Зеркало судьбы - Виктор Павлович Точинов
— Почему завтра?
— На сегодня у меня свои планы. Тебя не зову. Хотя почти уверена, что и твой брат там неподалёку. Ты ведь для этого меня искал?
— Не совсем. Ты послушай. Просто послушай.
Вадим достал из портфеля книгу с библиотечным штампом на обложке. Перевернул несколько страниц, начал читать:
— «Было ему немногим за пятьдесят. Высокий, молодцеватый, он носил волосы на косой пробор и не спускался в столовую без галстука — истинное дитя своей эпохи, чопорных восьмидесятых. Курил он всегда вишнёвый табак — этот запах, казалось, навечно»…
— Что это за дрянь? — хрипло спросила Диана. — Про галстук. Про табак. Я не говорила.
Он протянул ей книгу.
— Двадцать пятый год. «Дилемма отца Якоба». Ты не могла не читать. Тогда все с ума сходили по этим историям про прелата-детектива. И когда ты вчера рассказывала мне, я вдруг вспомнил, кого твой дядя мне напоминает. Ну смотри, один в один! И там ещё дальше…
— То есть я его выдумала, — медленно, врастяжку произнесла Диана. — Вся комната заставлена его барахлом. Одежда. Документы. Старые фотографии. Но я его придумала, конечно. Прочитала эту твою книжку — и придумала зачем-то. Зачем, не подскажешь?
Сейчас никакие слова не могли быть правильными.
— Тебе нужен был ужас, чтобы его преодолеть. Чтобы почувствовать себя сильной, — жалкие, картонные слова давались с трудом. — Он был тебе нужен, чтобы ты стала собой.
— Очень нужен. Прям-таки необходим. Разве можно сформироваться как личность без дядюшки-извращенца? — её голос был спокойным. — Знаешь что? Ты сейчас разворачиваешься и уходишь. Очень быстро, потому что я, чёрт возьми, не железная!
* * *
Вадим тупо таращился на потёртый переплёт. Надо обратно в библиотеку отнести. Вернуть Наде ключи от зала. А она будет улыбаться. Она ведь всегда улыбается.
А ещё никогда не болеет. Ни о чём не просит. Ни на что не обижается. Не задаёт неудобных вопросов. Любовь, мать её, и забота. И ничего кроме.
Края обложки впились в пальцы.
Идеальная жена. Такое же амплуа, как и учёный-маньяк. Как и фанатик-пассионарий.
Вадим рванул на себя дверь зала каталогов. Полная женщина, привстав из-за конторки, что-то гневно залопотала ему вслед.
Нади не было. На спинке стула висел её бежевый жакет, на столе лежала раскрытая книга. Та же, что и неделю назад.
— Да что вы себе позволяете! — толстуха вцепилась в его рукав. От неё пахло дешёвыми духами, лекарствами и квашеной капустой. Почему-то это нелепое сочетание успокаивало. — Это государственное учреждение!
— Где Надя?
Сейчас она спросит: «Какая Надя?». И останется только шагнуть в окно. Хотя ведь невысоко. Высота — метра три…
— Вышла. На пять минут. К посетителю. И нечего тут дверью хлопать!
7
Мальчишка сидел на кладбищенской скамье и задумчиво жевал рогалик. При появлении Вадима сразу вскинулся, развернул газету — с проверченными дырочками, надо полагать — и стал изображать увлечённое чтение.
На кладбище. Под дождём.
Это было так глупо, что у Вадима отлегло от сердца. Живой. Настоящий.
— Эй, товарищ! Нельзя! — окликнул он Вадима, когда тот свернул на заросшую аллею.
— Влад запрещает?
— Вы кто? — растерялся парень.
— Человек, у которого есть пистолет, — скривился Вадим. — Достаточно?
* * *
— Всё, дальше уж сами, — проворчал юнец, локтем открывая дверь неприметной сторожки — дотрагиваться до ручки он, видимо, побаивался. — Только там страшно, жуть!
Вадим спустился в подвал по крутым стоптанным ступеням. Длинный извилистый коридор освещался тусклыми электролампочками. Стены, выложенные кафелем. Ряды стальных дверей по обе стороны. Грязные разводы на полу.
Страх, перебродив, превращается в ярость, — мелькнула в голове фраза из теперь уже дважды сожжённого романа. Ох, если бы так… Но страшно не было. Это точно.
В тёмной нише вповалку лежали статуи химер — видимо, сколотые с надгробий во времена народовластия, да так и не пристроенные обратно. Львиные лики скалились из-под слоя пыли. Заляпанные известью, прикрытые нелепой цветастой тряпкой, химеры вызывали не ужас, а брезгливую жалость.
А что, славный способ проверки, скривился Вадим. Смена контекста. Настоящее — меняется вместе с ним. Неживое, рукотворное — остаётся собой.
Нет, страшно не было.
Хотя руки всё равно дрожали.
* * *
Вадим подошёл к призывно приоткрытой двери. Заглянул в комнату.
Вот они, оказывается, какие, когда его нет рядом — сидят рядом на койке, бессмысленно глядя на противоположную стену; Надя улыбается…
Влад вскинулся, схватил со стола пистолет.
— Отпустите! — крикнула Надя надорванным голосом. — Ну что, что я вам сделала?
— Вадь, заходи, — Влад смерил его презрительным взглядом. — Да уж… Такой был славный мальчик. А стал учителишкой с мелкобуржуазными замашками. Самому-то не противно?
— Зато ты не изменился. Хотя вообще-то людям это свойственно.
Он не понял. Или не подал вида.
— Значит, так. Я до сих пор считаю, что каждый имеет право на работу над ошибками. Правильно, господин словесник? Твоя полицейская знает о нас. Мои друзья утверждают, что утром вы с ней болтали о некоем письме. Письмо мы изымем, а вот с бабой надо что-то делать. Тебе она доверяет…
Незаметно взвести курок не вышло — щелчок отдался эхом в тёмных углах комнаты.
— Ясно, — поскучнел Влад. — Второй вариант.
Он приставил пистолет к виску Нади, притянув её к себе, как куклу.
— Понимаю, чувства остыли. Но смерти её ты не хотел бы, а?
— Вадим, не думай обо мне! — страдальчески выкрикнула Надя. — Делай, что подскажет сердце!
— Надя, кто ты? Что ты за существо?
— Человек, — удивлённо ответила она. — Твоя жена!
Тварь. Восемь лет жрала его, топила в своей липкой заботе. Восемь лет врала ему — и продолжает врать.
— Что ты задумал? — Влад растерянно глядел на него. Чёрное дуло всё так же прижималось к виску Нади. — Вадь, я ведь правда… Я её убью, если ты…
— А пусть сама решит. Надя, убить тебя?
— Как скажешь, Вадюша. Как считаешь нужным, — она лучезарно улыбнулась.
— Считаю до трёх! — жалобно, визгливо выкрикнул Влад, прижимая к себе Надю.
— Бывай, — бросил Вадим. И нажал на спусковой крючок.
На один жуткий, бесконечный миг ему показалось, что он ошибся.
Кровь у них была человеческая. И вместе с кровью постепенно уходило то, что делало их похожими на людей. Лица разглаживались, приобретая безжизненную симметрию, глаза
