Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Потому я и не нашла такого ангела, чтобы той звездой управлял! – вставила Марьица, влезая в их беседу. – Не было у той звезды вовсе никакого ангела, потому что она не звезда никакая, а змий! Он сам, тот змий, – бывший ангел, да чина своего не удержал.
– Выходит, только у того и нет ангела, кто сам ангелом был, да не сдюжил… – пробормотал Воята. – А кто это на молитву ответил – неужто сам Господь? Я и в озере тот же голос слышал.
– А это архангел Михаил отвечал! – с явной гордостью за свой небесный род ответила Марьица.
Воята и две его спутницы – одна видимая, другая невидимая, – прошли ещё немного – до того места, где тропа пересекала другую.
– Где-то здесь, да? – обращаясь к воздуху, спросил Воята.
Птичий щебет наполнял воздух свежестью и серебрился в лучах солнца. По краю поля белели соцветия тысячелистника, как земные облачка.
– Ещё немного вперёд, – глухо ответил голос Страхоты.
Тёмушка отстала и дальше не пошла.
– Правее… стой.
Воята остановился. Где-то у него под ногами пряталась та безвестная могила, куда двадцать лет назад отец Тёмушки зарыл тело её дяди, своего родного брата. Знал ли он, что вместе с ним зарывает и собственную душу? Или ради завистливой ненависти к брату готов был не пожалеть и себя?
– Здесь?
– Здесь.
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! – нараспев произнёс Воята. – Коли ты женского пола – то будь Марья. – Он с трудом удержался от улыбки, но требовалось всё проделать как положено. – А коли мужеского – то будь Иван!
Тёмушка подала ему приготовленный новый платок, льняной и белый, как пёрышко из ангелова крыла. Воята подбросил его – взвился ветер, подхватил платочек и унёс ввысь.
В ответ донёсся глубокий, мощный вздох тёплого летнего ветра.
Подняв голову, Воята искал платочек взглядом, но видел только белые полотнища облаков. Улетел его второй «ангел». Вот у него и двое крестников. Почти как у настоящего попа, хотя до этого звания ему ещё далеко. Но если когда-нибудь владыка Мартирий всё же сочтёт его достойным, Воята знал, что учить людей будет тому же, что не дало пропасть ему самому. И будет то учение простое.
Уповай на Господа и делай добро.
Послесловие автора
Этот роман у меня идёт вне циклов и не имеет связи ни с чем, что я писала раньше. Замысел возник в немалой мере случайно (притом что случайные идеи, как известно, никогда не приходят в случайные головы). Года три назад прочла я роман-фэнтези «Под маятником солнца» от автора Джаннетт Инг. Суть была в том, что некий священник уехал в Эльфляндию с целью крестить народ эльфов, там сгинул, за ним поехала его сестра, и вот она там среди эльфов приключается. Роман наводит на размышления, а есть ли у эльфов вообще душа, ради которой их стоило бы крестить. Далее в воображении моём возник отважный отец Елпидифор, задумавший крестить домовых и леших. И понеслась… Сначала я обдумала вопрос, возможно ли это технически, то есть опять же, имеется ли у леших душа, и откуда они взялись. Однозначно на этот вопрос ответить нельзя, так как традиция предлагает разные ответы – легенды, возникшие в разное время и в разных источниках.
Собственно языческая точка зрения в том, что все природные духи – это бывшие люди, неудачно умершие или неправильно погребённые, не дожившие свой срок, не вступившие в брак, словом, отклонившиеся от обычного пути, что помешало им уйти на тот свет, и теперь они продолжают своё существование в виде духов, хозяев разных природных объектов. В науке хорошо известно мнение, согласно которому нерасчленимое множество духов, вредоносных и благодетельных, связанных по происхождению с душами умерших людей, и составляют самую архаичную основу народной демонологии. То есть все стихийные духи, хозяева рек и полей, происходят от умерших людей.
Позже, под влиянием книжных христианских легенд, возникли ещё несколько версий происхождения домовых и леших:
– из числа падших ангелов, соратников Сатаны в его бунте, сброшенных архангелом Михаилом на землю и рассеявшихся по ней (в это число включаются сами языческие боги);
– из «тайных детей Адама», спрятанных от Бога;
– от усилий чёрта, который создавал себе помощников, высекая из камня искры или рассеивая капли воды.
Пока я об этом думала и читала источники, у меня сложился целый план, мало похожий на изначальную идею (но это бывает сплошь и рядом). В итоге роман начал развиваться как своеобразный «Антивий»: мой герой, поповский сын Воята, оказался поставлен почти в те же условия, как Хома Брут, но если последний погиб, потому что испугался, значит, смелость в этой ситуации может героя спасти. Фольклорный источник прямо так и говорит (устами святого Николая): «Евангелие читай и ничего не бойся». Некоторые сцены в разных местах моего романа идут как прямая отсылка к «Вию», начальнику русских ужасов. Избежать этого сложно, поскольку фольклорный материал на всех один – для меня и для Гоголя.
Неизбежен вопрос: почему у Гоголя всё кончилось так плохо? Ответ очевиден: не потому, что нечисть сильна, а потому, что человек слаб. Что за человек – философ Хома Брут? Он лентяй, обжора, пьяница, трус, обманщик, вор, распутник (ходил к булочнице против самого страстного четверга). Он безроден – ни отца, ни матери не знает, ему даже некуда на каникулах идти; это не его вина, но отсутствие рода – безусловно фактор слабости. «Весёлый нрав» его, несколько раз заявленный автором, в сюжете никак не проявлен. И ведь Хома ничем не выделяется на общем фоне. Абсолютно все вокруг него такие же: обжоры, пьяницы, лентяи, болтуны, сплетники, тянут, что попадёт под руку, не из корысти даже, а по привычке. У сотника церковь запущена и в ней давно не было никакого служения, она показывает, «как мало заботился владетель поместья о Боге и о душе своей». Сад – «страшно запущен», непролазные дебри, он служит символом потерянной души: там, где должен быть сад, то есть рай, находится
