Андрей Белянин - Ночь на хуторе близ Диканьки
– То так.
– А я о чём?
– Так и оно ж…
Друзья помолчали, думая каждый о своём. Николя, как нам доподлинно известно, размышлял на тот момент, имеет ли он право человеческое художественно изобразить пана исправника, за похождениями которого наблюдал издали. Вот ведь, с одной стороны, не изобразить неудобно, ибо их высокоблагородие, как ни верти, а участник всех вышеперечисленных событий!
Но ведь, с другой стороны, в свою рукопись молодой человек первее всего вносил лица и образы (хоть вернее было бы сказать – хари и морды!) лично виденной им нечисти. Нет, портреты ярких диканьковских персонажей тоже находили себе место на бумаге, но было их в разы менее. Николя сам себя ловил за чуб на том, что графические портреты врагов рода человеческого удавались ему не в пример веселее, раскованнее и даже в чём-то художественнее.
Хоть и признанные столичные рисовальщики наверняка высмеяли бы молодого человека за его наивные потуги, но была ли у него иная возможность доказать свою правоту? Просить господина Егорова или уж самого Карла Брюллова плюнуть на культурную Италию, где у них оплаченный пансион, и приехать со всей своей палитрой на благословенную в тиши и неге своей неньку Украину? Так они и разбежались оба…
– А ты о чём задумался?
– Так шо… про Оксанку, трохи сердце щемит.
– Что ж так? Я, признаться, думал, что у вас всё уже на мази, осенью сватов засылать. Нет?
– Ни, – тяжело вздохнул кузнец. – Який же бес розумеет, шо на уме у бабы? А коли вона ще дивчина, так и…
– Туши свет, бросай бомбу?
– Две! Оксанка, она ж така… така… ну як сказать… От ежели б вашей милости взбрело ангела словами описать? Вот тут талия тонкая, а от тут…
– Вообще-то ангелы бесполы.
– А от тут у ей грудь от такая-а-а!!!
– На себе не показывай, – завистливо вздохнув, посоветовал Николя. Кузнец быстро опустил руки. – Что, совсем дело никак не движется?
– Ой та боже ж мой, можно подумать, шо я б вам не сказав?! Стоит, як пидсолнух в огороде!
Именно что не сказал. Вакула вообще не любил делиться личным.
Через пару минут Николя полностью был в курсе всех проблем тонких взаимоотношений единственной дочки козака Чуба и единственного сына дражайшей вдовы пани Солохи. Пару раз молодой человек едва удерживался от неприличного хохота, закусывал губу, но слушал не перебивая…
– Так от я вже сам и не розумию, треба оно мне али не? Она ж дивчина з сюрпризами та закидонами. У прошлых вечёрках опять спрашивала, добуду ли я ей те лабутены.
– Э-э…
– Ну то бишь черевички, да только на иноземный манер! А нешто я знаю, шо це таке, энти лабутены?
– Ну вроде как обувь, да? – уточнил Николя.
– Взутя, – поправил кузнец.
– Обувь.
– Я ж и кажу, взутя!
– Да ёлкина мама, пусть будет взутя, – всплеснул руками бывший гимназист. – Но по-русски это всего лишь обувь, чтоб ты знал!
– Так я и знаю…
– А чего тогда выё…ёживаешься?
Вакула поразмышлял, кротко вздохнул и признал, что реально выёживаться было не над чем.
– Отлично. Так вот, – примирительно протянул Николя. – Если мы с тобой самого господина исправника на сто восемьдесят градусов развернули, так неужто же ты будешь впадать в грусть из-за…
Кузнец гордо расправил плечи, ненавязчиво заполнив небольшую комнатку едва ли не от стены к стене. В карих глазах мелькнул опасный огонёк.
– Та вы, паныч Николя, никак меня обидеть хотели? Нешто я не вольный козак, нешто у меня гордости нема, шоб ось я так из-за какой-то юбки слёзы лил? Як тот, этот, ну… ваш, который… вин её ще потом придушив?
– Отелло, – догадался образованный друг.
– От он и есть. – Кузнец хлопнул ладонью по колену. – Так я не он, я долго страдать не стану, объеду Россию, та краше найду! От тока кажите, шо я сбрехнул, так петь мне з минарету козлиным голосом, коли не поменяю я уши ваши местами зправа налево!
– Вообще-то речь шла о том, что если вместе мы – сила, так почему ты впадаешь в грусть, вместо того чтобы попросить меня помочь?
– Ох… – тихо выдохнул разом сдувшийся Вакула. – Простите, Христа ради, паныч, то я за-ради той Оксанки вже голову потерял. Уж вот, на товарища верного голос повысил, як пёс цепной. А так и шо, впрямь помочь можете?
– Ну, надо разобраться в ситуации, оценить объект и сложность задачи. Может, хотя бы познакомишь для начала?
– Та за-ради бога. Пишлы!
– Пошли, – подтвердил Николя, легко вставая с лавки. – Давно хотел посмотреть на девушку, вот так легко вскружившую голову такому крепкому парню.
Кузнец сжал пудовые кулаки свои, похрустел пальцами, способными мять царские пятаки и гнуть подковы, как ивовые прутья.
– А и впрямь, что ж я як баба? Пойдёмте ж, коли старый козак Чуб с дьяком ещё гудят у моей маменьки, то, стало быть, полагаю, Оксана дома одна.
– Зайдём без повода? – уточнил галантный гимназист. – Ну, я имею в виду, что, может быть, стоит там шампанское взять, конфет французских, цветы опять же…
– Зачем?
– Затем, что мы в гости идём или как?
– Могу трохи горилки взять, – пожевав нижнюю губу, решился Вакула. – Думаете, шо ежели она выпьет, так и…
– Ничего подобного я не думаю! Ещё не хватало честных девушек на селе спаивать! Фу-фу-фу.
– Так они её сами пьют, аж даже хлещуть, – попытался оправдаться Вакула, быстро пряча бутылку на место. – И то верно, чего ж за-ради добрую горилку зазря тратить? Напьётся да и ще песни орать начнёт, приставать всячески со всеми… этими, як же их на латыни… непристойностями! Ох, може, тогда всё ж таки взять ту бутылку?!
В общем, опуская долгие переговоры, пустую болтовню и солёные мужские шутки, коими уж если и сыплют на дивной родине нашей, то так, шо немцу же не просто смерть, а смерть через «даст ист фантастиш!!!», собрались они кое-как, умылись, причесались и направились в гости.
А выйдя из тесной кузницы и вдохнув всей грудью дивный воздух наш, полный ароматов и таких чудесных благовоний, что и ни в какой индийской лавке тех басурманских редкостей, что завозят на Сорочинскую ярмарку турки али греки, не нанюхаешься, самые светлые надежды вдруг пробудились в чистых сердцах героев наших…
Да и есть ли где запахи более чудесные и приятные обонянию человеческому, нежели в благословенной Малороссии? Есть ли где вековые липы, такие, что вот подносишь к носу жёлтые цветочки их, а там аромат, аромат же – чистый мёд! А цветы?! Цветы столь прекрасные, что и красок нет, чтоб их описать, там, думаю, охры и на копейку не пошло, всё ярь да бакан!
И запахи сии чаруют уж так сладко, что и умом поверить никаких сил не хватает. Восторг один, всей души христианской восторг! Есть ли где ещё на свете такая дивная земля, как наша? Вечно будем Господа Бога молить в светлой благодарности сердечной за то, что сотворил Великую Русь, и Русь Белую, и Русь Малую, единой, словно и сама Пресвятая Троица!
И нет на свете той диавольской силы, которая посмела бы их разлучить. А буде в кои веки найдётся вдруг такая сила – да проклянёт её Господь на веки вечные, да не будет ей божественного прощения, да сгорит в адском пламени брат, поднявший руку на брата…
– Что ж, дивитеся, вон она!
– Кто?
– Та хата Оксанина!
– Вакула, прости за прямоту, ты дурак?! На фига мне сдалась хата твоей Оксаны? Ты меня с ней или с её хатой знакомить собрался? – яростно зашипел Николя.
Его приятель скорчил смущённую мину, так и не дозволяя себе носу высунуть из-за плетня. Честно говоря, они торчали тут уже, наверное, минут пятнадцать – двадцать, только и успевая отмахиваться от «добрий день, а шо вы тут робите, хлопци?» всех проходящих мимо сельчан. Как вы логично догадались, единственная улица Диканьки по определению была ещё и самой оживлённой.
Двух особо приставших парубков Вакула крайне вежливо отправил в трёхбуквенное путешествие, одному козаку пришлось дать «плюшек» в дорогу, а шесть любопытных бабок Николя на раз-два-три переключил со всем интересом на дом вдовы Солохи, где шумно кутили Чуб с дьяком.
Памятуя классиков, никто не посмел уйти обиженным. То есть, вопреки мнению некоторых особо упёртых москалей, дураков в Диканьке нема! В конце концов парней оставили в покое…
– Ну что, так и будем ждать у моря погоды за плетнём?
– Ни-ни… бачьте, паныч, ось… ось она ще раз в оконце мелькнула! Яка ж гарна дивчина!
– Я не рассмотрел. – Николя плюнул на все приличия и выпрямился во весь рост. – Лично ты как хочешь, а я пошёл.
– Куды?
– Твою невесту смотреть.
– Так… она ж… она ж и поленом поперёк хребта огреет, не задумается! Ох лышенько, ох горе горькое… Прощевайте, паныч, храни вас Пресвятая Матерь Божия! А я ще трохи тут посижу…
Молодой человек похлопал по плечу друга, кротко вздохнул, пригладил волосы ладонями и решительно отворил калитку во двор козака Чуба. Впрочем, постучать в дверь сразу не решился.
