Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова
– Государь, никак, радость у нас?
Устя лицо на плече у Бориса спрятала от смущения, ресницы опустила, да уши-то не заткнешь.
– Непраздна государыня, все верно, боярин.
– Радость-то какая, государь!
И то… с Маринкой, стервой сухобрюхой, поди, десять лет прожил, как бы не больше, – и никого, а с Устиньей и полугода нет еще, и непраздна уже государыня. И сомнений нет ни у кого, чай, она от царя лишний раз на шаг не отходит, какие уж тут любовники, все напоказ, и ночью вместе они…
Радость?
Еще какая радость-то! Всем, окромя Устиньи самой, надеялась она до шестого месяца помолчать, пока живот на нос не полезет, так нет ведь! Привезли тут… вонючек!
Впрочем, Борис виду не показал, купцу рукой махнул:
– Ладно… за весть такую… торгуй беспошлинно год!
Купец в благодарностях рассыпался, а Борис жену подхватил поудобнее да и понес в покои свои. Поговорить им надобно было. Шел он по коридору, а за спиной их шум нарастал, по палатам царским словно волна приливная расходилась: непраздна государыня… наследника ждет… царевича.
* * *
– Устёна, хорошо все с тобой?
– Да, Боренька. Не ждала я, что так получится, но все не предугадаешь, чай, не боги мы, люди…
– Что ж, Устёна, теперь, когда знают все о тайне нашей, что делать будем?
– Прабабушку я попрошу ко мне переехать. Когда не знал никто, мне опасность и не угрожала, а теперь стеречься придется. От клинков ты меня оградишь, а от яда да порчи мы с ней уберечься постараемся.
– Словно в осаде, в доме своем!
Устя мужа по руке погладила, приобняла легонько.
– Боренька, всяко в жизни бывает, потерпеть надобно. Просто потерпеть…
Борис и сам понимал, что выхода другого нет, Федора отослать – и то не дело. Друзей надобно близко держать, врагов еще ближе… Сейчас хоть на глазах все, а что они без пригляда начнут делать – Бог весть!
– Хорошо, Устёнушка, будь по-твоему.
– Боренька, чуть переждать надобно, беда близится, чую, злом по Ладоге тянет, вода о плохом шепчет… Скоро все устроится, а покамест стеречься будем.
Борис кивнул мрачно.
Все они понимали, только выбора покамест не было, ждать придется. Ждать, наблюдать, врагу зубы ядовитые вырывать, уж части нет, а что-то и осталось. Ничего, с Божьей помощью дело и сладится, ребенок еще родиться не успеет.
И Устя понимала, и Борис: сейчас зашевелятся гадины, на свет выползут, им ребенок этот что нож острый. И когда получится все… должно получиться.
А иначе… Борис о том и не знал, и не узнает, а Устя себе поклялась: ежели Любава до рождения ее малыша не денется никуда, она сама ее убьет! Возьмет грех на душу…
Нельзя так-то?
Но и Любава ее не помилует. Потому и Устя не дрогнет. Трудное лето впереди будет…
* * *
– МАТЬ!!!
Федор орал, что тот лось в гоне. И до него новость дошла, ровно топором ударила.
– Чего ты кричишь, шальной? – Любава сыну вольности спускать не собиралась. – Что тебе не ладно, что не складно?
Федор глазами так вращал – сейчас приступ очередной, кажись, начнется. Ан нет, на что-то и Аксинья сгодилась, не сорвался, заорал только:
– Мать! Беременна моя Устя!!!
– Не твоя покамест!
– БЕРЕМЕННА!!!
– Так замужем она, чего ж удивительного?!
Федор слюной так брызнул – царица поморщилась, утерлась даже. Сынок на то и внимания не обратил.
– Ты ее мне обещала!
– И слово свое сдержу.
– А ребенок?!
Любава усмехнулась хищно, зло…
– А что тебе тот ребенок? Устинья, когда не захочет его лишиться, все для тебя сделает. Любить будет, пятки целовать.
Федор ровно на стену налетел, так и остановился.
– Че-го?!
– А ты что думал, Феденька?
– Не понимаю я тебя, мать…
– Так сядь да объяснить мне все дай. Садись-садись, разговор серьезный будет.
Федор сел, послушался и не ведал, что их Варвара Раенская слышит. Любава знала, но от наперсницы тайн не было у нее. А вот о Михайле никто не знал. А Михайла опрометью вниз кинулся, в чулан с дымоходом, приник к нему, в слух превратился.
– Феденька, то, что Устинья непраздна, для нас ровно подарок. Вот представь себе: умирает Борис от удара, так, к примеру. Что Устинья сделает, чтобы ребеночка своего сберечь?
Федор и не колебался даже:
– Все сделает.
– Так и смотри. Когда Бориса не станет, мы можем Устиньиного ребеночка за твоего выдать.
– Почему тогда попросту мне на ней не жениться?
– Потому как не поймет никто. Сам посуди, ежели Аксинья умрет, а ты сразу на вдове брата своего женишься, даст ли патриарх согласие?
– Ты попросишь – даст.
– Народ все одно не поймет. Слишком уж быстро это будет. А ежели добром… Пойдет за тебя Устинья?
Федор и задумываться не стал:
– Пойдет.
Любава так расхохоталась, что фырканья заглушила, и Варвара не сдержалась, и Михайла чуть головой о дымоход не ударился. Вот же болван самоуверенный!
Какое – замуж?!
Да Устинья до него по доброй воле палкой не дотронется, не прикоснется! Не то что не люб ей Федор – отвращение вызывает! Все это видят, кажется, кроме самого Федора!
А ведь… и Михайлу не любит она. И так на минуту мерзко Михайле стало, передернуло даже. Такой он себя мразью почувствовал, и этим на все плевать – и ему тоже? Он такой же, как они? Но думать некогда было, слушать надобно!
– Не льсти себе, сынок, один ты не видишь, что Устинья мужа своего любит до беспамятства!
Федор напрягся, кулаки сжал:
– Нет! Приневолил ее Борька, родители приказали! Моя она!
Поняла Любава, что не переубедит сына, рукой махнула.
– Ты мне всегда верил, Феденька, вот и в этот раз поверь. Хочешь ты Устинью, так сделай, как я говорю, тебе еще страной править, нельзя законы нарушать.
– Я новые напишу!
– Покамест не напишешь. Не тревожь болото прежде времени, меня послушай!
– Слушал уже – и что?! Устя от другого дитя носит! Это мой ребенок должен быть! МОЙ!!!
– Не ори на меня! – Когда хотела, Любава и медведя бы одним голосом остановила, куда там бедолаге Федору? – Мал еще голос на мать повышать! Сядь и слушай! Выбора нет у меня: когда не сделаем, что задумано, я в монастырь отправлюсь, а ты за Урал-камень! Нравится тебе это?!
– Нет.
– А все к тому идет! Не знаю, как так получилось, а все же! Устинью пришлось Борису отдать, Аксинья не затяжелела, брата моего убили, дядю твоего, Платона…
– Так ведь просто…
– Убили. И еще
