Серые - Жанна Антонова
─ Видать, вожаки задумали истребить псовых, этих бесхребетных дохляков, прислужников человечьих. ─ Ощерился линялый волк, шерсть у него свисала ожерельем из мотающихся клочьев. Красноватое от блошиных укусов брюхо отвисло пустопорожней сумой.
─ Да не так всё, ─ возразил спасшийся обрубыш. ─ Верховные слепую дочку возвернули и радёхоньки, что псы её всему обучили. Даже огонь сохранять умеет, читать, писать, будто и не слепая. Только блаженная какая-то эта будущая наша властительница. Но верховные уже крепко взялись за её незрячее воспитание. Так вот, ищут слепую собачьи богомольцы, грозятся войной на нас пойти, целой своей учёной стаей. А за главную у них баба человеческая — толстомясая Марвуха, сам видел.
─ У-уу-у! Чх- х-х-хх! Как бывает! — зачихали от потуг к подобию смеха облезлые падальщики.
***
Мотя возвращался из деревни скрытно, пригибаясь, чуть ли не полз по лесу в оговорённое с Васей место встречи. Волчьи запахи уже доходили до него, но опасность, будоражащая думы, вытеснялась ликованием от Марвухиных ласк и обещаний. Да, конечно, он вернётся к ней и загрызёт не одного волчару ради тёплой и родной рябой девки, ради слепенькой Куколки, ради доброго Васи и вредного Губастого, ради мамки. Марвуха дождётся Мотю и вылечит ему раны, и опять они прижмутся друг к другу в облипку, а Серая скажет: «Бог с вами, живите».
Моте удобно на четырёх лапах, что добавляет скорости и ловкости, сильный хвост помогает при поворотах и прыжках. Но с Марвухой приятнее в человеческом теле, когда будто шкурой навыверт срастаешься с ней и больно, и сладко.
***
На Мотю напали исподтишка, с налёту сзади сбили с ног, он тут же отпружинил и развернулся к противнику. Оскаливаясь, выставил клыки и удивлённо уставился на атаковавшую волчицу, поджарую, вполовину меньше его. Послышался рык, и рядом с волчицей вырос могучий, выше Моти волчара. Шерсть на загривке врага торчала железным скребком, свирепый взгляд плескался густо налившейся кровью. Волк глядел из-под тяжёлого надлобья в упор — глаза в глаза волкодаву.
Волчица, изловчившись, впилась клыками в заднюю ляжку Моти, пробороздив ногу сверху вниз, прокусила сухожилия и подкосила пса.
У Моти в глазах рассыпались огневые искры, как от костра. Обдало смертным жаром, дыхание сводили судороги. На трёх лапах он кинулся на волчару, и сцепился зверский клубок, катаясь по еловому опаду лесной подстилки, как армия разъярённых слипшихся ёжиков.
Губастый, посланный Серой навстречу брату, давно заметил, как тот крался, мелькая среди разлапистых елей, но не посмел призывно тявкать. Спускался пудель с крутого верхнего перелеска кубарем, почти на ощупь подкатившись к месту скрытного нападения на Мотю прямо в разгар кипящего боя. От неожиданности Губастый прикусил язык и остолбенел, завидя, как рвут Мотю в клочья два волка, взрывая комья земли, судорожно дёргая в воздухе лапами. Где чьи окровавленные лапы, мохнатые башки и рваные хвосты, не понять…
А дальше, обожжённый увиденным, Губастый заметался, выискивая родной Мотин взгляд и выжирая звериные глаза вражин, пока они не бросили Мотю и не помчались за дерзким пуделем.
Губастый нёсся, как рассвирепевшая крыса, бывало, бегала от него, и помнил лишь, как рывком припустил в узкие просветы между ёлками и соснами. Петляя, выбежал на прямую тропу и, пригибаясь, понёсся к деревенскому полю с ленивым быком и блеющей скотиной. Пусть волки сожрут глупую овцу, но не тронут Мотю.
— Ф-р-р-ррр, — пугая тетёрок на гнездовьях, Губастый на последнем дыхании мчался, завидев отдыхающее знакомое стадо, ошалев от навязчивого видения звериной пасти в глазах, казалось, уже смердящей ему в нос.
«Только бы успеть, только бы успеть!» ─ будто тюкали палкой по мозгам Губастого заклинающие слова, но, оглянувшись, он погони не заметил.
— Уф-ф-ф! Оторвался от волчар ─ вывалив язык, прерывисто хрипел пудель, пристраиваясь к спине спящего быка, развалившегося на траве. Отдышавшись, бодро тявкнул: ─ Чо нам делить с тобой, громила? Несём одинаковую службу, охраняем скотинку. Правда, и ты меня тоже, бывало, бесил, ленив уж ты больно, а так я за тебя, а ты за меня. Идёт?
Не дождавшись даже поворота головы собеседника, Губастый обежал быка, остановившись у рогатой башки, и наклонился к повёрнутой к нему бычьей морде.
─ Вот я и говорю, чо нам делить, слышишь?
Но тусклые зрачки уставились мимо слезящихся глаз пса.
Губастому вдруг захотелось зализать, промыть эти мутные бельма. Пусть они опять будут смотреть с ленивым презрением, но на него, а не в небо. Губастый опустил взгляд на вспоротое бычье брюхо, которое уже опроворили черви и кипели там белой пеной. Пудель выдохнул и замер, только сейчас поняв, что это уже не бык, а его червивый оборотень. Оттащить бы тушу подальше в ложбину борозды да закопать поглубже от медведя, но не дотащить ему друга ленивого.
Губастый оглядел расположившееся поодаль от быка стадо, пять порезанных овец, две коровы с выгрызенным ливером. Остальные жевали траву по кромке поля, будто ничего не видели.
Губастый шарахнулся в сторону и, извилисто петляя, побежал в деревню.
***
Мотя опрокинулся, растянулся на животе, лапы в стороны, приник к земле, будто прильнул в облипку к Марвухе. В лохматой голове отобразилось поле, где каждая травинка встала дыбом от ужаса, а потом всё исчезло, будто ничего и не было, кроме чёрной пустоты.
Вася и Серая, не дождавшись Губастого, вышли навстречу и обнаружили Мотю по пресному, будоражащему запаху, который пропитал всё вокруг. Волны вражды, холод тревоги и запах могильной земли привели их сюда. В истоптанное, запятнанное ещё не застывшей кровью место.
Серая и Вася, хотя и были в человечьем обличье, но обратили к небу лица и завыли горько и страшно.
Над лесом невыносимо красным горело солнце.
***
Солнечная волчица.
Казалось, волки, получив свои жертвы, успокоились, и на годы установился справедливый порядок в отношениях псовых и волчьих оборотней.
Среди псов ходила легенда о слепой солнечной волчице, что обустроила волчью стаю не по звериным законам… И носила эта волчица на груди оберег — нацарапанное на дощечке солнце с распахнутыми глазами.
Но век добрых оборотней
