Вадим Волобуев - Кащеево царство
– Разве моя борьба с русью – не благо? – спросил вождь.
– Благом она была бы, если б ты вёл её согласно заветам предков. Но ты втоптал их в грязь и теперь воюешь только ради себя.
– Может и так. Но пока я воевал по заветам предков, удача не шла ко мне в руки. Стоило прибегнуть в коварству, как я начал побеждать.
– Это злые духи соблазняют тебя ложным могуществом, дабы ты склонился перед ними. Ты уже отдал русичам Сорни-Най, и ничуть не раскаиваешься в этом. Богиня проклянёт твой город. Она нашлёт на него бедствия и не успокоится, пока не погубит твой народ.
– Тогда богиня очень неразумна. Почему она не помогла мне, когда русичи пришли в мою землю? Почему не наслала на них болезни и холод? Она сама виновата, что я обратился к негодным средствам.
– Кто ты такой, чтоб осуждать богов? – прошипел пам. – Если Сорни-Най не протянула тебе спасительную длань, значит, так было нужно. Богиня никогда не ошибается.
Унху пожал плечами и вновь обратил взор на новгородцев. Напряжение схватки в русском стане начало понемногу спадать. Клубок дерущихся распался на мелкие группки, вои разбредались кто куда, очумело тряся головами. Роковой миг настал, понял кан. Он подошёл к лестнице, обозрел скученные на узком пространстве собачьи и оленьи упряжки и вдохновенно воззвал к собравшемуся люду:
– Мы победили в одной битве, но не разгромили всего войска руси. Нам осталось нанести последний удар, чтобы развеять в прах их отряды. Знайте, вои: ваш кан по воле богов сделал так, что русичи ныне режут друг друга в своём стане. Силы их тают, они утомлены боем и не ждут нападения. Мы обрушимся на них подобно буре и втопчем в снег самую память о них, чтоб ни одной закаменной сволочи не осталось в нашей земле. Мы скормим их сердца собакам, а головы насадим на колья. Мы сдерём с них скальпы, а оставшихся в живых обратим в рабов! Так будет, ибо того хотят боги!
– Га-а-а-ай! – взревела толпа.
Предстоящий бой казался всем каким-то праздником, несущим утешение и радость. Все были так измучены осадой, что любую развязку воспринимали как избавление.
Унху слетел по ступенькам, вскочил в нарты и указал копьём на ворота.
– Открывай!
Двое ратников с трудом распахнули тяжёлые створы. Вождь издал боевой клич, и олени рванулись вперёд. С оглушительным визгом, свистом и улюлюканьем югорская рать хлынула из ворот. Белая пороша, поднятая полозьями, превратилась в молочный дым, накрывший городские стены. Из этого дыма, как из тьмы египетской, вылетали всё новые нарты с вопящими югорцами. Русичи, только что нещадно колотившие друг друга, замерли, глаза их наполнились страхом. Даже Буслай, перевидавший на своём веку немало, был подавлен этой картиной.
– Предали, – тихо вырвалось у него.
В следующий миг новгородцы кинулись под защиту частокола. Боярская челядь заметалась в поисках щитов, оставленных в чумах, ушкуйники принялись торопливо выстраиваться в ряд, готовясь лицом к лицу встретить конную лаву, ежели она обойдёт их с тыла, а вятшие с гридями бросились ловить разбежавшихся оленей. Общая опасность сплотила рассыпавшееся войско.
– Держись, ребятки! – послышался ободряющий голос Якова Прокшинича. – Авось устоим.
– А воевода где ж? – злобно вопросил его Буслай. – Переметнулся, что ль?
Боярин сделал вид, что не услышал.
Уставшие, озлобленные и заляпанные кровью вои потихоньку смыкали ряды. Бок о бок стояли челядины и ушкуйники, гриди и беглые смерды. Раненые спешили отползти в сторону, несколько всадников носилось по разгромленному стану в поисках копья или лука. Даже Моислав, казалось, вновь обрёл потерянный разум и, подобрав где-то щит и дубовую палицу, встал в первую шеренгу.
– Ты что ж, попович, тоже биться хочешь? – спросил его Упырь Дырявый.
– За общее дело стоим, – ответствовал тот. – Нельзя посрамить славянскую честь.
– И то верно, – согласился ратник, на всякий случай отодвигаясь от юродивого.
– Братцы, стойте крепко, – простонал кто-то из раненых. – Уж не подведите.
– Ты уж помолчи, – огрызнулись ему в ответ. – Отвоевал своё…
Русичи готовились к удару с боков, но чудины, повинуясь приказам человека с лосиным черепом на голове, вдруг начали замедлять нарты и натягивать луки. Спустя мгновение морозный воздух рассёк шелест десятков стрел. Новгородцы подняли щиты, присели, закрывая ноги, втянули шеи, но всё же пятеро из них не убереглись, повалились на землю, матерясь и суча сапогами. Югорцы снова подняли луки. В чистое небо взмыл новый рой стрел, и опять кто-кто из русичей не избежал судьбы, пал со стрелой в боку.
– Этак нас всех перебьют, – пробормотал Яков Прокшинич.
Подняв меч над головой, он крикнул:
– Вперёд, хлопцы!
Взбивая снег, олени понесли нарты с вятшими на югорское войско. Впереди всех мчались Яков Прокшинич и Буслай верхом на лосях. Новгородцев было совсем немного, какая-то горсточка. Что они могли сделать против двух сотен врагов? Но вслед за нартами в бой бросились и пешцы. Размахивая мечами и вопя во всю мочь, новгородцы ринулись вниз с едомы. Югорцы успели выстрелить лишь разок, а затем взялись за топоры и копья. Славяне врубились в них, посшибали головы передним возницам, разломали несколько нарт, а потом завертелись на месте, закружились, увязая в телах людей и оленей, чудины же, проворно спрыгнув на снег, принялись колоть их со всех сторон копьями и пальмами.
Буслай по обычаю ушкуйников орудовал кистенём и шестопёром. Забыв о своей ране, он ловко действовал обеими руками, так что югорцы расступились, не зная, как подобраться к сотнику. Они хотели поддеть его пальмами, но ушкуйник могучими ударами тяжёлых шаров вышибал у них оружие и обрубал острые наконечники. Тогда один из югорцев догадался пырнуть лося, на котором сидел сотник. Убивать тяглых животных у чудинов не принято – зверь не в ответе за седока, да и в хозяйстве скотина всегда пригодится. Но ожесточение боя было так великом, что югорцы уже не обращали внимания на такие мелочи. Животное взревело и повалилось на бок, придавив Буслаю ноги. Сотник ударился затылком о сдавленный снег и потерял сознание. Югорцы окружили его, занесли топоры, но тут на их беду подоспели пешие новгородцы, оттеснили врагов от ушкуйника.
– Бейтесь крепко, Перуновы дети! – завывал Моислав, подставляя щит под югорский топор. – Уже Георгий-Воитель по небу грядёт! Гибель для навий чудских провозвещает!
Югорцы не могли долго сдерживать русский натиск. Их копья легко ломались под ударами мечей и шестопёров, а топоры застревали в многослойных щитах, отскакивали от железных умбонов. Счастье ещё, что русичей было не много, да и устали они от недавней сечи, иначе худо пришлось бы северным воям.
Поняв, что с наскока русичей не взять, Унху выбрался из свалки, обозрел округу. И сразу же заметил, что русский стан остался без охраны. Подарок богов! Вскочив в ближайшие нарты, кан велел случившимся рядом воям следовать за ним и устремился к новгородским шатрам. Где-то там, среди шкур, коробов и саней, лежало золотое изваяние Сорни-Най. Вернуть его было делом чести.
Русичи не сразу заметили хитрость югорского владыки. Лишь когда кан уже пересёк белую полосу реки, Сбыслав, случайно обернувшись, заорал что есть мочи:
– Со спины обходят! Братцы, берегись!
Пешие ратники, не разобравшись, что к чему, дрогнули. Смерды тут же побросали оружие и бросились наутёк. Ушкуйники оказались более стойки, но и они, потеряв вожака, начали медленно отходить. Одни лишь бояре со своей челядью, да неистовый Моислав остались на месте, спасая прочее войско от разгрома. Однако сил их хватило ненадолго. Югорцы сумели свалить Якова Прокшинича с оленя и уволочь его в гущу воев. Завид бросился было на выручку, но уткнулся в стену копий и отступил, кляня судьбу.
Люди Унху уже шарили по русским чумам. Долго искать не пришлось – вскоре изваяние обнаружилось. Богиня была перевязана рогожей и погребена под спудом мягкой рухляди. Воины освободили её от тряпья, торжественно подняли на головами. Унху подъехал к ним на нартах, взял великую реликвию и приказал вознице:
– В город!
С ликующими воплями югорцы помчались обратно. Навстречу им бежали ошалевшие русские вои, а чудины пускали им в спины стрелы, топтали оленями, секли пальмами. Воины метались, не чая остаться в живых. Но Унху устал от крови. Он вернул Сорни-Най, и судьба русского войска сразу перестала его волновать.
– Все в город! – закричал он, держа над собой тускло переливающееся изваяние.
Бойцы, завидев богиню, ликующе взревели. Повинуясь кану, они начали понемногу выходить из боя, собирать раненых. Новгородцы не мешали им. Они сами были так изнурены, что едва передвигали ноги. Русские пленные, которых югорцы увозили на нартах в город, взывали к своим: «Спасите, братцы! Хоть стрелу пустите, чтоб живым не даться!». Им не отвечали. На всех нашло какое-то отупение. Спустя недолгое время, когда враги почти исчезли за воротами, русичи тоже пришли в движение, спустились с едомы обратно к месту битвы, принялись собирать тела павших. Над заляпанным кровью полем слышались голоса:
