Святослав Логинов - Чёрный смерч

Рута проводила взглядом уходящего вождя, затем возложила руки на головы ждущих Таши и Векши и тихо сказала:

– Мать-зубриха Люна благословляет вас и нарекает своими детьми.

И никто не заметил, как выбралась из толпы пришедшая посмотреть на праздник Тейла и, закрывши лицо рукой, побежала куда-то за дома. Народ лишь в затылках чесал да удивлялся: «Ну дела, чего только ночка на празднике дожинок не учудит!»

* * *

В узком проулочке за домами, где обычно женщины циновали надранные лыки, сидела на чурбачке Тейла, дочь вождя, первенка, любимица… На ладони у неё лежала гладкая аметистовая слезинка, и настоящие слезы медленно чертили полоски по щекам.

Как же это случилось такое? Ведь приходил, говорил о любви, обещал ждать, покуда Тейла пройдёт посвящение. Подарки дарил. И отец, прежде такой суровый, вроде бы смягчился, уже не смотрел зверем, не скрежетал зубами, если помянуть при нём Ташино имя. Так всё славно сходилось, все девчонки завидовали. А тут явилась от чужих людей лесная дурёха, ни кожи, ни рожи, только и есть, что глазищи зелёные, что у рыси. Кто бы на такую смотрел, а ведь исхитрилась, увела парня, околдовала, разлучница, сквернавка… И теперь хоть плачь, хоть вой – ничего не поправишь. И приняли пришелицу в чужую семью, так что теперь ей Таши ни в жизнь не видать, даже если разлучницу злые демоны утащат. Лар-прародитель, за что ей такая беда? А ведь как всё начиналось! Камешек самоцветный подарил, отшлифованный, слезиночкой, ни у кого такого нет. Дивный камушек, а не наденешь, не покрасуешься… Откуда, спросят, от чужого мужа? Ой, неловко-то как!

Да ещё и отец взбеленится, поди всю косу выдерет…

Медленные прозрачные слезы падали со щёк на раскрытые ладони, на холодную каменную слезинку.

Свадеб сыграть не успели. Через неделю после дожинок на горном берегу в третий раз за лето высадились мэнки. Видно, крепко достал их непокорный род, ежели после трёх страшных разгромов чужинцы не успокоились и желали во что бы то ни стало стереть с лица земли неуступчивых людей.

На этот раз мэнки переправлялись через Великую в десятке разных мест на множестве заранее подготовленных лёгких лодчонок, так что взять их на переправе не удалось. И селение не обложили силой, а засели в окрестных рощах, отрезав людям возможность нормально жить.

В селении прокричали сполох, мужчины спешно вооружились, похватали плетёные щиты, которых за два месяца понаделали с избытком, и стали ждать приступа. И лишь когда на третий день мэнки не начали никаких военных действий, вождь и лучшие воины поняли, что произошло. На родной земле в осаде оказались.

Полсотни воинов вместе с шаманом сделали вылазку, но никого не достали. Мэнки ушли от боя, бросив наспех слепленные шалаши и землянки. Шалаши были порушены, но люди понимали, что новые построить – пара дней работы.

Получалось, что большой отряд мог ходить по своей земле невозбранно, а нормальной жизни людям больше не видать. Девкам за грибами идти – что, к каждой полсотни воинов приставлять? А стадо так и будет за городьбой кучиться? И осенняя охота – тоже мэнкам достанется. Этак они безо всякой битвы людей под корень изведут.

– Ничего!.. – скрежетал зубами вождь, – зимой жаборотые без тёплого жилья повымерзнут. Тут мы их голыми руками возьмём.

– Уйдут они на зиму на тот берег, – хмуро возразил Мугон, – а по весне опять вернутся. Только мы к тому времени уже от голода ослабнем. Так что зимы ждать нельзя, сейчас решать надо.

Легко такие советы давать, а кто бы подсказал, что решать? С кем сражаться, если врага не видать? Этак бывает, сойдутся парни на кулачках биться – один здоровый, машет напропалую, да всё мимо. А другой, куда как пожиже, а дождётся, что соперник запыхается, да и свалит его ловким ударом. Так и туг, сколько ни бей мэнков, все удары в пустое место приходятся.

Подумывал Тейко о ночной вылазке, но сам же эту мысль отверг – от такого безрассудства только мэнкам прибыль. Бросить всё и бежать на запад, к Бе-лоструйной? Как же, спасёт Белоструйная, если уж Великая не удержала супостата… Нет выхода, и напрасно ждут воины мудрого решения вождя.

Тоскливо стало Тейко Быстроногому от такой безысходности. Впервые он пожалел, что нет рядом ненавистного Ромара. Уж тот что-нибудь да придумал бы…

* * *

Зачарованные горы, запретный северный край, сплошь был покрыт лесом. Но однажды налетел вихрь, грянула сухая, без единой капли воды гроза, и громовая стрела, ударив в высокую сосну на вершине одной из сопок, подожгла лес. Два дня гора пылала, словно невиданный факел. Сгорело всё, что могло гореть, и ветер разнёс пепел на восемь сторон, после чего посреди чащобы образовалась большая каменистая плешь. Лет с той поры прошло не так много, и даже травы покуда не обосновались как следует на облысевшей горе. Там, где из камня сочилась вода, земные кости пятнал мох и серые лишайники, в трещеватых местах, где лучше держался приносимый ветром прах, прижилась кудрявая камнеломка и кипрей, разносящий в августе белый пух семян. Но больше всего оставалось неприкрытого камня, и маленькие, неброско разрисованные ящерки грелись по утрам на красноватом граните.

Здесь на высоком, продуваемом всеми ветрами холме, Уника с утра развела костёр. Натаскала валежника как следует, с запасом, хотя потом некому будет поддерживать огонь. Отложив кремни, долго вытирала пламя, чтобы огонь был чистый, какой всего лучше подходит для небывалых дел. Раскидывала обереги да амулеты, фигурки чуров и прочие идольца. Старалась, хотя и знала, что от этих мелких ухищрений ничего уже не зависит. Или она сделает, что задумала, или не сделает, а от бобов и мышиных косточек мир не изменится.

Когда валежины прогорели, оставив после себя исходящий голубым жаром уголь, йога разложила поверх бегающих всполохов травы, немалый запас которых принесла с собой, да и здесь не поленилась поднабрать. Тайное искусство, мужское, йогиням неведомое и запретное для них, но Унике уже дважды приходилось заниматься такими делами. Впервые – давным-давно, когда надо было помочь вздумавшему камлать безрукому учителю. Второй раз – совсем недавно, во время похода за нефритовым ножом. Не так это трудно – древней ухваткой развести чистый огонь, пряными травами вызвать душистый, кружащий голову дым. Легко протянуть руку за бубном, провести согнутыми пальцами по чуткой коже. Тяжко ступить в верхний мир, особенно тому, кто знает, что возврата не будет, но не ведает, сможет ли он сделать там хоть что-нибудь.

Судьба шаманыша Рона стояла перед внутренним взором самонадеянной йоги.

Когда-то прежняя йога Нешанка сказала при ней: «Женскую руку можно различить даже среди странных существ и морских гадов». Точно так же можно различить и мужскую руку. Ни одна женщина никогда не сможет стать шаманом. Шаман – это тот, кто ходит в верхний мир и возвращается оттуда, а женщине это не дано. Уйти – можно, назад вернуться – нет. Уника понимала это и была спокойна. Боялась лишь, что не сумеет закончить задуманное.

Одурный дым щекотно коснулся ноздрей, заслезились широко распахнутые глаза. Ничего, сухоглазая, хоть перед концом ты поплачешь…

Уника погрела бубен над углями, ласково коснулась пальцами звонкой кожи, провела ногтями, вызвав тонкий скрип, потом резко, без тени сомнения ударила первый раз: «Бум! Тр-р-р!»

Бубен был старый, найденный среди вещей Ромара. Много лет лежал он без дела, но Уника знала, что Ромаровы вещи силы не теряют. И она, ожидая, пока откроется путь, заставляла звонкий круг гулко вскрикивать и рассыпаться костяным смехом бреко-тушек.

Зачем она это делала – Уника сама не могла сказать. Должно быть, потому, что так делали всегда. Бубен нужен шаману, чтобы по его звуку найти обратную дорогу в оставленное тело. Жаль, что женщина, даже с бубном, эту дорогу найти не сумеет. Так что и бубен ей ни к чему, разве что оповестить весь верхний мир: «Я иду!»

Колдовской дымок щекотнул ноздри. Звон бубна слился со звоном в ушах. Резкие движения рук – два кряду удара, затем вскинуть руку и мелко потрясти бубен – казались чужими и ничуть не мешали думать. Уника вспомнила, как она сидела вот так же, когда Ромар перед походом на Кюлькаса ходил в верхний мир. Перед ней тогда тоже открывалась дорога, но Уника не тронулась с места, зная, что вернуться не сможет. А Ромар так и не рассказал, что видел он в тот раз. Сказал лишь, что встретил врага и говорил с ним. Странное место – верхний мир, там невозможно сражаться, а по-настоящему убить там может лишь предвечный властелин. Зато здесь, в мире вещественном, предвечный оказывается уязвим. Страшно, что настоящий мир – это место, где все убивают всех и миротворец Баюн должен скрываться в пещере от жизни, которую он так любит.

И был ещё один костёр, вспомнившийся в эту минуту. Костёр, который она разожгла на последнем привале, прежде чем пойти и убить владыку вод. Тогда ей казалось, что наступил последний день жизни, Возможно, она не смогла бы сделать задуманного, но сын, ещё не родившийся, толкнул её, напоминая, что надо спешить.