Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова
Борис щеки супруги коснулся.
– Устёнушка, так ведь и я без тебя не смогу уже…
– Значит, ты меня сбережешь, а я тебя, то и ладно будет. А отослать и не думай.
И не поспоришь, не возразишь. Баба, да в тягости, да… жена, любимая – как отослать? Легче сердце себе вырвать, изведется он, думая, как она, что с ней…
– Со мной будешь. Хорошо.
– А второе, государь, скажи мне, когда вот отсюда спустятся на лодках люди – ты человек военный, понимать должен, где им высадиться проще, как в палаты твои пройти лучше, по какому ходу подземному? Куда их государыня Любава привести сможет?
Развернула Агафья карту, тут Борис и призадумался.
– Два хода есть. Один тут находится, второй чуть далее.
– А в палатах куда они выходят, государь?
Борис подумал пару минут, а потом рукой махнул:
Усте доверял он, как никому более. Глупо? Наивно? Да ничуточки, не может человек одиноким волком жить, не может он никому не верить, без этого гибнет душа. А Устинья… и дураком Борис тоже не был, видел, что любит она его беззаветно, жизни своей без него не мыслит.
Не сыграешь так-то, не получится.
Ежели Устинью обманули, а это тоже задача не из легких, волхва она, не девка дворовая, вранье почует любое. И бабка ее волхва. И обе они заинтересованы, чтобы жил он, чтобы хорошо с ним все было, сами понимают.
Так что отбросил государь сомнения… почти. И объяснил. И куда потайные ходы выходят, и как попасть в них. И даже объяснил, как один из ходов открывается. Надобно ведь Божедару каким-то образом людей своих провести в палаты?
Ой как надобно.
И чтобы не заметили их, чтобы шума не поднялось – кто его знает, какими силами враг придет?
Оно так, и волхвы не всесильны, что смогли, то и узнали.
Закончила Агафья расспросы, поднялась.
– Ох, ноги мои, годы мои…
Но ворчала Агафья более для вида. Да и чего ей морочиться, чего жаловаться? Понимал Божедар, что в рощу не набегаешься, потому несколько его людей на подворье Заболоцких жили постоянно, и при них голуби почтовые. Агафье туда прямая дорога была, зашла, да побыла, чай, к родным, не к чужим людям. Придется ей еще раз съездить.
А потом и рассказать, и провести кого в палаты государевы, Устинья-то наотрез отказалась Бориса покидать. Такими глазами смотрела… Агафья только головой покачала: Вот уж… любовь.
Даже позавидовала по-доброму. У нее уж давно ушел тот самый, родной и любимый, с которым сердце оттаяло. Ушел, ждать ТАМ обещал, и верила она – дождется. Да и ей уж скоро в дорогу собираться, но покамест жива она, надобно внучке помочь.
* * *
Когда дверь за старой волхвой закрылась, Устя на мужа посмотрела прямо:
– Ты мне так веришь, Боренька?
– Верю. Только тебе и верю…
По щеке Устиньи слезинка скользнула, вторая…
– Слово даю, не предам я тебя, не обману. Любой, кто к тебе со злом подойти захочет, сначала пусть мой труп перешагнет!
– Не надобно нам такое. Лучше живи, меня радуй, детишек нам рожай…
Вроде бы и обычные слова, а Устя плакала и смотрела на него сквозь слезы текущие, и глаза у нее горели, ровно звезды. Не от силы волховской, а просто – любовь, она каждую душу сиянием наполнит.
– Все для тебя сделаю, любимый. Все…
И знал Борис, это не просто слова.
Сделает.
И он для нее тоже.
Любовь?
Она и такая бывает, любовь, когда от дурманного морока очнешься да вокруг оглядишься. Невероятная, тихая, нежная, когда смотришь на любимого – и сердце от счастья заходится. И слов тут не надо, пусть влюбленные вдвоем останутся. Они к этому слишком долго шли.
* * *
Агафья вроде как и по улице ехала, в возке уютном, а все одно, вдруг воздух жестким стал, сердце кольнуло.
– Ох-х-х…
Дернулась старая волхва, а что тут поделаешь? Не выпрыгивать же из возка, не бежать на подворье к Захарьиным?
Не кричать там – пустите меня в подвал, немедленно!!!
А ведь кто-то еще раз к Черной Книге прошел! Кто-то знает о ней, пользуется… кто?!
Любава?
Может, и она… Тут Агафья и выдохнула чуточку спокойнее. А может, и правда – царица это вдовая. Тут бы и не удивилась волхва, ежели действительно что недоброе планируется, самое время к черным силам воззвать, своих-то от рождения нету…
Значит, вдвое, втрое осторожнее надобно быть. Не избежать ей, с мужчинами в палаты государевы пойти, да и чего ей бояться-то? Агафья еще раз к себе прислушалась.
Сердце хоть и тянуло, и саднило, а только это от того, что Черную Книгу навестили, метки ее тайные потревожили. Оказаться б сейчас там, да нельзя, время потеряешь, а то и жизнь можешь. Кто еще там с Книгой сейчас… Было б рядом с Агафьей человек двадцать воинов, она б подумала, а одна не пойдет. Не тот уж у нее возраст!
Да возраст – что?
Согласилась бы она свою жизнь на жизнь ведьмы разменять, а только ежели ведьма эта не последняя? Устя еще молода, а Добряна не воин, не смогут они так, как Агафья, не пришло ей еще время рискнуть.
А вот плохое предчувствие есть у волхвы?
Мало кто может будущее провидеть, великая редкость – пророки. Жива-матушка свой ковер из миллиардов нитей плетет, кто знает, где и чья с твоей пересечется? Редко, очень редко его узор увидеть можно, а чтобы умом такое объять? Оттого и пророчества темны и невнятны, оттого и пророки полубезумны… Не под силу это покамест разуму человеческому.
А вот что каждый волхв или волхва почуять может, так это конец своей дороги.
Срок свой они знают, только не всегда сообразить можно, что это он пришел. Тянет, мозжит, давит, кто и понимает, а кто и не успевает понять. А уберечься от такого и не получится, когда Жива-матушка решила далее нить не плести, ее не переговоришь, не переубедишь.
Но Агафья своего конца не чуяла.
Даже когда ранят ее, сможет она выжить, еще потопчет зеленую травушку, еще и внучке деток понянчит… Хотелось бы! Привязалась она к Устинье, благословила их род Жива-матушка, не просто потомков дала увидеть – свое продолжение, свою силу. Счастье это для Агафьи.
А с Книгой разберется она после этой ночи. Тогда уж можно будет…
Любава это.
Наверняка.
Волхва успокоилась,
