Александр Зорич - Светлое время ночи

– Фоманх, ты знаешь, что я всегда и везде, даже на смертном одре, даже в образе своего посмертного изваяния почую твою ложь.

– Да, госпожа. Но я в самом деле ни разу не отошел от ваших указаний.

Зверда лукавила. Белый снег на черных ветвях казался ей сейчас темно-серым песком на бурых водорослях. Зрачки баронессы постепенно утрачивали типическую остроту человеческого восприятия. Вслед за ними и другие признаки гэвенг-формы человек готовились выродиться безвозвратно. Поэтому баронесса сейчас не могла различить лжи и правды привычными гэвенгу способами, то есть – безошибочно.

– Верни мне все, что я оставляла тебе.

Фоманх вынул из притороченной к седлу сумы меховой мешочек, в котором перестукивались амулеты.

Зверда высыпала их на ладонь. Пять фигурок, вырезанных из тюленьего бивня. Два потешных зайца, стоят на задних лапах, потрясают круглыми щитами, на которых нарисованы недремлющие, нечеловеческие очи. Медведица с выпученными, гипертрофированными глазами. И два горбатых человечка. Один – слепец, шагает себе вперед, опираясь на посох. Второй – одноглазый, сидит, скрестив ноги, и смотрит прямо над собой, вверх. Пятерик Верной Дороги, весь в сборе.

Эти вещицы должны были проглядеть вероятный морок, буквально провертеть в нем дырку. А запредельный взор должен был сгинуть без возврата во чреве слепца с посохом.

С этого – с осмотра амулетов – и надо было начинать. Чем сильнее смазывалась для баронессы действительность, в которой обретала свою реализацию гэвенг-форма человек, тем явственней проступали контуры нескольких сопредельных ветвей бытия.

Чей-то небрегающий расстоянием перст прикоснулся к этим вещицам приблизительно неделю назад. Под круглыми очами на заячьих щитах Зверда чувствовала пульсацию двух враждебных острых зрачков, от пристального внимания которых покалывало в затылке.

Зверда с изумлением почувствовала, что этот взгляд нельзя назвать злым или смертоносным. Скорее, он сообщал об изумлении невидимого мага, о плотском желании, о внезапно вспыхнувшей нечистоплотной влюбленности в ту, которая сейчас изучает свой искаженный Пятерик Верной Дороги.

Да, другие фигурки тоже были искажены, каждая по-своему. В лучшие времена Зверде достало бы искусства, чтобы выдавить невидимому мерзавцу глаза, выломать всепроницающие персты, наконец, загнать обсидиановой остроты когти под череп далекого мага-незнакомца. О, да еще сегодня утром, окажись Пятерик Верной Дороги в руках у баронов Маш-Магарт, кудесник Вэль-Виры (а мерзавец, несомненно, служил именно барону Гинсавер) прямо за завтраком приправил бы своими мозгами мозги с горошком.

В том, что враг завтракал именно мозгами с горошком, Зверда почти не сомневалась. На Севере почти все человеческие маги следуют одной и той же диете.

Он был удивительно силен, этот мозгоед, если ему удалось в свое время превозмочь защитные свойства амулетов. И, одновременно – уязвим, поскольку, обратив Пятерик Верной Дороги против отряда Лида, он раскрывался сам и позволял зеркально обратить себе во вред силу собственного дальнодействия.

Зверде оставалось только печалиться или злиться – на выбор – по поводу того, что еще по меньшей мере полные сутки она не сможет использовать эту превосходную возможность уничтожить врага в его собственной трапезной. А к тому моменту, когда силы к ней вернутся – далекий враг наверняка оставит Пятерик, не настолько он глуп, этот неведомый мерзавец.

Лид и Фоманх хранили почтительное молчание и даже не позволили себе обменяться друг с другом хотя бы взглядом. Оба готовились к самому худшему.

Баронесса засыпала Пятерик Верной Дороги обратно в мешочек и протянула его Фоманху.

– Вы свободны, сотник. Возвращайтесь к своим людям. А вы, Лид, продолжайте. Как вам в конце концов удалось выйти к Южному замку?

– Это самое удивительное, – смиренно вздохнул воевода, проводив завистливым взглядом Фоманха. Этому, похоже, удалось отвертеться. Ясное дело – сотник из местных, потомственный вояка баронов Маш-Магарт. А ему, иноземцу, сейчас достанется за двоих. – Мы теряли направление еще два раза. Приметная развилка, которую мне вроде бы удалось признать по карте, оказалась лишней, вовсе не той, и мы свернули преждевременно. В другой раз дорога, сузившись до тесной тропы, закончилась между глубокими оврагами с буреломом. И вот когда я уже начал подумывать, удастся ли нам вообще когда-либо покинуть этот столь явно заколдованный лес, мы услышали такие раскаты грома, какие редки и по весне. Грохотало над юго-восточным пределом чащобы, тем самым, который был недостижим для нас из-за непролазного бурелома.

– Когда это случилось?

– Позавчера на закате, госпожа.

«Это была Большая Работа. Которая совершилась не „позавчера на закате“, а с моей точки зрения – сегодня вечером. Хотела бы я знать, куда сгинули для нас эти два дня.»

– Это мы с бароном стучались в небеса. Понимаете? – спросила Зверда с наивозможнейшей проникновенностью. Она пошарила рукой под меховым покрывалом, нащупала баклагу с земляным молоком и не отрывалась от нее в продолжение всей Лидовой тирады:

– Понимаю. И стоило вам постучать в небеса, баронесса, как из земли вверх ударил столб не то серой жидкости, не то мельчайшего песка. Мы видели его на горизонте. Признаться, столь мрачная картина была уже несколько избыточным впечатлением. От этого столба многих солдат поразил столбняк. Простите за невольный каламбур, баронесса.

Земляное молоко ударило Зверде сразу и в ноги, и в голову, и во чрево. Блаженство! Баронесса знала, что через пять минут будет спать глубочайшим из снов. То есть делать то, что барон Шоша не погнушался предпринять сразу же при встрече с отрядом Лида, предоставив супруге самой проявлять подозрительность, проводить дознание и – в случае чего – карать виновных.

Зверда не ответила Лиду. Помолчав с полминуты, он приободрился и продолжил излагать недооформленными риторическими периодами в духе «Ре-тарских войн» Хаулатона:

– Всю ночь мы провели в палатках. Земля вокруг ходила ходуном. В чаще с протяжным стоном гибли древесные исполины. Я произнес речь о том, что солдатам не пристало бояться извержений подземного огня. Я сказал, что ученые мужи моей страны уже давно объяснили подобные катаклизмы игрой бездушных природных сил. Мое красноречие возымело определенное действие. По крайней мере, дружина не разбежалась. А утром мы все будто прозрели. Местность претерпела некоторые изменения. И хотя по-прежнему слева и справа пролегали глубокие овраги, но за одним из них, между деревьями, что-то темнело. Это был древний межевой камень с затертым именем владельца. То есть, как вы догадались, граница заветных владений Неназываемого замка. Совсем недалеко от камня сыскалась и дорога. Стоило лишь разобрать несколько завалов, засыпать фашинами овраг и проложить просеку до большака. Наличие межевого камня вполне совпадало с показаниями карты, да и в дальнейшем дорога вела себя согласно «Фальмскому Толковнику».

– На этом ваши злоключения окончились, – кивнула Зверда.

– Истинно так.

– По законам Варана вас, Лид, следовало бы обезглавить, даже не предоставив возможности оправдаться. Формально, вы наш приказ не выполнили. Вы опоздали.

Воевода Лид понимал, что баронесса совершенно права. Однако по ее улыбающимся глазам – а глаза Зверды определенно улыбались – он понимал также, что голова его осталась бы на месте даже в том случае, если б он не смог предъявить вообще никаких доказательств своей невиновности. Потому что чете баронов Маш-Магарт досталось, похоже, настолько крепко, что даже запоздавшая помощь в лице Лида и его отряда была желанна, уместна и даже – совершенно необходима.

– Да, баронесса.

– Но поскольку мы не в Варане и поскольку ваш отряд стал жертвой игры превосходящих, гм, бездушных природных сил, я милую вас до дальнейших распоряжений.

– Можете поцеловать, – ответила Зверда изумленному взору Лида, который таращился на выпростанную из-под мехов ручку баронессы. Ручка оканчивалась пальчиками, а пальчики – серповидными когтями в два вершка.

ГЛАВА 3. ОБЪЕКТ ВТОРОЙ СТЕПЕНИ ВАЖНОСТИ

«– Элиен?

– Я.

– Тот самый Элиен? Из Ласара?

– Ну.

– Вы арестованы.»

Эгин бросил прощальный взгляд на утопающий в низких облаках Ит и вздохнул с облегчением. Немыслимый город, город-призрак, город-художник был, наверное, прекрасен. Вероятно, какую-то другую свою жизнь ему хотелось бы прожить там, в Ите. Но Эгин не стал обманывать себя: покинув это пристанище магов и авантюристов, он почувствовал себя почти счастливым.

Не без иронии Эгин отметил, что теперь похож на персонажа волшебной сказки более, чем на самого себя. Пожалованный Есмаром (который теперь – ни много ни мало – Царь Озера и Города!) каурый жеребец, облаченный в шикарную, но с большим вкусом выделанную сбрую, степенно шествует по мощеной дороге. Уже виднеется застава, обозначающая границу владений вольного города. Несколько недель – и он в Пиннарине!