Алан Коул - История воина
Я хорошо помню ясное весеннее утро, когда мы в блестящих доспехах слаженно маршировали, словно марионетки под управлением искусного кукловода. Мы пели теперь уже забытую песню – о том, как хорошо будет напиться крови ликантианцев и выпустить им кишки. Я заметила, кстати, что такие боевые гимны поются только до первого сражения, а потом слышны только песни о мире и покинутом доме.
Никто, конечно, и не ждал, что художник нарисует наше войско час спустя после того, как последние из провожающих повернули назад в город. Тогда мы скинули тяжелые парадные доспехи и побросали их в обозные телеги. В этой сверкающей броне теперь удастся покрасоваться либо после победы, либо в открытом военном гробу. Мне, однако, не понравилось, что после картины парада сразу шло изображение сцены падения стены – как будто не было ужасной годичной осады.
За этот год погибло слишком много ориссиан. Пало более трети моих стражниц, и мне пришлось научиться искусству, о котором молчат летописцы, – постоянно просить у начальства или у тех, кто обладал хоть крупинкой власти. Просить оружия вместо потерянного или сломанного, припасов и более всего – подкреплений взамен моих бедных убитых, раненых, покалеченных подруг. Прибывали новые рекруты, их приходилось долго обучать, прежде чем они получали шлем стражниц с гребнем, но все равно они не могли сравниться с теми, с кем я вышла из Ориссы.
Еще мне пришлось научиться писать письма матерям, отцам, женихам, где смерть дорогого человека всегда была мгновенной и безболезненной и всегда – во время совершения какого-либо подвига. По большей части это была ложь, но я не сожалею о ней. Гражданским не стоит говорить правды о войне, разве когда их надо запугать настолько, чтобы конфликты перестали бы решать с помощью меча.
Как только мы приблизились к Ликантианской стене, пролилась кровь. Мы атаковали и были отброшены. Еще один штурм с тем же результатом. Мы снова бежали от каменной стены, неприступной как скала. Мы вырубили лес и построили осадные машины, но и они не принесли нам успеха. Несколько раз нам удавалось достичь подножия стены, но мы не могли закрепиться. Воины – мужчины и женщины – погибали, если не убирались вовремя от стены. Но мы продолжали оказывать давление на врагов.
Когда они возвели свой город в незапамятные времена, они построили его как крепость. Город стоял на мысе полуострова там, где вулкан когда-то изрыгал огонь в небо. Море прорвалось в кратер, и образовалась огромная гавань с высокими стенами-берегами. Ликантианцы заперли вход в нее гигантской цепью, чтобы преградить путь врагам (нам например). На склоне кратера стоял чудовищный замок архонтов – там когда-то томился в заключении мой брат. Сам город был построен по берегам гавани и простирался дальше в глубь полуострова. В Ликантии предпочитали строить высокие дома – не как мы строили в Ориссе. В самой узкой части полуострова они возвели стену, за ней начинался глухой лес. Ни единой ликантианской лачуги в нем не было.
Наша армия отрезала их от остальной земли, но могучий флот ликантианцев все еще был опасен. Мы, речные жители, совсем недавно поняли важность морских сражений, поэтому у нас было мало военных кораблей, строительство настоящего флота еще только начиналось. Особенно много кораблей было заложено на верфи Антеро, которую построил Амальрик, когда вернулся из Далеких Королевств. Мы не могли позволить ликантианским кораблям властвовать на море: они могли напасть на Ориссу или высадить у нас в тылу десант. По крайней мере, их корабли могли подвозить осажденным припасы, и осада длилась бы вечно. Когда стало ясно, что с ликантианским флотом надо сражаться, наши магистры и воскресители приняли нелегкое решение: они наняли морских пиратов. Никто ни секунды не сомневался, что пираты сражаются единственно ради выгоды, поэтому ни о какой самоотверженности не может быть и речи, и если враг предложит заплатить им больше, они не колеблясь перейдут на его сторону. Но другого выхода у нас не было, и флаг Ориссы был водружен на судне, которое еще недавно ходило под черным знаменем анархии. После пьяных «выборов» командование над ними принял «адмирал» Холла Ий, здоровенный бык, в котором все – смазанные салом и зачесанные назад волосы, шелковое платье, три или, как говорили некоторые, четыре кинжала, спрятанные на теле, высокие сапоги со шнуровкой и загнутыми носами – все говорило о том, что он заправский корсар. Необходимо признать, что, судя по последующим событиям, Холла Ий мог держать под контролем свою банду. Он начал свое правление с возведения нескольких виселиц вокруг пиратского лагеря и потом постоянно следил, чтобы на них болтались свежие трупы нарушителей порядка. И еще он нападал быстро и неожиданно и сумел загнать ликантианские корабли обратно в их гавань, потопив и захватив тех, кто осмелился сопротивляться. Великая цепь, запирающая гавань Ликантии (она простиралась от замка архонтов до сторожевой башни на другом берегу), остановила наши корабли, но теперь Ликантия была заперта не только с суши, но и с моря.
Битва у стены продолжалась. Магия воссоздала эту стену до начала войны, но, как я и говорила Амальрику, она пала под напором стали, лишь слегка подкрепленной волшебством. Весьма наблюдательный офицер из отряда пограничных разведчиков (этот отряд стал почти таким же элитным подразделением, как и мои стражницы) заметил, что один участок стены слабо охраняется. Спустя неделю наши катапульты стали изредка, чтобы не привлекать внимания архонтов, обстреливать это место стены. Когда каменная кладка частично разрушилась, был отдан приказ о штурме.
Генерал Джинна разрешил разведчикам быть первыми в штурмовых колоннах, несмотря на то что я отчаянно упрашивала поставить на это место стражниц.
Гэмелен находился в шатре Джинны, когда я спорила с генералом. Гэмелен предпочел покинуть Ориссу, чтобы возглавить экспедицию воскресителей. Многие называли это патриотизмом, но циники утверждали, что наши воскресители просто боятся секретного оружия, которое архонты могли придумать, используя знание волшебства принца Равелина. Но потом я узнала, и вы тоже узнаете в свое время, что Гэмелен покинул Ориссу по другим причинам.
Он вмешался и заставил нас обоих замолчать, когда спор стал таким громким, что стал слышен охране у входа в шатер. Тогда мне это не очень-то понравилось, но на самом деле он, вероятно, спас меня от разжалования и бесславного возвращения домой, так как я как раз собиралась назвать Джинну тупым вараном. Гэмелен предложил нам компромисс: как только разведчики захватят стену, мои стражницы пойдут во второй волне. Я буркнула слова благодарности, вежливо изогнула бровь, как этого требовал этикет, раздраженно стащила с головы шлем и вышла из шатра. Гэмелен последовал за мной и, когда мы оказались за пределами слышимости охраны, дотронулся до моего плеча. Я едва не рявкнула на него в раздражении, но вовремя вспомнила, что с магами нужно быть поосторожнее, а то он еще сотворит заклинанием специальных невидимых вшей для меня, чтобы поучить вежливости.
С тех пор как мы разбили лагерь у стены, Гэмелен заходил ко мне в палатку несколько раз. Никто не знал почему, и даже Корайс не смогла придумать никакой неприличной причины. Я думала, что это было что-то вроде извинения за то, что он не сразу поддержал Амальрика в его борьбе против коррупции в гильдии воскресителей, или он делал это в память о моем давно умершем брате, убитом предателем, работавшим на принца Равелина. Но все эти теории были слишком неправдоподобны, чтобы удовлетворительно объяснить частые посещения волшебника.
Отблеск лагерного костра упал на его лицо, и я увидела, что Гэмелен слегка улыбается.
– Я понимаю ваше разочарование, капитан Антеро, – сказал он. – Но вы подумали о том, что, если бы генерал Джинна был поупрямее и не согласился со мной и с вами, многие из ваших стражниц остались бы завтра в живых?
Я едва не задохнулась от удивления и, не заботясь более о приличиях, закричала на него:
– Ну и что? Долг солдата – пасть на поле брани. Зачем же тогда они пошли служить, если не понимают этого?
Я услышала приглушенный смешок.
– О мой бравый капитан! Ваш ответ – ответ смелого солдата. Но… я ожидал большего от Антеро. Ибо зеркало не всегда отражает только одну реальность.
– Я не понимаю.
Ответа не было, и Гэмелен исчез, растворился в темноте, мне даже показалось, что он использовал для этого магию. Я не долго размышляла над этим. Воскресители всегда вели себя так. Слухи об их волшебной силе возникли частично благодаря старательно нагнетаемой ими таинственности. Потом я подумала о другом: Гэмелен, суровый и безжалостный, как беркут, не только улыбался, но и смеялся – если только шум ветра не обманул меня. Может быть, когда-то давно, когда рыбы умели говорить, Гэмелен был обыкновенным человеком? Смеялся, любил, шутил, пил вино, подмигивал красивой девушке или юноше? «Невозможно», – подумала я и заторопилась: надо было отдавать приказы и готовиться к ночному бою.
