Мария Семёнова - Мир по дороге
Мой дедушка зашиб хлебной лопатой подсыла… – вспомнилось Волкодаву.
Чернокожий ткнулся в каменный пол и остался лежать. Иригойена унесло прочь – прямо на руки Муруге.
Рыжеусый подхватил его и с усмешкой сказал матери Кендарат:
– А я уж было решил, что твой ученик – тот другой, с заплетёнными волосами…
Выходка Иригойена стоила ему двух сломанных рёбер и правой ключицы. Тугая повязка помогла убрать боль, но не вполне. Иригойен сидел очень прямо, улыбался, разговаривал тихо и медленно и вздрагивал, пытаясь смеяться. Однако в кошельке мономатанца действительно оказалось двадцать полновесных сребреников нардарской чеканки. Пересчитав неожиданное богатство, Иригойен пошептался со стряпухами, готовившими для гостей, и объявил, что устраивает пирушку.
Вот уж чего Волкодав на его месте нипочём бы не сделал.
– И не смотри на меня так! – сказал ему Иригойен. – Деньги, которые я должен вернуть, я уже отложил!
Венн чуть не спросил его, почему в таком случае он слегка покраснел, но удержался и промолчал.
Теперь все они, в том числе Муруга, сидели за столом в укромном уголке общинного зала. Нелетучий Мыш, спустившись с хозяйского плеча, лакомился кусочками хлеба, размоченного в молоке. Нардарцы всё же были не вовсе беззаконным народом. Они умели ставить опару и пекли вкусный хлеб. Вот бы они ещё начали сеять у себя рожь…
Наверное, я просто веселиться не умею. Я и на плясовой круг ни за что бы не вышел, потому что в этом нет смысла. Всё обретает смысл, когда кругом семья, а впереди жизнь. А у меня – ни того ни другого.
– Ты привела неплохих пасынков, сестра, – сказал Муруга матери Кендарат. – Они учтивы с людьми и не соблазнились боем ради денег. Правду молвить, от твоего старшего я ждал чего-то подобного. Такие, как он, способны испытывать только несложные чувства вроде ненависти и стремятся к простым целям, ища богатства или земной власти. Неужели ты надеешься втолковать ему что-нибудь о возвышении духа?
Вообще-то, мастеров копья на свете превеликое множество, подумалось венну. Ну, может, и не превеликое, но не один же Муруга? Людей, склонных вот так обсуждать его, словно лошадь на ярмарке, он терпеть не мог ещё со времён рабского каравана.
Мать Кендарат лишь улыбнулась в ответ, почему-то очень грустно. Печёная репа, сдобренная маслом и мёдом, остывала перед ней почти нетронутая.
Я дурак, сказал себе Волкодав. Свободные обсуждают раба, как бессмысленную скотину, ибо считают себя безмерно выше невольника. Я уже исполнился враждебности к Муруге, а ведь утром он уважительно расспрашивал меня о рубке углов, так как понял, что здесь я знаю больше. Вот и думай: кто на самом деле поддался гордыне?
А Муруга вдруг обратился к Иригойену почти с теми же словами, что когда-то услышал от наставницы Волкодав:
– Вот ты, защитник чести сехаба… Можешь внятно поведать, что ты содеял?
Халисунец опустил ложку, которую неловко держал в левой руке.
– Спасибо на добром слове, – ответил он рыжеусому. – Ты назвал меня приёмным сыном благородной госпожи и наследником непреклонных сехаба, но на воинский пояс из белых перьев я не посягал никогда. Мои предки уже сто лет назад сменили плетёные щиты на корзины для хлеба. Когда этот несчастный взялся смрадить нашу родню, я отнюдь не понадеялся превзойти его в боевом мастерстве. Я сказал себе: сейчас он покалечит или убьёт меня, но это неважно, потому что один удар я ему всё-таки нанесу. Я встал в «стойку истины», которую показывала госпожа Кендарат, сосредоточился, как над тестом, и перестал обращать внимание, что он делает своей палкой. Я не с ней драться хотел, а наказать его самого. Вот и всё, господин мой.
– А если подумать? – спросила мать Кендарат.
Иригойен подумал. Очень недолго. И вдруг прикусил губу, а глаза подозрительно заблестели.
– Я вёл себя как злобный и тщеславный глупец, – с трудом выговорил он затем. – Я должен был говорить с ним, чтобы мы вышли отсюда обнявшись. И ведь я мог бы сделать это. Но я предпочёл ранить его тело и уязвить гордость…
Рыжеусый поддел ножом ещё комочек мазюни[36]. Чувствовалось, что Иригойен перестал быть интересен ему.
– А скажи, старший пасынок, у вас держат рабов? – обратился он к венну. Когда тот неохотно поднял глаза, Муруга добавил: – Судя по отметинам на запястьях и тому, что я помню о твоём соплеменнике, вы умеете только сами в плен попадать.
Волкодав мысленно проклял и Нардар, и Рудую Вежу, и, в первую голову, своё решение очередной раз сойти с намеченного пути. Ему понадобилось страшное усилие, но мать Кендарат смотрела на него, и всё-таки он ответил:
– Ты уразумел наш язык, значит, ведаешь, что «раб» у нас значит «недоросль». Взявший пленника сажает его в самом низу стола. И ждёт, чтобы тот себя утвердил. Смелостью или усердной работой. Совершив это, пленник может остаться или уйти. Его никто не будет держать.
– Ишь ты! – Рыжеусый выпрямился с таким видом, словно услышал нечто действительно для себя важное. – Люди говорят, прежде чем иметь дело с каким-то народом, узнай, как там относятся к женщинам и старикам. Скажи, правда ли, будто ваши мужчины шагу не могут ступить без совета своих баб или, по примеру более просвещённых народов, полагают их пустыми сосудами, в которые мы изливаемся, чтобы продолжить себя потомством?
Мыш оставил недопитое молоко, вздыбил шерсть и угрожающе развернул чёрные крылья.
– Как его звали? – тяжело спросил Волкодав.
– Кого?
– Венна.
Муруга пожал плечами.
– Я не знаю, – сказал он. – Его обида была так велика, что он назвался Извергом, в знак того, что решил не возвращаться к своему племени.
– Если хочешь проверить россказни этого Изверга, – сквозь зубы проворчал Волкодав, – приезжай в наши леса и сам всё посмотри. А чего не поймёшь, тебе растолкуют.
– Может, и приеду, – усмехнулся Муруга.
Мать Кендарат положила обе ладони на стол.
– Малыш, – сказала она. – И ты, былой друг… Послушайте, что скажу. – Она улыбнулась как-то так, что у Волкодава защемило сердце, а Мыш перебежал к ней по столу, приподнялся на сгибах крыльев и начал принюхиваться. Жрица погладила его. – Да, ты всё верно понял, храбрый летун… – И повернулась к Муруге: – Тебе следует знать. Я давно уже странствую с этими двоими, которых всё время называют моими приёмными сыновьями, и, право, скучать мне они не давали… Однако ничто не длится вечно. Наши дни вместе приблизились к завершению. Завтра я оседлаю Серого и уеду.
– Матерь Луна!.. – ахнул Иригойен.
Он было вскочил, но боль в сломанной ключице живо усадила его обратно.
Волкодав смотрел исподлобья и молчал.
– Если моё слово для вас обоих что-нибудь значит, – проговорила жрица, – вы останетесь здесь и возьмёте всё то, чему этот наставник сможет вас научить. Обещаете, малыши?
– Да, – сказал Иригойен.
– Нет, – сказал Волкодав.
Не хочу я тебе ничего обещать, мать Кендарат. Ты не ешь, и руки у тебя горячие. И пахнешь ты не пчёлами и медоносными травами, а…
Снаружи поднялся какой-то шум, послышались громкие голоса.
…А пустым ульем, из которого вытряхивают затихший рой…
– Дорогу! Дорогу нашему господину! – раздался у порога знакомый голос.
В общинный чертог во главе мрачных охранников, выглядевших точно беглецы с поля проигранной битвы, стремительно ворвался Фербак.
Почтенные жители Вежи, что-то степенно обсуждавшие за пивом, вскакивали из-за столов, роняли кружки, жались к стенам.
– Дорогу нашему господину!
Волкодав невольно задумался, устроили им или нет при воротах расспрос насчёт вкушения рыбы. В это время через порог шагнул нардарский купец.
Венн едва узнал его. Куда подевался крепкий, уверенный в себе, счастливый мужчина? Он страшно осунулся, лицо стало серым, глаза светились отчаянием, почти победившим упрямство. Тем не менее он нёс на руках жену. Её голова беспомощно клонилась ему на плечо. Она была закутана в меховой плащ, виднелся лишь подол шёлкового платья, украшенный чудесной тканой вставкой, словно состоявшей из множества огненных язычков.
Купец обвёл каменный зал невидящим взглядом и судорожно прижал к себе женщину.
– Она его надела ради веры моей страны, – скрипуче выговорил он и вдруг начал валиться.
Фербак первым подхватил его и заорал:
– Лекаря сюда!.. Ради мокрой золы, есть здесь у вас лекарь?!
– Я лекарка, – поднялась мать Кендарат.
– Во имя Богини, Светильник в Ночи Зажигающей!.. Это ты, жрица, – с явным облегчением выдохнул Фербак. Ещё бы ему было не узнать Божью странницу, едва не проклявшую повара мятежного комадара. – Верни в свиток жизни их имена, жрица! Спаси нашего господина!
Где-то снаружи страшно закричал конь. Это было не ржание и подавно не визг, а именно крик. Так кричит свирепый боевой жеребец, когда его хозяин падает раненным под копыта.
