Продавец времени - Евгения Витальевна Кретова
– Легкого отдыха, – однако взгляд его стал сухим и неприветливым. – Что за пакость нам приволок?
– У Грозового перевала споймал, – Лесьяр поставил корзину на землю, похлопал по крышке. – Защита ладная, не вырвется.
– За воротами надобно было оставить, – упрямился отец Чары, другие погорцы закивали согласно.
Лесьяр развел руки:
– Так русалки утащат или откроют! Тогда уж точно беды не избежать. А так под моим присмотром не забалу́ет тварюга.
Рыжий погорец покачал головой, но спорить больше не стал – правила гостеприимства не позволяли. Кивнув дочери, скомандовал тихо:
– В гостевую избу веди.
Та кивнула, заторопилась, но не почувствовав Лесьяра за своей спиной, замерла и обернулась. Заметила, как отец схватил гостя за рукав, склонил к себе, прошептав что-то. Она не видела взгляд гостя – его скрыла упавшая на лоб челка, но губы скривились в снисходительной улыбке. Посмотрев на отца сверху вниз, юноша кивнул и, подхватив корзину, закинул ее на правое плечо и пошел в дальний конец улицы, в гостевую избу, к которой уже торопилась Чара.
– Мне кажется, только ты мне и рада, – пробормотал, поравнявшись с девушкой.
Та покачала головой, проговорила с обидой в голосе:
– Неправда твоя, тебе все рады. Только зачем ты ее принес? – она выразительно покосилась на шевелящуюся в корзине тварь.
Лесьяр погладил плетеный бок:
– О том сразу и не скажешь. Но очень я рад, что она в мои силки попалась, веришь?
– Верю, – Чара кивнула. – От нее смертью пахнет.
– А чем еще может пахнуть от мары кладбищенской?! – Лесьяр тихо засмеялся.
Чара посмотрела на поднимавшийся над деревней лунный диск, прибавила шаг:
– Помни только: в подземном мире Слово твое слабеет, а значит и оковы хру́пче. А у невольницы твоей – наоборот – сила в подземном мире прибавляется… И ежели она вырвется, первая жертва – твоя. Таков закон.
Она посмотрела серьезно.
Лесьяр кивнул: подумал уже о том же, когда шагал через переход. Покоробило только, что Чара о твари из его корзины отозвалась как о «невольнице», будто ровня ей. Хотел сказать о том, да напоролся на острый, как лезвие клинка взгляд девушки и осекся – в самом деле, его ли это дело, судить о подземных жителях. Вслух сказал:
– Запомнил, не волнуйся. Скажи батюшке, утром, только месяц коснется сосен, выходим к верховью Званки. Там поговаривают в это полнолуние Соли будет в достатке.
Девушка кивнула.
Деловито подбоченясь, скатилась со ступенек и побежала к дому отца. Юноша толкнул дверь и оказался внутри тесной, давно не топленой избы. Темный мох рос по стенам ее, паутина свисала с потолка, опутывая прозрачным коконом засушенные травы, оставленные Лесьяром в свой прошлый визит. Он усмехнулся – не частили гости к погорам: даже перчатки для сбора Соли лежали на том же месте на лавке. Сейчас они покрылись тонким слоем мха, и выглядели забытыми и ненужными. Но это ровно до того момента, как он оживит избу.
Достав из кармана огниво, он щелкнул им. В хрустальной склянке занялся солнечный свет, осветил полумрак гостевого дома, уставшее лицо путника и его непростую ношу. Оранжевый огонек выскользнул из склянки и метнулся к стене, загорелся на ней ярко и уверенно. Мох подался в сторону, в неосвещенный еще угол дома, но был застигнут огнем и там. Растаял с шипением. Сырость и забытье, торопясь ускользнуть от солнечного света, пряталось по углам но с тихим шелестом испарялось, едва схватившись солнцем. Проделав свою работу, волшебный огонь собрался в полукруг над столом и замер.
– Вот то-то, – Лесьяр спрятал огниво в карман, поставил корзину на пол и, расстегнув застежку, стянул с плеч плащ, бросил его на скамью.
Мара внутри корзины затихла. Лесьяр понял – принюхивается, примеряется. А может, если права Чара, силу копит, чтобы оковы с короба снести. Он усмехнулся – не для того он гнался за ней по болотам, чтобы упустить сейчас.
Пересек комнату. За каменной печкой, на полке стоял холщовый мешок, доверху наполненный чем-то колким и бугристым. Юноша снял его, развязал плотно затянутый узел – внутри была соль, простая, которую добавляют в пищу. Плотные кристаллы, каждый размером с кулак юноши, поблескивали серебром.
То, что нужно.
Лесьяр вернулся к корзине, поставил ее посередине комнаты, у стола, как раз под полукругом света. Наклонившись нарисовал кристаллом соли круг вокруг корзины, получилось что-то вроде колбы: сверху солнечный свет, внизу – соль. Только проделав это все, юноша позволил себе сесть на лавку и вытянуть ноги – ступни гудели от усталости, щиколотки свело. Чуть выше, ближе к коленной чашечке, мышцы сводило судорогой – юноша наклонился, обхватив их двумя руками, ловко размял. Стало легче.
Он вздохнул, стянул с плеч капюшон и бросил его тут же, на лавку. Изба качнулась, юношу потянуло вверх – это изба поднялась на ивовые ноги, защищая сон постояльца от непрошенных гостей. Нужно было пройти за печь, набрать в кувшин воды и умыться. Еще набрать фляги водой и высушить сухари, набравшие за дорогу влаги. Поужинать.
Но вместо этого Лесьяр, скрестив руки на груди, прислонился затылком к стене и прикрыл глаза. Несколько глубоких вдохов, и вот он уже не чувствует усталости и голода, а мысли быстро перенесли его в прошлое, в душно натопленную и тесную избу, пропитанную запахом хлеба и кислого щавеля, верескового меда и полыни. Тихий шелест работающей на прялке матери, тонкая серебристая нить на веретене, протяжная песня. Здесь было безопасно и уютно. Так безопасно и уютно больше ни было нигде. Давно забытое чувство.
Женщина за прялкой неожиданно прекратила работу, песня оборвалась. Повернувшись к Лесьяру, она сурово сказала:
– Уходи!
Юноша вздрогнул, как от пощечины, в груди растеклась горячая обида, полыхнула под сердцем. И снова навалились усталость и голод.
Лесьяр насторожился.
Сквозь прикрытые веки он отчетливо почувствовал движение рядом. Но даже не это было главным. Главным было то, что в комнате царила темнота.
Плотная завеса давила на глаза, ложилась на грудь душно и осязаемо. Словно темнота в избе стала живой.
Не размыкая век, Лесьяр прислушался: прямо перед ним, у стола, ощущалось движение: воздух качнулся, подхватил скрип ивовых прутьев – опасливый, несмелый. Запах гнили и сырой, поросшей мхами, почвы дотянулся до носа юноши, подтвердив самые серьезные его опасения: пленница с Грозового перевала сумела совладать с солнечным светом, погасила его и теперь выбирается из своей тюрьмы.
Лесьяр не шевелился. Ждал. Он старался дышать так же безмятежно, как и раньше, до пробуждения, не привлекать к себе внимания и позволить твари ступить на пол. Чуть приоткрыв веки, сквозь ресницы наблюдал за зеленоватыми огоньками – это гнилушечным светом искрились зрачки кладбищенской твари. Юноша видел, как два огонька выглянули из-за борта корзины, как приподнялись над ней и качнулись в сторону – тварь собиралась сбежать. Ее движения были плавными и осторожными – Чары оказалась снова права, в подземном мире Слово молодого мага теряло силу час от часу. Что ж, у него есть кое-что покрепче, спрятанное за пазухой и в наплечных браслетах.
Лесьяр весь обратился в слух.
Тварь, помедлив мгновение, осторожно ступила одной ногой на деревянный пол избы. Коротко вздохнула – в этом вздохе и радость освобождения, и злорадство, и жажда мести одновременно. Лесьяр не пошевелился.
Мара сделала еще один шаг и вдруг отчаянно, рассекая плотную завесу подземной ночи, взвыла. Под ее тощими ногами полыхнуло ярко-синим, словно молнией, рассыпалось десятком искр, оседая на землистого цвета коже и прожигая ее.
Лесьяр правой рукой выхватил из наплечного браслета левой руки крошечное кремниевое лезвие, а правой – в это же мгновение – склянку с солнечным светом, спрятанную за пазухой. Голубые искры, не успев осесть к ногам кладбищенской твари, отразились в полумесяце лезвия, собрались на его острие, чтобы вонзиться в тощую плоть пленницы. Та с удивлением уставилась на торчащей из груди наконечник, протяжно застонала. В этот момент, окончательно раскрывшись, над ее головой разлился солнечный свет, затмив непогасшие еще голубые искры от заговоренной соли, оставленной Лесьяром-аптекарем на полу.
Юноша резко встал, выпрямился и, подхватив ослепшую от боли мару за шиворот, бросил назад,
