Анджей Сапковский - Владычица озера
Отстраивались деревни и поселки, от которых остались лишь закопченные трубы печей, стучали молотки, визжали пилы. Неподалеку от развалин бабы дырявили сожженную землю мотыгами. Некоторые, спотыкаясь, тянули бороны и плуги, а холщовые шлеи врезались им в исхудавшие плечи. В бороздах дети охотились на личинок и дождевых червей.
– У меня неясное ощущение, – сказал Лютик, – что здесь что-то не так, чего-то недостает... Тебе не кажется, Геральт?
– А?
– Что-то здесь ненормально.
– Все здесь ненормально, Лютик. Все.
***
Ночью, теплой, черной и безветренной, освещенной далекими вспышками молний и заполненной неспокойным ворчанием громов, отдыхающие после дня езды Геральт и Лютик увидели, как горизонт на западе расцветился красным заревом пожара. Это было недалеко, поднявшийся ветер принес запах гари и дыма. Принес он и обрывки звуков. Они слышали – хоть и не желали слушать – крики убиваемых, вой женщин, наглый и торжествующий рев банды.
Лютик молчал, то и дело тревожно косился на Геральта.
Но ведьмак даже не дрогнул, даже не повернул головы. А лицо у него было как из латуни.
Утром двинулись дальше. На поднимающиеся над лесом струйки дыма даже не смотрели.
А потом столкнулись с колонной поселенцев.
***
Они шли длинной колонной. Медленно. Несли маленькие узелки.
Шли в полной тишине. Мужчины, юноши, женщины, дети. Шли без вздохов, без плача, без слова жалобы. Без криков, без отчаянных рыданий.
Крик и отчаяние стояли у них в глазах. Пустых глазах обездоленных людей. Ограбленных, избитых, изгнанных.
– Кто это? – На Лютика не подействовала враждебность в глазах сопровождавшего колонну офицера. – Кого вы гоните?
– Нильфгаардцев, – ответил с высоты седла поднаместник [устаревшее воинское звание в кавалерии, примерно соответствует подхорунжему (польск.).], румяный парнишка, встретивший самое большее восемнадцать весен. – Нильфгаардских поселенцев, приползли, понимаешь, на нашу землю словно тараканы. Вот мы их будто тараканов и выметаем. Так решено в Цинтре, и так записано в мирном договоре.
Он наклонился, сплюнул.
– А я, – продолжал, вызывающе глядя на Лютика и ведьмака, – будь в моей власти, их отсюда живьем бы не выпустил, подлецов.
– А я, – протяжно бросил седоусый унтер-офицер, кинув на своего командира взгляд, явно лишенный почтения, – будь это в моей власти, оставил бы я их в покое на их фермах. Не стал бы изгонять из страны хороших кхметов. Радовался бы, что сельское хозяйство у них процветает. И есть, что в рот положить.
– Глупы вы, вахмистр, будто сапог валяный, – проворчал поднаместник... – Это ж нильфгаардцы! Не наш язык, не наша кровь, не наша культура. Сельскому-то хозяйству мы радовались, а на сердце своем змею согревали. Предателей, готовых ударить в спину... Может, думаете, меж нами и Черными уже навсегда согласие? Нет, пускай идут откуда пришли... Эй, солдат! Там у одного тележка. А-ну, сбегай-ка, живо!
Приказ был выполнен с запалом. С применением не только палки, но и каблуков.
Лютик кашлянул.
– А вам что, может, не нравится? – Мальчишка-поднаместник смерил его взглядом. – Может, вы – нильфгаардец?
– Упаси боже, – сглотнул Лютик.
У многих идущих мимо них пустоглазых, двигающихся словно автоматы женщин и детей была рваная одежда, опухшие, в синяках лица, бедра и бока покрыты засохшими струйками крови. Многих приходилось поддерживать, чтобы они могли идти. Лютик глянул на Геральта, и ему стало страшно.
– Пора нам, – пробормотал он. – Бывайте, господа солдаты.
– Бывайте, господа путники, – ответил вахмистр.
Поднаместник даже головы не повернул, увлеченный высматриванием, не несет ли кто из поселенцев багажа побольше, чем установлено цинтрийским миром.
Колонна поселенцев двигалась.
Послышались высокие, отчаянные, полные боли крики женщины.
– Геральт! Нет! – простонал Лютик. – Не делай ничего, умоляю... Не вмешивайся...
***
В одну из ночей, беспокойную, то и дело рассекаемую молниями, ведьмака снова разбудил сон. На этот раз он тоже не был уверен, что не попал из одного сна в другой.
Снова над последними тлеющими угольями костра вздымалась мерцающая ясность, пугающая лошадей, снова в ясности этой был огромный замок, черные колонны, стол, сидящие за ним женщины.
И две женщины, стоявшие у стола. Черно-белая и черно-серая.
Йеннифэр и Цири.
Ведьмак застонал во сне.
***
Йеннифер была права, отсоветовав Цири надевать мужскую одежду. В мужской одежде, похожая на мальчишку, Цири чувствовала бы сейчас себя по-дурацки. Здесь, в этом зале. По сравнению с шикарными, сверкающими драгоценностями женщинами. Она была рада, что позволила одеть себя в сочетание черного и серого, ей льстили одобрительные взгляды, которые бросали эти шикарные женщины на ее разрезные рукава с буфал и высокую талию, на бархат, украшенный небольшой бриллиантовой розой.
– Подойдите ближе.
Цири слегка вздрогнула. И не только от звука этого голоса. Йеннифэр оказалась права еще в одном, когда не советовала делать декольте. Однако Цири заупрямилась, и теперь ей чудилось, что сквозняк прямо-таки гуляет по ее маленькой груди, а бюст чуть не до пупка покрылся гусиной кожей.
– Еще ближе, – повторила темноволосая и темноглазая женщина, которую Цири знала, помнила по острову Танедд. И хотя Йеннифэр сказала, кого они застанут в Монтекальво, описала всех и сообщила их имена, эту женщину Цири с первого мгновения начала мысленно именовать "госпожой Совой".
– Приветствуем вас, – сказала госпожа Сова, – в Ложе Монтекальво, мазель Цири. Цири поклонилась так, как советовала Йеннифэр, почтительно, но больше по-мужски, без девичьего книксена, не опуская скромно и по-девичьи робко глаз. Ответила улыбкой на искреннюю и милую улыбку Трисс Меригольд, немного более глубоким наклоном головы – на дружеский взгляд Маргариты Ло-Антилль. Выдержала восемь остальных взглядов, хоть они больше походили на проникающие до глубины сознания сверла. Колющие острия копий.
– Прошу сесть, – истинно королевским жестом пригласила госпожа Сова. – Нет, Йеннифэр, не ты. Только она. Ты, Йеннифэр, не приглашенный в Ложу гость, а обвиняемая, вызванная для осуждения и наказания. Пока Ложа не вынесет решения о твоей судьбе, ты будешь стоять.
Для Цири протокол мгновенно окончился.
– В таком случае и я буду стоять, – сказала она отнюдь не тихо и не смиренно. – Я тоже не считаю себя здесь каким-то гостем. Меня тоже вызвали, чтобы объявить мою судьбу. Как она, так и я. Нас невозможно разорвать. При всем к вам уважении. Маргарита Ло-Антилль улыбнулась, глядя ей в глаза. Скромная, элегантная, с немного крючковатым носом, – явно нильфгаардка! – Ассирэ вар Анагыд покачала головой, слегка постукивая пальцами по крышке стола.
– Филиппа, – проговорила женщина, шею которой охватывало боа из серебристых лис. – Мне кажется, нам не следует быть столь уж принципиальными. Во всяком случае, не сегодня, не в данный момент. Это круглый стол Ложи. За ним мы сидим как равные. Я считаю, мы можем согласиться с тем, чтобы...
Она не договорила, обвела взглядом остальных чародеек. Те поочередно кивали, выражая согласие: Маргарита, Ассирэ, Трисс, Сабрина Глевиссиг, Кейра Мец, обе прекрасные эльфки. Только вторая нильфгаардка, черноволосая Фрингилья Виго, сидела неподвижно, очень бледная, не отрывая глаз от Йеннифэр.
– Будь по-вашему, – махнула унизанной перстнями рукой Филиппа Эйльхарт. – Сядьте обе. Хоть я и возражаю. Однако единство Ложи прежде всего. Интересы Ложи – прежде всего. И превыше всего. Ложа – все, остальное – ничто. Надеюсь, ты понимаешь это, Цири.
– Прекрасно понимаю. – Цири и не думала опускать глаз. – Тем более что именно я и есть то самое ничто.
Францеска Финдабаир, изумительной красоты эльфка, рассмеялась жемчужно и звучно.
– Поздравляю, Йеннифэр, – сказала она завораживающим мелодичным голосом. – Узнаю пробу золота. Узнаю школу.
– Нетрудно распознать. – Йеннифэр прошлась по лицам огненным взглядом. – Ибо это школа Тиссаи де Врие.
– Тиссая де Врие умерла, – спокойно сказала госпожа Сова. – Ее нет за этим столом. Тиссая де Врие умерла, траур по ней закончился. Будучи одновременно рубежом и поворотным пунктом. Ибо началось новое время, пришла новая эпоха, грядут большие перемены. А тебе, Цири, коя некогда была Цириллой из Цинтры, судьбой предназначена в этих переменах важная роль. Вероятно, ты уже знаешь какая.
– Знаю, – чуть ли не гавкнула Цири, не обращая внимания на успокаивающие взгляды Йеннифэр. – Мне это разъяснил Вильгефорц! Готовясь всадить стеклянный шприц между ног. Если в этом состоит мое предназначение, то благодарю покорно.
Темные глаза Филиппы разгорелись холодным гневом. Но заговорила не она. Заговорила Шеала де Танкарвилль.
– Ты еще многому должна будешь научиться, дитя, – сказала она, кутаясь в боа из серебристых лис. – От очень многого, насколько я вижу и слышу, придется тебе отвыкать самой либо с чьей-то помощью. За последнее время ты набралась, видимо, массы скверных знаний, несомненно, испытала зло и научилась ему. Сейчас, в твоем ребяческом упрямстве, ты отказываешься замечать добро, отвергаешь добрые намерения. Топорщишь иглы словно еж, неспособная увидеть тех, кто заботится именно о твоем благе. Фыркаешь и выпускаешь когти, будто дикий котенок, не оставляя нам выбора. Придется взять тебя за загривок. И мы сделаем это, дитя, не медля ни минуты. Ибо мы старше тебя, мудрее тебя, знаем все о том, что было, что есть. Знаем многое о том, что будет. Мы возьмем тебя за загривок, котенок, для того, чтобы ты когда-нибудь, скоро, уже став опытной и мудрой кошкой, села здесь, за этот стол, вместе с нами. Одной из нас. Нет! Ни слова! Не вздумай открывать рот, когда говорит Шеала де Танкарвилль!
