Элеонора Раткевич - Рукоять меча
Короче говоря, книги, продаваемые на Нижнем рынке, годились в растопку просто замечательно. К тому же Кэссин ухитрился поторговаться, так что потратил самую малость. И все же столь малая трата не укрылась от бдительного ока Гвоздя.
– Ты, Помело, и впрямь без ума живешь, – цедил сквозь зубы Гвоздь. – Тебе сейчас надо денежки копить на вступление в гильдию, а ты тратишься на всякую дрянь. Неужто не начитался? Вот вступишь в гильдию, тогда и читай, что душе угодно, хоть надписи на ребре монеты. А до той поры и гроша ломаного на чтиво свое тратить не смей.
Присутствовавший при разносе Покойник разразился рваным хохотом, и даже Кэссин не сдержал улыбки. Насчет знаков на монетном ребре ехидный Гвоздь ввернул куда как удачно. Знак на ребре монеты не может прочесть никто. Когда прадед нынешнего короля Югиты лишил своих вассалов права чеканить монету, поначалу подчиниться не пожелал никто, и по всей стране заходили серебряные и медные кружочки и квадратики с лицом короля, но отчеканенные не на Монетном Дворе, а где ни попадя – ясное дело, серебра в них было куда меньше, чем в настоящих королевских, а медные монетки мог переломить даже ребенок. Король быстро нашел выход из положения, и ребро монеты украсилось магическим знаком: каждый видит явственно, что знак там есть, но никто не может ни постичь смысл знака, ни хотя бы сказать с уверенностью, на что этот знак похож. С тех пор монеты с профилем курносого человека со шрамом на левой щеке ценились высоко во всех странах: не было ни малейшей надобности взвешивать монету, капать на нее кислотой, надкусывать или проверять по звону. Если можно прочесть знак на ее ребре, если два человека видят его одинаковым – значит монета фальшивая. Если нет – все в порядке. Прочесть знак было невозможно, и никто и не пытался его прочесть, кроме буйных сумасшедших. Если иные способы обуздать буйство не срабатывали, сумасшедшему давали в руки монетку, и до прихода мага-целителя он тихонько мурлыкал в уголке, вертя монету так и эдак, поднося ее к глазам, нюхая, облизывая и не причиняя более никакого вреда окружающим. Именно этот намек и содержала шуточка Гвоздя.
«Сам такой», – подумал Кэссин, все еще смеясь, и взялся за купленные книги. За два дня он вытвердил их наизусть и забросил в угол. Прав был Гвоздь, как ни крути: стоит ли тратить деньги на ерунду, которая за пару дней лишается всякого очарования? Ведь у него покуда есть, что читать. Словно позабыл щедрый слушатель об одолженной книге…
Странное чтение. Не похожее ни на что. Как ни старайся расставить отрывки по порядку, как ни заполняй наудачу лакуны в тексте, как ни вглядывайся в уголковую старинную скоропись, а все равно ерунда получается. Но до чего же заманчиво – разгадать головоломку, сложить все ее части правильно… хотя что значит само понятие «правильно» применительно к такому тексту?
…глаз может ослепнуть, и ухо оглохнуть, и рука отсохнуть, и все наши чувства суть таковы, а разум надо всем, и отсюда познай его совершенство…
С ума, между прочим, тоже можно сойти, ядовито подумал Кэссин. Запросто. Вот хотя бы от этих записей на бумажных полосках. Плевое дело – взял да и спятил безо всяких хлопот. Тоже мне совершенство.
…а засим сказано постигающему: чувства суть обманщики, ибо не может несовершенное, неполное и неразумное действовать совершенно, полно и разумно. И вот говорю я: глаз твой не слеп, но он все равно что слепой, и ухо твое слышит, но меньше тебе в этом пользы, нем если бы оно не слышало. Ибо ложь есть все видимое и слышимое, и то, что обоняем мы, и то, до чего рукой касаемся и что вкушаем, – только ложь и пустая иллюзия…
Замечательно. Вот бы сейчас сюда иллюзию здоровенного куска копченого мяса, а то иллюзия желудка замучила: до того в брюхе бурчит – ну просто никакого спасу.
Кэссин вынул из-под себя затекшую ногу, сел поудобнее и снова принялся развлекаться нескладным текстом.
…ибо чувства наши несовершенны и тем самым лживы. Разум же ничего не вкушает, не обоняет, не видит, не слышит и ничего не касается, а потому суть правдив и совершенен весьма. И вот, если кто укрепится разумом и отвергнет чувства, силу мира в своей руке держать будет, и не иллюзии станут властвовать над ним, но он над иллюзиями, и всякая ложь и иллюзия ему ко благу будет…
Ладно, уговорили. Вот сейчас укреплюсь разумом, и будет к моему благу копченое мясо. А если укрепиться по самую завязку, то и кувшин вина. Пить очень хочется. Можно, конечно, встать и взять воды из бочки, но зачем? Раз уж это все иллюзия, то лучше пусть это будет иллюзия вина, а не воды. Хотя, если разобраться, иной раз тебе в лавке могут продать такую кислющую иллюзию, что аж скулы сводит. Нет, пусть это будет самая дорогая и вкусная иллюзия.
Кэссин усмехнулся своей выдумке, поплотнее запахнулся – иллюзии там или что, а ночь выдалась прохладная, – и продолжил чтение.
…а если кто чувствам и ощущениям доверяет, то власти над ложью иметь не будет и во всю свою жизнь ее не изведает, ибо они суть коварны и злокозненны. И первый обман таков. Если смотрит Постигающий на башню или дерево высокое или выйдет на берег океана, то чувства говорят ему: «Ты мал». И если встретит он лютого тигра, или дракона, или просто воина с мечом, то чувства говорят ему: «Ты слаб». И Постигающий верит им в неразумии своем и угнетен бывает весьма. А если кто прислушается к своему разуму, то разум твердит ему: «Не может такого быть, ибо ты велик и силен»…
Что верно, то верно, разум с чувствами не в ладах. Кэссин был когда-то весьма высокого мнения о собственной особе, о своем уме и физической силе. Но когда ему впервые в жизни соседский мальчишка крайне чувствительно обломал бока, семилетний Кэссин долго ревел на кухне, а затем решил, что его представление о собственной непобедимости – самая большая глупость, до какой он только смог додуматься за все семь лет своей жизни. Какой бальзам на израненное самолюбие семилетнего мальчишки пролили бы эти слова! Но сейчас Кэссину уже не семь лет, а почти вдвое больше, и поверить в такую белиберду он никак не может – слишком часто и мучительно его с тех пор колотили, чтобы он поверил не чувствам, а уязвленному в своем самомнении разуму.
…А я говорю тебе – верь разуму, ибо он в совершенстве своем не может ошибаться. Итак, малость твоя и слабость – лишь иллюзия. Истинно говорю, о Постигающий: ты силен. Ты велик. Ты больше башни и больше дерева. Ты больше океана. Ты больше всего, что есть в этом мире. Мир не вместит тебя, а ты вместишь мир, ибо ты больше его, и даже малый обрезок твоего ногтя больше всего мира. Пойми это…
Вот это да! Вольно же было пролить семь потов над бумажными полосками, чтобы обрести в итоге такую бессмыслицу! Похоже, тому, кто это написал, пора дать монетку и предложить прочесть знак на ее ребре. Эк его занесло!
Кэссин провел ногтем по последней фразе и тихо засмеялся. Больше всего мира! Да после такого до утра не уснешь от смеха: обрывки дурацкого текста так и крутятся в голове… всякая ложь и иллюзия ему ко благу будет, ишь ты… а если кто ощущениям доверяет… ты больше всего, надо же!.. и даже малый обрезок твоего ногтя больше всего мира… интересно, как себя чувствовал этот придурок, когда написал такое, – тоже больше всего мира или как?
Кэссин усмехнулся в душе и попытался представить себя на месте придурка, который полагает, что он больше всего мира. Попытался представить себе, что он больше всего мира. Воображением он обладал пылким, и удалось ему это без труда. Он с легкостью вообразил себя большим, нежели все мироздание, – и это было последним, что ему удалось по своей воле. А через некоторое время и вовсе ничего не было.
Потом все же кое-что появилось: холод, боль и отзвук неистового вопля, дрожащий в пустоте. Холодной была вода, которой Кэссина облил Покойник, боль была обязана своим происхождением оплеухе, нанесенной Кастетом, а вопль, пронизавший Кэссина до глубины души, был его собственным.
Когда Кэссин, все еще дрожа и всхлипывая, очнулся, Гвоздь быстрыми энергичными движениями тер ему уши. За этой процедурой наблюдали перепуганные до полного безъязычия побегайцы. Испуганным не выглядел разве что Баржа. Он был слишком зол, чтобы испугаться. Его неповоротливые спросонья мозги с грехом пополам сумели сделать единственный вывод: кто-то посмел разбудить Баржу, и этот кто-то не был ни Гвоздем, ни Кастетом, ни Бантиком, ни даже Покойником. Когда Баржа уяснил себе, что прервать его сладкий сон – событие само по себе из ряда вон выходящее – осмелился ничтожный болтун Помело, его тело как бы само по себе, почти без участия его небольшого умишка, надвинулось на обидчика, дабы растоптать, уничтожить, стереть с лица земли и набить морду.
Завидев разъяренного Баржу, Кэссин откинул голову назад и расхохотался. После недавно пережитого ужаса он не просто не мог больше испугаться этого дуролома – даже помыслить о страхе не мог. Да что с ним может сделать Баржа – избить, изувечить? Какая жалкая малость!
