Сказка про наследство. Главы 1-9 - Озем
У Мобути здесь берег изучен. Место для ночлега давно выбрано – возле зарослей кустарника, прикрывающих от ветра. И костер разожгли на старом пепелище. Рыбалку закончили до темноты. Улов – ведро хороших окуньков и довольно упитанные двухкилограммовые щуки. Килька не проявил интереса к самому процессу ловли. И купаться он тоже не пошел. Троица расположилась у костра – Максим и Килька на свернутых Дюшиных одеялах, а Мобутя – отвергнув удобства, на охапке веток, постлав сверху свой плащ. Плотно поужинали, выпили, чтобы согреться. Кильку разморило, и очень скоро он посапывал носом в складки одеяла. Вот Максиму не спалось – волнительный рыбацкий азарт так не улегся. Поэтому он лежал с открытыми глазами и слушал Мобутю – если находил такой стих, тот был весьма словоохотлив.
Голос у старика сухой, дребезжащий – не неприятный. Что он говорил?
– …Мы же в Чагино жили. В степи, южнее Утылвы. Ну, мои родители и Грицана – голь перекатная. Хутор – это два, три дома. Дом – сильно сказано. Саманки низкие, тесные, крытые соломой. На семью – взрослых и детей. Где люди жили, а где скотина – телята, куры, поросята – ничем не отличается. В хуторах все бедные. Случалось, лето пересыхало, посевы сгорали на корню. А в Утылве земля лучше, там, в долине, влажно, и деревья росли. В Утылве потому богатеи появились – Чиросвии, Щаповы. В Чагино одни босяки – в буквальном смысле. Нас у матери трое – я, Покор и Горгин. Мальцами бегали в одних рубахах, без портов, голоногие. А нам и хорошо – как запустишь по траве, только пятки сверкают. Везде бегали, на рыбалку ходили, землянику собирали. Хорошо жили… Однажды Горгин ушел и пропал – вот как сквозь дыру в земле провалился. Его плохо помню. Горгин – вот ведь имечко. Священник тылвинской церкви своих детей называл на греческий манер – и Горгина назвал тоже.
– Греческими? А сам священник уж не Гераклид ли? Совпадение…
– Отец Макарий. Молодой, интеллигентный. Бывший семинарист, языки знал… и мифы.
– Он! Порываев!!..
– Помню, Горгин злонравным был – вечно насмехался, а мы, младшие, обижались. Колотили его вдвоем – набросимся и исколотим, а он насмешки не прекращал. Я средний среди братьев. Младший Покор – это уже не по-гречески – единственный остался на хуторе, после в совхозе работал, дети его уже в Утылву переселились. Нынешние Нифонтовы – две сестры и парень – его потомки… М-да, двое сынов моей матери наследников не оставили, младший только… А мать… Что мать? Тоже плохо помню. Но уже в сорок лет старуха. Седые волосы на прямой пробор, платок. Кофтенка выцветшая, реденькая. Грудь сухая и острая. Натруженные руки. Голоса не помню. И работа, работа – выпила до капли… Я в семнадцать лет в Красную Армию ушел потому, что некуда больше идти. И возвращаться незачем.
Ты, племянник, про кого интересовался? У Решетниковых в Бузаковке один сын родился. Грицан. На голову выше своих ровесников, и тех, кто постарше. Крепкий, громогласный, могутный. Волос темный. Бегал быстрее всех, плавал, с берега сигал в речку. И задорный, нахрапистый – заводила у нас. Ребята его слушали. Еще девчонки сохли по нему. Он подружек легко находил – в Утылве тоже. Богатые девки попадались. Но у Грицана в голове тогда один ветер свистел – о женитьбе да корысти не думал. Хотя первая тылвинская невеста Фаина Чиросвий надеялась… Надежде не суждено исполниться. Смешная история с Грицаном стряслась – он мне сам по секрету рассказывал. Но такое в секрете не утаишь. Однажды на Кляне увидел девчонку – она плыла и смеялась над ним, рукой махала, волосы русые по воде стелились. Голая – белые плечи наверху. Глаза чудные, переливчатые… Он подошел к берегу и завел разговор. А это очутилась русалка – я словам Грицана поверил, он же никогда не врал. Она ему и хвост рыбий показала. Чешуя переливалась… Понравился ей Грицан – она потому и смеялась, и махала, чтоб заманить его. Вот они стали беседовать – Грицан шагал по берегу, а русалка плыла. Побеседовав, после разлучались. Грицан же не знал, что русалок не бывает на свете. Поведал лишь мне, но как-то разнеслось всюду – начали над ним шутить, про приданое невесты расспрашивать. Грицан догадался, что девчонка его обманула, и решил проучить ее. Несколько раз вызывал к одному месту на свиданку – русалка из воды не выходила, а он говорил, что дальше сам идти не может. Потом перестал являться. Девчонка приплывала, звала его. Не утерпев, вышла на берег – нет у нее никакого хвоста в рыбьей чешуе – ножками побежала туда, где обыкновенно Грицан встречал, а там между корягами мешок, в мешке что-то завязано – развязала кости. Якобы человеческие. Испугалась, закричала истошно и подрала в село – в Утылву. Именно так было. Грицан говорил. Только я сомневаюсь. Прежде всего, как он мог углядеть ее рыбий хвост на первых свиданках? чтобы утверждать про русалку – она же им, хвостом-то, должна по воде бить, плыть – откуда достать эдакую диковину. И еще – где он взял кости? Хотя в степи встретишь старые могилы – столбики обозначают… С Грицаном вечно что-то происходило. Собирал на себя чудесатости. Но с ним не соскучишься. Не унывал, не трусил.
– На сказку похоже.
– И то верно. Только один в сказке – Грицан, дружок мой закадычный. И девчонка известна. Калинка – сестра Фаины. Таковская она – дивья… Запросто могла русалкой притвориться. Это ж надо удумать, чтобы парня охмурить… Вот и охмурила…
– Погоди… Калинка? Та самая?
– В Утылве одна – единственная Калинка – другой уже не будет. Любимица деда Калины Егоровича. Мать тетки твоей – бабы Лиды. Я ж говорю – охмурила парня. Родила от него.
– Да, история… Как выражаются, сказка – ложь…
– Чистая правда! И все, что я тебе рассказываю – правда. Понятно, что Грицан в Бузаковке жить
