Андрей Белянин - Ночь на хуторе близ Диканьки
Гимназист даже почти успел к ужину, который его добрая тётушка приказывала подать кухарке уже в пять часов с расчётом на то, чтоб встать из-за стола никак не раньше девяти. Да и, по правде говоря, кто бы уложился за меньшее время, когда на стол подаётся семь, а то и восемь перемен блюд.
Был здесь и бараний бок с гречневой кашей под соусом из брусники. Была знаменитая миргородская солянка с капустой, белыми грибами и тремя сортами мяса. Монастырская уха из сома на курином бульоне с рюмкой водки. Вареники с вишней со сметаной и мёдом под рябиновую настойку. Пироги с визигою на сливочном масле, из лучшей муки, с хрустящей пропечённой корочкой. Жареный петух с потрошками в обрамлении маринованных яблок и отварного картофеля, с тёртой морковкой и луковой подливой. Ну а цельный молочный поросёнок, приготовленный на вертеле, с черносливом и пшеном, по старинному семейному рецепту, коим тётушка так сильно дорожила, что и кухарке всех тонкостей не рассказывала и дочерей своих держала в неведенье?
Впрочем, не сказать, чтобы обе великовозрастные кобылы так уж и чаяли перенять тайны матушкиного искусства. Они шумно, как две галки на заборе, обсуждали последние местные новости:
– А все говорят, будто бы в Диканьке завелась самая настоящая ведьма! Летает на помеле, ругается неприличными словами да ещё и гадит сверху на головы, ровно ворона!
– Как это?!
– С завидной меткостью! Её все-все видели, она в собаку чёрную оборачивается да так на прохожих лается матюками каторжанскими, так что у супруги дьяка икота второй день не проходит.
– Дьякова-то? Так пьёт же, дура, без просыху и стыда перед Господом, – бормотала вполголоса тётушка, мало обращая внимания на пылкие речи дочерей, но заботливо наполняя тарелку молодого человека. Благо вследствие всех недавних потрясений у Николя был отличный аппетит!
– А один известный козак утверждал, что, когда он спал в овине, туда залетела ведьма с распущенными волосами, в одной рубашке, подоила его быков в ведро и ушла! А ему на прощанье мазанула из того же ведра по губам чем-то таким гадким, что он потом плевался весь день.
– Тоже, поди, пьянючий был. Когда рядом с коровами спишь, и не такое привидится. А уж чем там ему скотина безвинная по губам мазнула…
– Ах, маменька, что ж у вас всё пьян да пьяна?! Бывают ведь и чудесные вещи, и люди трезвые о них свидетельствуют.
– В Диканьке-то? – всплеснув руками, искренне удивилась Анна Матвеевна. – Ох, вот уж там-то ежели люди трезвые, то это и есть вещь чудесная. Ты что ж не ешь-то, милый?
– Сыт я, тётушка, преогромнейшее спасибо. К себе пойду, лягу пораньше. – Николя с трудом встал из-за стола, с ещё большим трудом поклонился, ибо накушался преизрядно, и, оборачиваясь к родственницам-болтушкам, на всякий случай уточнил: – А как зовут ту ведьму, неизвестно?
– Солоха! – в один голос уверенно заявили обе сестрички.
«А вот это уже совсем нехорошо…» – подумал Николя и, медленно ковыляя, поспешил к себе во флигель. И в самом-то деле, конечно, слухи слухами, сплетни сплетнями, но если досужие бабы на селе не переключатся на какую-нибудь другую персону, достойную долговременного перемывания костей, так ситуация и впрямь дойдёт до исправника, а может, и до самого пана заседателя.
Хоть, в принципе, с этими людьми, как полагал господин гимназист, договориться можно было посредством небольшой взаимопомощи, благо денег они сегодня заработали немало.
Байстрюковские полтинники вполне могли послужить и хорошему делу, такому, как взятка властному чину. Ровно перед ужином Николя успел заскочить в свою комнатку и ссыпать серебро под матрас для более надёжной сохранности.
А вот если разговоры дойдут до отца настоятеля?
Маленький старичок с окладистой бородой и громоподобным басом служил в пятикупольном храме Миргорода и славился крутым нравом. Епитимьи раздавал направо-налево, а уж исповедоваться у него побаивались не только резвые молодухи, но и многие богомольные старушки, самый великий грех которых был в поедании ломтика сала в постный день или невольном пришепётывании во время молитв, да и то исключительно из-за старческой потери зубов. Кои, кстати сказать, жилистый отец Кондрат, бывало, выбивал не по одному у дебелых козачков, недостаточно почтительно крестившихся на золотые купола. А уж что сей деятельный батюшка мог бы учинить, прослышав, что в его епархии обретается натуральная ведьма естественного происхождения-а…
– Нам срочно нужен чёрт, – пробормотал Николя, доставая заветные записи свои и раскладывая их на столе. – Или кто-нибудь ещё из их нечистого племени, чтобы хоть на время отвлечь внимание простого народа от драгоценнейшей пани Солохи.
Обмакнув гусиное перо в синие чернила, попытался припомнить он живые черты Байстрюка. Один, второй, третий рисунок был безжалостно смят и брошен на пол. Вроде бы и профиль получался, и подбородок нужной твёрдости, и выгиб брови, а вот острый взгляд огненных глаз запорожца передать никак не удавалось. Да и то ведь, по чести, в гимназии Нежинской не великих художников готовили, на то в Санкт-Петербурге цельная академия есть.
Отложив так и не доделанный рисунок, Николя попробовал изобразить надменного Смолюха. А вот польский чёрт получился на удивление легко и сразу. Почему-то европейский тип лица показался более подходящим к перьевой графике молодого исследователя. Довольный результатом, молодой человек добавил несколько строк в описание чудесной дуэли двух чертей, в коей они с приятелем оказались секундантами…
«Удивительнейшим образом нечистая сила копирует привычки и обычаи человеческие. А может, и наоборот. Может, они лишь, как люди, спешат повторить то загадочное и непонятное, что довелось узреть хоть краешком глаза. Вот чёрт Смолюх, не к ночи будь помянут, вырядил себя первостатейнейшим шляхтичем, гонору выше Гданьской ратуши, да бахвалится и саблею рубится чисто на польский манер.
А с чего? Разве ж может нечисть беззаконная свою национальность иметь?!
Польский чёрт, русский чёрт, английский, французский, ещё какой-нибудь заезжий немец… До чего же все они на людское падки! И пьют, и буянствуют, и греховодят, и пляшут, и дерутся, и штуки всякие откалывают, прямо как скоморохи на ярмарке, веселя прохожих!
Однако же не мог не вызвать изумления моего тот странный факт, что противники и не пытались всерьёз убить друг дружку. И уж наверняка прекрасно знали, что простой саблею чёрта не возьмешь. Тут-то и возникает логический вопрос: а зачем вообще всё оно было?
Нет ли в этом действе некоего секретного смысла или, упаси Господь, коварного умыслу с неведомой нам целью?..»
За окном раздался знакомый свист. Николя сей же час отложил свою писанину, сдвинул брови и перегнулся через подоконник в сад. Из-за забора была видна высокая папаха Вакулы. Кто бы сомневался, что сын почтеннейшей Солохи появится почти сразу же, как подумаешь о его мамане?
Николя поднял руку над головой, после чего дважды свистнул в свою очередь. Кузнец легко перемахнул забор, потрепал по холке обалдевшего от такой фамильярности злющего цепного пса ростом с хорошего телёнка и, лавируя меж вишен и яблонь, как козачий челнок в Чёрном море промеж парусных судов Осман-паши, встал под окошком.
– Что случилось?
– Да уж, паныч, тут такое случилось-приключилось, что и не знаешь, право, как про то и рассказать! Ежели б имел я талант рассказчика, хоть как тот же достойный козак Свербыгуз, и то не смог бы в единый миг пересказать чудную и страшную сию историю. Розумиете?
– Не очень, – честно признался Николя. – Давай залезай!
Кузнец подпрыгнул, поймал подоконник, легко подтянулся на сильных руках и быстро скользнул в комнатку приятеля.
– Тётушка думает, что я сплю. – Молодой человек задул свечу и обернулся к приятелю своему. – Ну, вот теперь рассказывай!
– Та я ж не знаю як, таланта немае.
– Вакула! Не нуди, рассказывай, как можешь.
Богобоязненный кузнец перекрестился на икону святого Николая-угодника в углу и драматическим шёпотом, известным по причине громкости своей разве что в театрах Киева и, быть может, Москвы, поведал приятелю страшную историю. Нет, не шекспировскую, конечно, но всё одно драму, как и на чем её ни верти… Ежели пойти сухим путём констатации фактов, кои, надо заметить, ещё требуется признать фактами как таковыми, ибо простейший доказательный метод исключает рассказ от одного лица как непроверенный и недостойный посему должного уважения. Но мы-то с вами, дорогие сердцу моему почтеннейшие читатели, верим словам простого кузнеца из Диканьки?
Верим же?! Да и почему бы не верить, право слово? Мы с вами русские люди, и Вакула, и Николя, и даже распоследний запорожский чёрт Байстрюк, от всей души считающий себя РУССКИМ, под тем подпишется. Быть может, какому немцу оно и кажется странным, однако же промежду добрыми людьми разница в русском и украинском произношении одной и той же фамилии не так велика. Козаков – Козаченко, Купцов – Купченко, Ерёмин – Ерёменко.
