Где? – спросил недогадливый Вася. Гетто готовилось ко сну, мимо, как пассажиры по плацкартному вагону, сновали соседи. Ноги, обмотанные тряпками, втягивались на верхотуру, под крестовые своды. Душ был обязателен – распоряжение юденрата. Но в помещении с единственным окном все равно пахло потом и гнойными бинтами.
– Здесь, – сказала Анечка с максимальной серьезностью, присущей ее возрасту. – В этой комнате.
– Ага. – Вася высунулся в проход. Люди постепенно рассасывались, занимая свои душные ниши. Вася и Анечка сидели на матрасе, набитом конским волосом, на одних из пятнадцати грубо сколоченных трехэтажных нар. Нары втиснули в неуютную каменную пещеру бывших казарм. Здание восемнадцатого века не знало такого наплыва обитателей. Их свозили в крепость со всего Протектората, даже из Дании и Голландии, как, например, бедного, не умеющего говорить ни по-русски, ни по-чешски, ни на иврите пана Алерса.
– Ты права, – согласился Вася. – Здесь определенно кто-то живет. – Он стал загибать пальцы. – Ты и я, наши родители, пан Волк и пан Лемеш… – Тут Вася заколебался: кашель пана Лемеша затих пару часов назад, и вполне возможно, смешливый, цепляющий длинные усы, пляшущий на сцене любительского театра Лемеш мертв. Хладный труп за занавеской, прикрывающей его постель. И завтра «геттоуши»[2] с буквой «w» на наплечных повязках транспортируют покойника в крематорий у крепостных куртин и сожгут в черной печи. Вася заставил себя не думать о смерти. – Здесь живут сорок семь человек, а еще тараканы, вши, муравьи и клопы.
– Нет же. – Анечка помотала короткостриженой головой. Из-за керосина скальп покрывала экзема. – То есть да, но кроме всех нас… всех их… – Она понизила голос. – Здесь живет чудище. Оно завелось в вещах, как вошь.
– Это тебе не СССР, фантазерка. – Вася ткнул пальцем в лоб Анечке. – Чудища служат Гиммлеру, их не сажают в барак с евреями.
– Дети, – шикнула с верхнего яруса Васина мама. – Пора спать. Поиграете завтра.
– Ухожу. – Анечка спрыгнула с нар и сказала, победоносно посмотрев на друга: – Я не вру, он существует.
– Как же. – Вася укутался одеялом. Крепость впадала в летаргический сон. Изгнанники спешили вернуться домой – в города без гитлеровцев, без надписей JUDEN VERBOTEN[3], – и сны это позволяли. Проход опустел. Вася лежал меж трех хлипких фанерных стен, словно в гробу с отвалившейся боковиной. Днем на Иезуитской он видел грузовик, везущий гробы. Вася задумался: каково это, быть мертвым? Уподобиться папе, бабушке и дедушке. Синеть и раздуваться. Он дернул щекой. Прочь, прочь. Мама сказала, немцы собираются открыть в Терезине кафе и банк и выпускать еврейскую валюту. Дела пойдут в гору. Люди прекратят умирать.
К передней стенке, отделяющей нишу от такой же соседней ниши, была прибита полка, и Вася занялся ежевечерней ревизией семейного скарба. Фигурная бутылочка, кофемолка, три железных чашки, стопка тарелок, столовые приборы, сито, помятый бидон, масленка, лампадка, половник, папины часы с будильником… Эсэсовцы забрали все их ценности, но не поняли, дураки, что дешевые папины часы – вот где ценность! Вещи просились обратно в Остраву. Вася видел, как вещам грустно, даже когда дежурный погасил лампы, даже когда веки смежились…
– Воды…
Вася распахнул глаза. В темноте дышали, храпели, постанывали спящие люди. Вася собирался вновь провалиться в сон, но услышал сбоку, с центральной «этажерки» сдвинутых нар хриплое, едва разборчивое:
– Воды, прошу…
– Сейчас. – Вася сел и обшарил полку, выудил чашку, коробок и свечу. Чиркнул спичкой. Огонек озарил фигуры великанов, столпившихся в проходе, – возле каждого жителя гетто по ночному стражу. Вася фыркнул, различая пришитые к «великанам» желтые шестиконечные звезды, осознавая, что это лишь плащи и пальто, висящие на гвоздях, облепившие нары, как гигантская моль. Люди использовали каждый сантиметр выделенного пространства, развешивая одежду на брусьях и бельевых веревках, приколачивая полки, чтобы вместить нажитое: сто фунтов веса на человека. Вася встал с постели. Пол холодил пятки, но он решил не обуваться.
– Я принесу, – сказал он плащам, потрепанным, завшивленным пальто с вышитыми приговорами: Jude! И пошел влево, к выходу в умывальную комнату. Нары возвышались над ним, до потолка загруженные чемоданами. К верхним ярусам вели лестницы, мохнатые от свисающего с перекладин тряпья. В завалах чемоданов, саквояжей, мешков и кофров тоже спали люди. Вася, естественно, видел только нижний человеческий «слой». Пан Алерс вырубился, не сняв очки, с книгой на брюхе. Вася засмотрелся на обложку – что-то иностранное, скучное – и чуть не отфутболил ногой оловянную миску. Все, что не влезло на полки, хранилось под койками: сумки, чайники, тазы, нехитрая библиотека, театральный реквизит. Владение музыкальными инструментами строго каралось, но, кажется, у пана Алерса была глиняная свистулька.
Вася поднырнул под полосатую рубашку, распятую между рядами, пошел боком, чтобы не налететь на стремянки. Свеча озарила крохотный уголок общей кухни. Вязанка дров, дырявые полотенца на прищепках, печка-буржуйка с закопченным коленчатым хоботом, табуретки, зашторенный клетчатой тканью шкаф. Коляска, оставшаяся от умершего младенца, – теперь в ней хранили картошку. Возникло неприятное чувство, что за кухней наблюдают. Вася обернулся. Пальто на торцах рядов показались тушами в мясной лавке, почему-то именно гнилыми тушами, облепленными мухами. Полки под потолком, провисающие от веса посуды, выглядели наростами, осиными ульями. Чуть покачивалось зеркальце на веревке – вероятно, Вася сам его и зацепил локтем. Проходы углублялись в темноту, к бесполезному окну, и было легко представить, что бредни Анечки – чистая правда. Что в бастионе таится чудище. «Завелся, как вошь».
Вася шмыгнул носом и заторопился. У буржуйки стояло ведро с водой. Он набрал полную чашку и двинулся обратно, освещая путь робким язычком пламени, стараясь ненароком не поджечь ветошь. Нары казались бутербродами с человечиной. Опасно кренились в проход чемоданы с нацарапанными мелом названиями городов. Рукав пальто потрогал за плечо. Вася сморщился. И тут он услышал шорох. Взор метнулся к потолку. Вода потекла на запястье. Сверху кто-то был. Кто-то крался за Васей по последнему ярусу нар, среди чемоданов и свертков.
«Конечно там кто-то есть! – разозлился на себя Вася. – Дети, и взрослые, и фантазерка Анечка, но никто из них не ползает под сводами, они спят!»
Благоразумие победило слуховые галлюцинации. Не доставало вскрикнуть и разбудить народ. То-то мама задаст трепки, и не откупишься чушью про чудищ. Маме нужно выспаться, чтоб работать в распределительном
