Николай Ярославцев - Вождь из сумерек
Повернулся к молчаливо-задумчивым конязьям.
– Вечером, господа мои, приглашаю на пир честной. Конязь Пересмысл любезно уступает нам свои палаты. Грешно победителей без пира отпускать. Хруст, Войтик – форма одежды парадная… сударь волхв, займись застольем. У меня пока со знанием здешних обычаев туговато. А брат Зорень, я думаю, в совете не откажет.
Зорень еле заметно наклонил голову.
Приятно было услышать побратиму, что есть на свете и неизвестное вождю Станиславу.
А Стас терпеть не мог шумные многолюдные кампании. Много пьют, еще больше едят. Или наоборот. Много болтают, причем, не слушая никого, кроме себя. И стараются перекричать соседей.
Ему были больше по душе вечера вдвоем – втроем за бутылочкой старого незатейливого «портвешка», и неторопливая беседа под сигаретный дым и глухое ворчание забытого телевизора в углу тесной комнатенки. Все тихо, уютно. Все по-домашнему.
А последние годы его единственным собеседником был напарник и друг Леха, несмотря на изрядную разницу в возрасте.
И никаких тебе «ты меня уважаешь», и никакого покровительственного похлопывания по плечу…
Единственное, что его успокаивало, так это то, что непомерная спесь и высокомерие спасут его от их ладоней на своих плечах.
А вечером сидел со скучающим видом за столом, лениво потягивал сладкое вино и равнодушно посматривал на немыслимое убранство стола, который ломился от почти забытых в его веке кушаний, разносолов, золотой и серебряной посуды.
Пивень, под неусыпным глазом Зореня, размахнулся во всю ширь, не жалея козарской добычи, успокаивая себя тем, что все окупится рано или поздно сторицей. Если верить словам вождя.
Столы выставлены покоем, как где-то прочитал Стас.
Во главе стола на сей раз не Пересмысл, а он – хозяин пира. За спиной его недремное око, Веселин, добровольно взваливший на свои плечи все известные к тому времени придворные должности. И наверняка умудрился спрятать под нарядные одежды свои верные ножи.
На столах – молочные поросята, обложенные всякой всячиной, бараньи бока дразнятся румяной корочкой. Птицы и птички. Дичь выращенная в нормальных домашних условиях. Утки, гуси и разная мелочь, для которой еще и имени не придумано. В пере. И в противоестественной наготе. Тушами, тушками, кусками и кусочками. Жареное, печеное, вареное и томленое. Вина, настойки и наливки. В кувшинах, бочонках и бутылках.
Между столами еще стоит огромный стол. На нем кабанья, запеченная целиком туша, в окружении мелкого съедобного зверья.
За столами, а скоро и под столами, не одна сотня голов. Пьющих, жующих, кричащих. И снова пьющих…
А больше того – на площади перед теремом, куда выкатили бочки с брагой и медом.
Там угощение попроще, но выпивки побольше. Угощаются без всяких церемоний, ковшами.
Зорень ест немного, но разборчиво. Знает толк в пирах. Впереди еще не одна перемена. И для всего надо местечко в коняжеском желудке приберечь. Сразу видно бывалого человека.
Пивень с тоской поглядывает на все это безобразие.
– Не жалей, Старый, – шепнул ему прямо в волосатое ухо. – Пусть видят, что не голь перекатная приехала. Мы их еще научим репку чистить.
Слева в ухо бухтит Пересмысл.
За правым столом – волчата.
Войтик сметает со стола все, до чего может дотянуться его рука. Управляется с поросенком, заедая его всякой птичьей мелочью. Хруст деловито ему помогает, очищая ароматный бараний бок.
Не отстают от отцов-командиров и подчиненные.
Они и здесь, за пиршественным столом, не хотят отдавать поле.
Принц Бодрен за столом держится просто, не кичась своим монаршим происхождением.
Рядом с принцем – верный Рэдэльф. Привычно поглаживает пальцем кольцо, глядит задумчиво поверх столов. Что-то тревожит эльфа. Принц рядом, а смутен побратим.
Да и сам Стас стал ловить себя на том, что нет-нет, да потянется ладонь к груди. К тому месту, где греется ладанка с эльфийским камнем. Что-то непонятное происходит с ним. То сожмет душу ледяной холод, то опалит неистовым огнем.
За столом – гвалт невообразимый. Кто, что и о чем кричит? А кому слушать? В этом деле главное свое успеть прокричать! А услышат ли, дело пятое…
Как в лучших домах или на корпоративных попойках – артисты стараются перепеть, переорать, переплясать. Звуки невообразимые. Гудят, свистят. Трещат, бренчат, Брякают, звякают, крякают. Что поют – не понять. А хлеб отрабатывают честно. И без намека на фанеру!
Или местная самодеятельность?
Нет Толяна. Он бы утешил душу.
Вон и Войтик пренебрежительно надул губы. Песня не понравилась? Или отдувается от пережора? Хотя, пережор – это не о нем сказано. В него, как в топку, совковой лопатой кидать можно. Когда разгорячится.
А Гордень Златкович приуныл.
И остальные соседи притихли.
Потряс их Войтик за грудки. Первый шоумен этого скучного мира. Целое цирковое представление разыграл. Надо отметить за старание. Медалюху какую-нибудь соорудить и нацепить на волчовку.
Князья Киевские своих дружинников цепями золотыми жаловали. Гривнами звались. На Войтикову шею голдяк в килограмм весом понадобится. Никак не меньше. Иначе не разглядят.
Мысли ленивые, путанные. Скачут туда-сюда, как мухи по столу с кабаньей тушей. Как стеклом отгородился от застолья.
Резвые ребята вдоль столов снуют. В чарки вино да меды подливают. Следят, чтобы гости дорогие не заскучали.
– Слав, может, домой пора?
Сделал вид, что не понял Зореня.
– Неудобно. Гости обидятся. Не к Пересмыслу, к нам пришли. А мы домой…
– Я не про то! Язык до мозолей, в тряпку истрепал и все без толку. Все слова словно ветром уносит.
Стас улыбнулся.
– Все да не все. А вообще-то, ты прав.
Не договорил. Прислушался к шуму на крыльце. К громким злым голосам.
– Да, отступись ты, худая жизнь! Ты не понял, служба, я к другу приехал. Так и доложи!
Повернулся к Зореню, подмигнул волхву.
– Леха! Пьянку за версту носом чует.
Двустворчатые двери не распахнулись. Разлетелись с треском, сорвавшись с кованых фигурных навесов, и упали с оглушительным громом, немного не долетев до столов. А за ними, пролетев несколько метров, рухнул незадачливый страж.
– Вор! Как смел? В железа? – загремел голос Пересмысла.
Поднялся, навис над столом. Лицо покраснело от вина и злобы.
Нашел, кого пугать!
Леха перешагнул через обломки дверей, через неподвижного лежащего стража.
– Круто живешь, командир! Кабанчик под соусом. Икра… – не обращая внимания на устрашающую физиономию Предславского конязя, сказал он, с улыбкой подойдя к столу. – Я, можно сказать, губернатор трех провинций, а забыл уже как самые простецкие пельмени выглядят.
– А ты попробуй воровать, – ласково посоветовал ему Стас, обнимая друга через стол.
– Не могу, – скорбно вздохнул Леха, – специализация не та. Как назло – прямо противоположная.
Только сейчас разглядели конязья на двухметровом парне волчовку и пару мечей за спиной.
– Они идут, Стас, – шепнул Леха. – А это что за бугай? – указал он взглядом на Пересмысла. – Надулся так, что того и гляди – лопнет. А брызг сколько будет! Не ототрешься.
– Князь Предславский Пересмысл.
– Никогда бы не подумал! – вытаращил на конязя бесстыжие глаза, оскалился да еще и глаза сощурил, словно сомневаясь в чем-то.
Оперся рукой о край стола.
– Подвинься браток, а то ушибу ненароком, – предупредил он и, оттолкнувшись, перемахнул через стол, уставленный кушаньями и дорогой посудой. – Мне с командиром надо покалякать.
Пересмысл снова побагровел, задохнулся от гнева, но промолчал. Скажи не так, чего доброго еще и мечом пласнет.
– Груздень гонца-скоропосыльца по эстафете прислал. Отходит за реку. Я послал ему шесть полков, а сам сюда с двумя сотнями. Думаю, что и Хмурый со Свистом уже в дороге. Приказал собирать ополчение, – невнятно проговорил он, дробя зубами заячью тушку. – Веселин, не в службу, в дружбу… подай вон того наглого барашка. – И пояснил Стасу: – Брюхо подвело. Было бы время, и кабанчика очистил, – вылил в горло полковша наливки и сморщился от отвращения: – Пропах этой дрянью, как алкаш. Или студентка. Сейчас бы нашей, старой… благословенной. Представляешь, Стас, «Московская» снится по ночам.
Махнул рукой с зажатой костью.
– Эй, Златка! – отхватил зубами клок мяса от бараньей лопатки, пояснил: – Последнему Витеньскому конязю седьмая вода на киселе, так что – никаких династических претензий. Твоей Купаве подруга, и мне спокойней…
Но Стасу уже было не до династических претензий. Пока все усилия и мысли Лехи сосредоточились на барашке, выяснять что-то у него было бесполезно.
Повел глазами.
Хруст исчез за оскаленными дверями. Войтик перепрыгнул через стол. Не так умело, но по-молодому резво подошел Серд.
– Сударь волхв! Штаб-квартира в Витене. С тобой две сотни Алексея. Зорень, тебе все казарские полки. Кроме двух тысяч Третьяка. Ему горы стеречь. Войтик, десяток волчат конязю Зореню. И марш-марш!
