Вадим Волобуев - Кащеево царство
Он до того вошёл в раж, что перестал и скрываться от пришельцев, выбегал к самой кромке льда и выл, желая наслать на русичей новую бурю. Но владыка Нум-Торум отчего-то не внимал его просьбе. Тихо было вокруг, оцепенело стояли пихты, усыпанные белым пухом, и масляно скользил месяц по дымно-чёрному ковшу стылого неба. Новгородцы же, заметив волка, пускали в него стрелы. Однажды чуть было не попали, самой малости не хватило. Кулькатли поджал хвост и должен был спасаться бегством в зарослях тальника. Он бежал, оставляя за собой глубокую снежную борозду, а в окостеневшие от мороза стволы с глухим стуком вонзались русские стрелы, и слышались где-то за спиной голоса врагов. «Что же это? – в страхе думал пам. – Неужто боги оставили меня?». Ему пришлось уходить всё дальше и дальше в дебри беломошника, чтобы ощутить себя в безопасности. Но даже и там, в глубокой чаще ему мерещилась ненавистная славянская речь, будто слова, покинув уста, следовали за ним, подобно злым демонам-пупыгам. Кулькатли кружился и вертелся, как блохастый пёс, пытаясь отделаться от навязчивых голосов, но они не отпускали его, звучали в голове и словно издевались, упиваясь своей безнаказанностью. Наконец, обессилев этой тщетной борьбой, шаман выкатился на луговину и узрел человека.
Это был не югорец. Рваный тулуп и сбитые сапоги выдавали в нём жителя Загорья. На спине его перекатывался тяжёлый мешок, привязанный верёвкой к шее, у пояса болтался нож в дырявом тряпичном чехле. Путник по самые глаза зарос грязной рыжей щетиной, на исхудавшем лице торчали острые скулы. Очевидно, это был беглый раб, который брёл уже много дней, пробираясь на родину. Щёки его туго перетягивали уши собачьей шапки, отмороженный кончик носа кристально белел в полутьме. Увидев волка, он присел и слегка разъял потрескавшиеся губы. Правая рука его потянулась к ножу. Рваный краешек мешка перевесился через бок, и в дыре что-то блеснуло. Пам насторожился. Жуткое подозрение охватило его. Он осторожно двинулся по краю поляны, не сводя с человека пристального взгляда, а тот выставил нож и приготовился к схватке. Пам не был охотником, он не знал, как надо нападать, не умел уворачиваться от ударов. Но волчья природа дала знать о себе, и Кулькатли, оттолкнувшись задними лапами, прыгнул на незнакомца.
Человек не смог устоять, он был слишком слаб для этого. Даже проткнуть как следует ножом волчью шкуру – и то ему оказалось не под силу. Шаман подмял его под себя, потянулся зубами к глотке, путник же задрыгал ногами, отчаянно замолотил кулаками по бокам зверя. Будь шаман поопытнее, он быстро бы справился со своей добычей, но без сноровки паму пришлось несколько раз пропахать мощными челюстями грудь человека, пока тот не обмяк. Обрывки одежды, пропитанной кровью, наполнили рот пама. Он сплюнул, повернул морду к мешку, оброненному незнакомцем. Осторожно подошёл, потрогал его содержимое. В лапу ему уткнулось что-то длинное и покатое. Носом Кулькатли откинул верхний край мешка и оторопел. Перед ним блеснула позолотой часть большого изваяния. Не веря своим глазам, он выгреб статую наружу и захрипел от ярости. Это была Сорни-Най.
Кудесник яростно взвыл и принялся в бешенстве рвать зубами плоть поверженного им человека. «Кто ты? – рычал он, выдирая куски мяса. – Откуда пришёл? Как украл богиню?». Неизвестность страшила его пуще всего. Ведь совсем недавно казалось, что опасность миновала. Разбитые русичи бежали от югорской столицы, вожди их погибли, а оставшиеся ратники погрузились в пучину взаимных распрей, с успехом истребляя друг друга. Так было до сегодняшнего дня. Но случайная встреча в лесу всё перевернула. Она показала паму, что где-то за спиной у него действовал тайный и хитрый враг. Этого врага нужно было отыскать и казнить. Но кто он? Откуда взялся? Неужто в столицу просочились новгородские лазутчики? Многое стоило обмыслить, многое сделать…
Однако додумать шаман не успел – из леса вдруг прилетела стрела и вонзилась ему в левый бок. Он вздрогнул, изумлённо вывернув шею, устремил взгляд в тёмные заросли лозняка, затем почувствовал сильную слабость и упал на снег. Перед глазами всё зарябило, очертания деревьев смазались, кроны, затмившие небо, словно навалились всей тяжестью, сдавив дыхание.
Из чащи вышел лучник. Копна чёрных волос сдвинула ему шапку на затылок, затасканный тулуп зиял прорехами, на ногах красовались новенькие черки с высокими голенищами. Человек подступил к издыхающему волку, покачал головой и усмехнулся.
– Вот мы и встретились с тобой, кровавый пам, – сказал он с лёгким зырянским акцентом.
Потом достал из-за пояса топор и одним махом отсёк волку голову…
Душа Кулькатли вернулась в тело, шаман прекратил свой неистовый танец. Потрясённо оглянувшись, он прохрипел:
– Измена! В городе враги. Они похитят золотую Сорни-Най и навлекут новые беды на нашу землю.
– Что ты несёшь? – недоумённо вопросил Унху, сидя на лосе. Он был весел и пьян от счастья. – Русичи уже побеждены. Кто может покуситься на святое?
– Не зарекайся, кан! Враги повсюду. Ты должен выкорчевать эту заразу, иначе…
– Иначе?
– Иначе она убьёт тебя! – заорал Культакли.
Унху тревожно посмотрел сверху вниз на перепуганного старика, нахмурился.
– Что тебе сказали боги?
– Они сказали, чтобы я закончил твоё дело и уничтожил всю русь под корень.
– Почему они поручили это дело тебе? Разве война – не моя обязанность?
– Потому что Сорни-Най в обиде на тебя. Ты слишком вольно обошёлся с нею.
– И как же ты собрался уничтожать русичей? – усмехнулся вождь.
– Я наслал на них помутнение рассудка, заставив врагов убивать друг друга.
– Наслал? Так значит, драка между ними – твоя заслуга?
Пам непонимающе наморщил лоб.
– О какой драке ты говоришь?
Унху подъехал к нему поближе, понизил голос.
– О той, что разгорелась из-за Сорни-Най, подсунутой мною новгородцам.
– Н-нет, это побоище вызвано не мною. Но я видел грядущее – в нём русичи опять сошлись в смертельной схватке, а ты, кан, снова вышел на бой против них.
– И чем же закончилась это сражение?
– Русичи ушли. Но ты, Унху, заплатил за это жизнью.
Кан вздрогнул, задрал подбородок, глядя на шамана из-под приспущённых век. Затем оглядел площадь.
– Недоброе это предзнаменование, – обронил он.
– Куда уж хуже, – согласился Кулькатли.
– И что же мне сделать, чтобы отвести угрозу?
– Ты должен передать мне иттарму Сорни-Най и убить всех зырян, которых найдёшь в своих владениях.
– Почему зырян?
– Потому что это они похитят нашу святыню.
– Что ж мне – и невольников отдать на заклание? – раздражённо спросил кан.
– Всех зырян, какие есть…
– Да ты и впрямь ополоумел. Люди восстанут на меня за такой поступок. Как им вести хозяйство без рабов?
– Они нахватают новых. Не заботься чувствами людей, думай о желаниях бессмертных.
– Ты обезумел, пам. Надо ли торжество сдобрять кровопролитием?
– Надо, если так хотят боги.
Унху коротко подумал, рассеянно поглаживая шею лося. Потом медленно произнёс:
– Ладно, будь по-твоему. Но я не хочу принимать в этом участия. Сам веди народ на резню.
Пам окинул взором площадь. Костры перед идолами полыхали вовсю, окутывая привязанных полураздетых пленников серым дымом. В тёмном небе играло разноцветное сияние. Мечущиеся языки пламени превращали закопченные лица в жуткие маски. Тени танцующих воев походили на чёрных духов из нижнего мира. Казалось, сам Куль-отыр выполз из своих недр, чтобы отметить победу югорского кана.
– А как же русичи? Разве ты не принесёшь их в жертву Нум-Торуму? – спросил Кулькатли.
– О нет! Я возьму за них выкуп или сделаю рабами.
– Зачем же ты зажёг эти костры? Чтобы подразнить бессмертных?
Унху снисходительно поглядел на шамана.
– Ты – хороший пам, Кулькатли, но ты – всего лишь пам. А я – правитель, и должен думать о своём народе. Люди моего города утомлены осадой и битвами. Им хочется забыться, повеселить сердца зрелищем. И я даю им это зрелище. Пускай тешатся, глядя как русичи плачут от дыма, который разъедает им глаза. Пускай насладятся унижением своих врагов. Они заслужили это.
– Так значит, ты живёшь обманом?
– Если б я жил только правдой, новгородцы покорили бы мой город и разрушили святилища.
– Ты – коварный человек, кан!
– Я таков, каков мир, созданный богами.
– Не богохульствуй.
Унху рассмеялся и, отмахнувшись от пама, ударил пятками по бокам лося. Подъехав к костру, за которым виднелось измученное и потемневшее от дыма лицо Якова Прокшинича, Унху весело сказал:
– Ну что, русич, не удалось тебе поживиться нашим богатством?
Боярин молчал. Медленно перекатывая голову, он сверкал белками глаз и, казалось, ничего уже не соображал. Грудь его то и дело сотрясалась кашлем, всклокоченная борода с застрявшими в ней пепельными хлопьями скребла по разорванной рубахе.
