Дмитрий Скирюк - ОСЕННИЙ ЛИС
Была в том селе одна девушка – дочь деревенского Головы. Всем взяла – и красой, и умом, и умением, да замуж все не спешила. Парни из соседних селений свататься приходили, да все без толку.
– Ну, а ты? – спросил Реслав, когда Жуга умолк.
– А что – я? – горько усмехнулся тот. – Они все на приданное зарились, да на хозяйство. А я… Любил я ее, понимаешь? Любил я Мару!
– А она?
– Бог ее знает… Встречались, верно. А только глупо все. За меня, сироту, только рябая пойдет – кто я такой? Пастух, приемыш, травник-недоучка… дурак рыжий… Отец ее не позволил бы.
Реслав вдруг почувствовал, как что-то тревожное, непонятное ширится и растет в груди. Страх! – внезапно понял он. Зачем же спустился в долину этот странный паренек с глазами древнего старика?
– С ней что-то случилось? – словно по наитию спросил он.
Жуга вскинул голову:
– Откуда ты знаешь?! А, не все ли равно…
В тот вечер Жуга встретился с Марой в последний раз. Они расстались перед тем, как стемнело. Больше ее никто не видел, лишь слышали за околицей чей-то крик, да полуслепая бабка Ляниха божилась, что «вихорь девку унес». Искали – не нашли.
– А ты, стало быть, на поиски ушел? – предположил Реслав.
– Н-не совсем, – замялся Жуга. – Тогда, в горах, все также было – людей ведь долго поднимать не надо, кликни только – все налетят, и крайнего найдут, и судилище учинят… На меня поклеп и навели. Вазах заступился было – не пощадили и его. Много ли старику надо? Крепко били, в полную силу – со страху, должно быть; всем миром навалились, с камнями, с дубьем.
– А потом?
– Потом? – с усилием переспросил Жуга. – В лесу я прятался. Сдох бы, наверное, с голоду, да повезло – родник был поблизости, да лабаз я нашел беличий – орехи, там, грибы… Как раны подживать стали, я в деревню ночью пробрался. Дом стариковский растащили, унесли кто что мог, только травы не тронули – я собрал, да посох, вот, взял…
У дверей сарая внезапно послышались тихие шаги. Заскрипел засов, дверь приоткрылась, и чей-то голос позвал: «Жуга! Реслав! Вы здесь?»Реслав сердито засопел – будто они могли быть где-нибудь еще!
– Кого там принесло? – буркнул он.
– Это я, Балаж… Где вы тут?
Дверь открылась шире, в прямоугольном проеме показалась понурая фигура. Разглядев пленников в темноте, Балаж опустился наземь рядом с ними, обхватил голову руками и замер так.
– Чего пришел-то? – спросил Реслав. – Нашли Ганну?
– Нет… – Балаж всхлипнул. Голос его дрожал. – Я Влашека домой услал, сказал – сам постерегу… Что мне делать теперь, а? Что?
Реслав не знал, что и сказать на это.
– Что ж ты… – в сердцах бросил он. – Сам же кашу заварил, а теперь к нам… тьфу, пропасть…
– Не я это! Янош, старый черт… Как в тумане все! Ганна! Ганночка моя! – он рванулся вперед, схватил Реслава за плечи, затряс. – Помоги, Реслав! Жуга! Меня Довбуш послал к вам, говорит, не виноватые вы! Что с Ганной? Где она?!
– Да не ори ты так! – поморщился Реслав.
Неожиданно подал голос Жуга:
– Селяне спят?
– По домам все…
– Проведи нас к Довбушу.
Балаж кивнул, вынул нож и перерезал веревки.
* * *
В хате у Довбуша царил полумрак, лишь горела, потрескивая, свеча в глиняном подсвечнике, да теплилась у икон лампада. Темные лики святых еле виднелись сквозь слой копоти. Тускло поблескивал золоченый оклад.
Довбуш осунулся и словно бы постарел сразу лет на десять. Усы его обвисли. Грузный, хмурый, небритый, он сидел за столом, не шевелясь, и лишь поднял взор, когда скрипнула дверь. На столе перед ним стояла большая глиняная бутыль и кружка.
Реслав сел, растирая распухшие багровые запястья. В драке ему основательно расквасили нос, в усах и бороде запеклась коркой кровь. Заприметив в углу висящий на цепочке медный рукомойник, он оглянулся на Довбуша – тот кивнул, – встал и принялся отмываться. Отпил воды прямо из носика, крякнул.
Жуга обошел горницу, пощелкал пальцами, остановился у икон. Обернулся.
– Кто заходил в хату? – резко спросил он.
Довбуш посмотрел удивленно.
– Никто… – Покосился на Балажа. – Только он вот…
Он встал, достал с полки еще три кружки, разлил из бутылки густое темное пиво, буркнул: «Пейте!»– и снова сел. Жуга и Реслав жадно осушили кружки, Балаж лишь пригубил и отставил пиво в сторону.
– Ну, вот что, – начал Довбуш. – Верю, что вы тут ни при чем. Сказывайте сразу, можно ли Ганну сыскать?
Реслав посмотрел на Жугу, Жуга – на Балажа.
– Рассказывай по порядку, – потребовал Жуга.
Балаж нервно хрустнул пальцами, начал:
– Да почти нечего рассказывать. Ну, гуляли мы за околицей, как всегда, потом домой она пошла. Я вслед ей глядел, тут вижу: ровно рябью воздух подернулся, поплыло все, да страшно так, непонятно. Ганна остановилась, назад шагнула… Пыль да листья закружило, словно ветром, я сморгнул, рукой прикрылся на миг, а продрал глаза – нет ее… Нет – и все. А тут и Григораша мать заохала, запричитала – на крыльцо вышла крынку вымыть, да крынку-то так и грохнула. «Балаж! – кричит, – это что ж такое творится, господи боже!» Я туда, я сюда – нет Ганки! Я к Влашеку, а потом уж Янош прибежал…
Жуга нахмурился, побарабанил пальцами по столу.
– Где это случилось? – спросил он.
Балаж вытянул руку: «Там…»
– А где тот Юраш живет, у которого пес издох? В той же стороне?
Балаж побледнел, кивнул:
– Да.
Жуга встал, еще раз осмотрелся. Глаза его возбужденно блестели. Он вскинул руки, сплел пальцы в хитрый узел, нахмурил лоб.
– Авохато! – вдруг воскликнул он. – Эванна-эвахор!
Пол хаты вспыхнул, замерцал голубыми сполохами. Балаж вскрикнул испуганно, влез с ногами на лавку. Довбуш разинул рот, перекрестился дрожащей рукой.
– Не двигайтесь! – крикнул Жуга, не расплетая пальцев. – Реслав, соль! Скорее!
Теперь стало видно множество пятен на глинобитном полу, больших и малых, светящихся, как гнилушки в лесу. Реслав метнулся к столу, схватил берестяную солонку, глянул вопросительно на Жугу.
– Бросай! – Жуга мотнул головой.
Реслав швырнул солонку оземь. Мелкая белая соль взметнулась в воздух, растеклась тонким облачком, осела на полу. Жуга разжал пальцы. Призрачное сияние погасло. Стало тихо, лишь под потолком зудели комары.
– Свят, свят… – Довбуш перевел дух, нащупал кружку, сделал несколько глотков. Балажа трясло.
Жуга взял со стола свечу, осторожно ступая, обошел хату, внимательно глядя в пол, остановился, опустился на колени.
– Вот они! – сдавленно воскликнул он. Свеча желтым светом озаряла его лицо и руки. – Идите сюда, только осторожно!
Реслав, Довбуш и Балаж сгрудились у стены, где соль тонким слоем припорошила цепочку узких следов. Чьи-то ноги, обутые в мягкие остроносые башмаки, прошлись здесь от входа к печке, затем дальше – к иконам, и обратно к порогу. Реслав глянул в красный угол и похолодел: иконы были перевернуты.
Все четверо переглянулись.
– Кто это был? – спросил Реслав. Жуга покачал головой.
– Не знаю, – угрюмо сказал он. – Наверное, человек – Хозяин башмаков не носит. Кто и откуда – не ведаю. Следы свежие – вишь, как соль густо легла…
– Н-да…
– Гм!
– Жуга! – окликнул Довбуш. – Это он? Он Ганну уволок?
Жуга кивнул, грустно посмотрел ему в глаза.
– Мне жаль, Довбуш, – сказал он, – но я сейчас ничем не могу тебе помочь. Прости.
Довбуш пошатнулся, оперся на стол. Обвел всех беспомощным взглядом своих серых глаз. Гулко сглотнул.
– Но… она жива? – выдавил он.
Жуга пожал плечами:
– Кто знает!
– Где она? Что с ней?! – подскочил к нему Балаж. – Говори!
Жуга повел плечом, стряхнул его руку.
– Больно мало я знаю, Балаж, чтобы промочь… Может быть, это тот, кого я… ищу…
– Мара… – начал было Реслав, но перехватил испепеляющий взгляд Жуги и поспешно умолк.
Довбуш поднял седую голову. По щекам его текли слезы.
– Что ж это… – прошептал он дрожащими губами. – Средь бела дня… – Он протянул широкую мозолистую ладонь, взял Жугу за рукав. Тот не пошевелился. – Жуга… Реслав… Хлопцы, помогите! Я старый дурак, но я многое повидал, я знаю, вы можете… Денег не пожалею, все отдам! Помогите! Возверните ее, хлопцы… хлопцы… – Он спрятал лицо в ладонях.
Реслав стоял, глядя то на Жугу, то на Довбуша. Перед ними сидел старый, убитый горем вдовец, у которого только и была отрада что дочь-красавица, и вот теперь отняли и ее. Перед его взором вдруг возникла Ганка, как живая – веселое лицо, задорная белозубая улыбка, глаза… Господи, глаза… И голос: «А что, Реславка, не упадешь ли, коль побежишь в своей хламиде?»И смех звонкий, заливистый…
Жуга, мрачный, взъерошенный, молчал, глядя в сторону. В свете свечи виднелись шрамы, свежие ссадины, большой синяк под правым глазом. Рубашка висела на нем рваными клочьями, кое-где запеклась бурыми пятнами кровь. Был он побитый, оборванный, хромой, но Реславу почему-то не хотелось бы сейчас оказаться у него на пути – такая была в нем злость, такая сила его вела, мрачная, темная… «Кто же он?»– в который раз спросил себя Реслав.