Элеонора Раткевич - Рукоять меча
Указ Кэссина порядком позабавил: это же надо – нагородить целую гору несусветной лжи, ни единым словом не погрешив против правды! Все именно так и произошло – однако указ создавал впечатление, что Тагино пал в бою, защищая короля. Текст указа достойно венчал собой высокое здание недомолвок и полуправд, фундаментом коего послужили похороны Тагино. Кэссин уже понимал, что указ, как и оказанные Тагино королевские почести, вынужденно представлял собой причудливую смесь обнаженных подлинных чувств и точного хладнокровного расчета. Узрев Тагино в гробу, покрытого родовым знаменем, кто усомнится в смерти последнего из Хадаэ? И уж если Югита может себе позволить похоронить последнего претендента на трон с королевскими почестями как равного себе, значит, власть его настолько прочна и крепка, что лучше и не пытаться ее оспаривать. Власть Югиты демонстрировала свою несокрушимую мощь, словно боец, подрагивающий напоказ толпе своими огромными страшенными мышцами – легко, обаятельно, словно бы и без малейшего напряжения. А и тяжелая же у королей работа! Каждое свое душевное движение изволь обращать ко благу и процветанию державы… не диво, что короли сходят с ума чаще, чем простые смертные, такая ноша не всякому по плечу. А то, что Югита, судя по всему, снес бы и вдвое большую, дела не меняет.
Кенет оказался прав: дружба Югиты уже ничем не могла повредить Кэссину. Еще месяц назад от лести придворных и благоволения короля у него бы голова пошла кругом. Но теперь он слишком хорошо знал, какой ценой платят за право ощущать на своей голове тяжесть короны. И короля Югиту Кэссин навещал, пожалуй, не столько ради себя, сколько ради него самого: все ж таки живой человек, даром что король!
Одним словом, Кэссин никак не заскучал бы, даже если бы жил один. А ведь он поселился у старика Вайоку окончательно. Какая ж тут скука, когда старый лекарь то и дело толкует неспешно о житье-бытье, а рядом постоянно мельтешит забавный постреленок, еще так недавно бывший его наставником. Ох и странные же иногда жизнь шутки шутит: теперь самому Кэссину предстояло сделаться наставником маленького Намаэна, и относился Кэссин к своему долгу наставника куда как серьезно. Да и без Намаэна хлопот хватает: огород прополоть, подправить покосившуюся изгородь, собирать и сушить целебные травы и составлять лекарства под присмотром Вайоку – а ведь всему этому еще и выучиться надо.
Кэссин и учился. И уставал с непривычки попервоначалу безмерно. И промахи у него, бывало, случались. Иногда он путал пакетики с травами – то-то бед бы натворил без неусыпного надзора Вайоку! – иногда сыпал в ступку еще не высушенные или, наоборот, пересохшие семена. Особенно худо ему приходилось, если нужно было не просто заготавливать впрок обычные лекарственные зелья, а срочно составлять целебное снадобье на заказ. Старик Вайоку мало-помалу начал подпускать Кэссина к этой ответственной работе, и Кэссин старался что было сил. А когда сил и старания больше, чем умения, рано или поздно неприятностей не избежать.
Неприятность произошла, когда Кэссин растирал в порошок семена травки, имеющей какое-то умопомрачительно сложное ученое название, но самому Кэссину известной под простонародным именованием «поросячье рыльце». По осени ее тугие желтовато-розовые коробочки высовывались из пожухлой травы, словно бы и впрямь любопытные пятачки маленьких потешных свинушек. Семена поросячьего рыльца используются для составления лекарств крайне редко, несмотря на свои несомненные целебные свойства, – слишком уж трудно их правильно приготовить. Вскрыть коробочку так, чтоб не запачкать семена густым млечным соком, – сплошное мучение. А стоит немного подождать, покуда коробочка окончательно созреет и раскроется сама, – и семена уже не будут иметь и половину той силы. Значит, сиди и вскрывай коробочки, перемазавшись по локоть липким, быстро чернеющим соком. А когда отмоешься, нужно кропотливо очистить каждое семечко от пуха: пушинки пригодятся при составлении совсем других снадобий, а порошок из семян испортят напрочь. И это еще не все. Далее наступает черед семян – крепких и не очень-то сухих. Кэссин иной раз в сердцах говаривал, что легче огурец в порошок истолочь, чем эти маслянистые семена. Их ведь даже подсушить толком нельзя: масло должно не испариться, а пропитать собой целебный порошок. На пару щепотей этого бесценного зелья уходит день кропотливого труда, а то и не один.
А Кэссин, как назло, выспался скверно: вчера до поздней ночи лясы точил с Намаэном, сказки ему рассказывал. Семена поросячьего рыльца требуют рук внимательных, терпеливых и точных в каждом движении, а у Кэссина пальцы дрожат. Но ведь не сваливать же всю работу на старика лекаря! Разве можно заставить человека в его годах несколько часов подряд тереть и толочь в ступке окаянные семена? И ведь действительно окаянные: Кэссин с ними уже битых два часа возится, а им хоть бы что сделалось!
С досады Кэссин резко двинул пестиком. Усталость и неопытность плохи и сами по себе, но в сочетании с силой они просто разрушительны. Ступка разлетелась на кусочки. Мелкое крошево осколков перемешалось с семенами так основательно, что не оставалось ни малейшей надежды отделить их друг от друга.
Старикан Вайоку только мигнул близоруко, вздохнул и отправился за веником. Кэссин подскочил к нему, выхватил веник и принялся яростно сметать с пола последствия катастрофы.
– Вот ведь незадача, – промолвил лекарь. – Теперь все придется начинать сначала.
И снова Кэссин резал ненавистные коробочки, чистил семена и тер их в запасной ступке. От помощи он отказался почти злобно: еще не хватало, чтобы Вайоку делал за него его работу после того, как все пришлось выбросить по его собственной вине! Кэссин растирал злополучные семена всю ночь и закончил уже засветло.
– Умаялся? – сочувственно спросил его Вайоку, когда порошок из свинячих семян был доведен до неправдоподобного, почти недосягаемого качества и осторожно ссыпан в небольшую банку с плотно притертой пробкой. – Поди поешь перед сном, сразу полегчает. Я тебе в кухне на столе завтрак оставил. Питье остыло немного, ты уж не обессудь. А еду я крышкой прикрыл, так она в самый раз горячая будет.
Кэссин от изумления выдохнул так резко, словно его огрели по лицу мокрым полотенцем. Он ведь семена испортил. И ступку дорогую разбил. Он провинился. Проштрафился. И за вину свою мог ожидать многого – но никак уж не горячего завтрака!
– Т-так ты меня ругать не будешь? – запинаясь, спросил он. Вайоку устремил на него совершенно непонимающий взгляд.
– А что, от этого ступка склеится? – поинтересовался старик лекарь.
– Но… я ведь виноват… – попытался объяснить ему Кэссин, сам не понимая, отчего все его верные по сути слова, стоит их произнести, оборачиваются полнейшей чушью. – Я думал, ты меня накажешь…
– Зачем? – искренне удивился Вайоку. – Разве ты и так уже мало наказан?
От неожиданности у Кэссина разом заломило переносицу.
– Ты ведь расстроился, когда ступку сломал, – простодушно продолжал тем временем Вайоку. – И ты всю ночь работал. Целая ночь тяжелого труда и собственное огорчение. Неужели тебе этого мало?
Кэссин уставился на старичка лекаря, как на некое чудо природы. Да нет, не лукавит Вайоку. Для него слова «наказать – значит простить» – пустой звук, да и только. Если он их и вообще слышал. Он и в самом деле не понимает, к чему Кэссин клонит. Хлопает наивно седыми ресницами – и ничегошеньки не понимает! Еще и сочувствует провинившемуся, старый гриб! Да под каким кустом ты вырос, простофиля?!
– Ты больше ступок не ломай, – попросил его Вайоку, – вот и ладно будет. А сейчас иди поешь, пока не остыло.
И тут Кэссин захохотал. Он задыхался от смеха, по лицу его текли слезы, но он не мог остановиться.
Ибо старичку лекарю было совершенно безразлично, кто тут главный и какому уложению о наказаниях какой проступок соответствует. Он не только не понимал – не замечал даже всей той мути противоестественных отношений между людьми, которой так тщательно пичкал когда-то Кэссина Гобэй. Этот старый гриб был естественным, как… как старый гриб! И видел он лишь свершившиеся факты, а не повод для установления господства: ступка разбита, ученик огорчен, работа выполнена, завтрак горячий…
Кенет в свое время немало потрудился, вышибая из Кэссина дурь. От большей части мысленного непотребства Кэссин освободился, и именно благодаря его усилиям. Опять же похороны Тагино и закаменевшее лицо короля Югиты, молча стоящего возле могилы… но все же где-то в потаенных уголках сознания Кэссина еще таилась сладостная отрава, еще пряталось тление. Простодушие старого лекаря сверкало подобно водопаду – и этот могучий водопад обрушился в самую сущность Кэссина, низвергся в его душу и разом промыл ее дочиста.
Окончательное освобождение настолько потрясло Кэссина, что ликующий хохот сам собой исторгся из его уст. Он все смеялся и смеялся – и над своей прежней жизнью, так бездарно растраченной, и над своим недавним непониманием – подумать только, ведь он считал, что это Вайоку ничего не понимает!
