Анджей Сапковский - Владычица озера
– У меня ничего нет! – что было сил крикнул Ярре, хоть и невелика была надежда на то, что кто-нибудь услышит и примчится на выручку. – Я бедный странник! У меня нет ни гроша в кармане! Что ж отдавать-то вам? Палку эту? Одежду?
– И энто тожить, – сказал шепелявый, и в его голосе было что-то такое, что заставило Ярре вздрогнуть, – потому как надобно тебе знать, странничек убогий, по правде-то мы тута, при желании будучи, девки какой-никакой дожидалися. Но коли ночь уж на носу, никто, видать, не придет из девок-то, и стало быть, на безрыбье и рак рыба. Хватайте, ребяты!
– У меня нож! – взвизгнул Ярре. – Предупреждаю! У него действительно был нож. Ярре умыкнул его из храмовой кухни за ночь до бегства и спрятал в суме. Но ни разу не пускал в дело. Его парализовало – и поразило – сознание того, что все это бессмысленно и никто ему не поможет.
– Нож у меня, говорю!
– Это ж надо! – усмехнулся шепелявый, подходя ближе. – Нож у него, вишь ты. Кто б мог подумать!
Ярре не мог бежать. Ужас превратил его ноги в два врытых в землю столба. Горло петлей стянул спазм.
– Эгей! – вдруг крикнул третий молодым и удивительно знакомым голосом. – Я ж его навроде бы знаю! Ну да, ну конечно ж, знаю я его! Отстаньте, говорю, знакомый это. Ярре! Ты меня узнаешь? Мэльфи я! Эй, Ярре! Узнаешь друга Мэльфи?
– У... узнаю. – Ярре изо всех сил боролся с отвратительным, неодолимым, незнакомым ему раньше ощущением. Только когда почувствовал боль в бедре, которым ударился о бревна моста, понял, что это за ощущение.
Ощущение потери сознания.
***
– Ого, вот так неожиданность, – повторил Мэльфи. – Вот-те случай так случай! Во, глянь-ка, своячка случилось встренуть! Из Элландера знакомца! Друга! А, Ярре?
Ярре проглотил кусок твердой и тягучей словно подметка солонины, которой его угостила странная компания, заел печеной репой. Он не ответил, только кивнул в сторону окружающей костер шестерки.
– И куда ж ты направляешься-то, Ярре?
– В Вызиму.
– Ха! Так и нам ведь в Вызиму! Во совпадение-то! А, Мильтон? Ты Мильтона-то помнишь, Ярре?
Ярре не помнил, не был уверен, видел ли его вообще когда-нибудь. Впрочем, Мэльфи тоже слегка преувеличивал, величая его другом. Это был сын бондаря из Элландера. Когда они вместе посещали начальную храмовую школу, Мэльфи регулярно и чувствительно колотил Ярре и называл его при этом ублюдком, зачатым без отца и матери в крапиве. Так тянулось около года, по окончании которого бондарь забрал сына из школы, поскольку стало ясно, что подросток годен исключительно для бочек. Так Мэльфи, вместо того чтобы в поте лица своего познавать секреты чтения и чистописания, в поте того же лица строгал клепки в мастерской отца. А когда Ярре выучился и по рекомендации храма был принят на должность помощника писаря в городском суде, бондарь-сын, по примеру отца, кланялся ему в пояс, совал презенты и демонстрировал дружбу.
– ... в Вызиму идем, – продолжал свое повествование Мэльфи. – В армию. Все мы туда как один в армию идем. Вон те, понимаешь, Мильтон и Огребок, сыновья кметовы, по данной повинности набраны. Сам знаешь...
– Знаю. – Ярре окинул взглядом кметовых сыновей, светловолосых, одинаковых как братья, грызущих какое-то неизвестное испеченное на углях едово. – По одному с десяти ланов. Ланный контингенс [Контингенсный (уст.) – поставленный в обязательном порядке.]. А ты, Мэльфи?
– Со мной, – вздохнул бондарев сын, – все вышло так: по первому разу, когда цеха должны были выделять рекрутов, отец откупился и жребий не тянул. Но номер не прошел, пришлось тянуть второй раз, потому как так решил город... Сам знаешь...
– Знаю, – снова подтвердил Ярре. – Дополнительный набор контянгенса Совет города Элландера установил законом от шестнадцатого января. Это было необходимо, учитывая опасность нильфгаардского нападения.
– Нет, Щук, ты токо послушай, как поеть, – хрипло влез в разговор крепкий и остриженный чуть не наголо тип, которого называли Окультихом и который первым окликнул его на мосту. – Господинчик! Вумник какой!
– Умник, – протяжно поддержал второй крупный парень с вечно прилепленной к круглой физиономии глуповатой усмешкой. – Мудрила, ишь!
– Заткнись, Клапрот, – медленно прошепелявил тот, кого называли Щуком, самый старший среди них, рослый, с отвислыми усами и подбритым затылком. – Ешли умник, годитша пошлушать, кады треплецца. Пользительношть от того могет быть. Наука, значицца. А наука никому никогда не навредила. Ну, почти никогда. И почти никому.
– Что верно, то верно, – согласился Мэльфи. – Он, Ярре, стало быть, и впрямь не дурак, читательный и писательный... Ученый. Он же ж в Элландере за судебного писаря трудился, а в храме Мелитэле у него в попечительности цельный книгосбор был...
– А чего ж тады, любопытштвую, – прервал Щук, рассматривая Ярре сквозь дым и искры, – такой шубедно-храмовшко-зашранный книжник делает на вызимшком большаке?
– Как и вы, – повторил юноша. – В армию иду записываться.
– А чегой-то, – глаза Щука блеснули, отражая свет, как глаза большой рыбины в свете лучины на носу лодки, – чего, интерешуюшь, шудебно-храмошкой мудрец в армии найтить могет? Потому как ведь не по набору идет? Э? Ведь же кажный дурак знаеть, што храм ишключен иж контингенша и не обяжан рекрутов поштавлять. Да и то ишшо кажный дурень жнает, што кажный шуд швого пишарчука от шлужбы могет защитить и не объявлять. Дык как же энто получаецца, милшдарь чиновник?
– Иду в армию добровольцем, – объяснил Ярре. – Сам иду, по своей воле, не по контингенсу. Частично по личным побуждениям, но в основном из чувства патриотического долга.
Компания взревела громким гудливым, хоровым хохотом.
– Гляньте, ребяты, – проговорил наконец Щук, – какие шупроворечивошти порой в человеке шидят. Две натуры. Вот, парень. Кажалошь бы, ученый и бывалый, к тому ж, нешомененно, от рожжения не дурак. Жнать бы должен, што на войне творицца, понимать, кто кого бьет и того и гляди шовшем доконает. А он, как шами шлышали, беж принуждения, по швоей воле, из патеротичной обяжанношти, хотит к проигрываюшшей партии приштать.
Никто не прокомментировал. Ярре тоже молчал.
– Этакая патеротичная обяжанношть, – сказал наконец Щук, – обнаковенно больноголовым пришучна, хочь, может, и храмово-шудебным вошпитанникам тож. Но тута речь шла и о каких-то личных побуждениях. Шильно я любопытштвую, какие это такие личные побуждения у его?
– Они настолько личные, – отрезал Ярре, – что я не стану о них говорить. Тем более что вы, милсдари, и о своих побуждениях не очень торопитесь рассказать.
– Глянь-ка, – проговорил, нарушив минутную тишину, Щук, – ежели б какой-никакой проштак так шо мной жаговорил, то б он ш ходу по мордашам огреб. Но ежели ученый пишарчук... Такому прошшаю... на первый раж. И отвечу: я тожить до войшка иду. И тожить добровольцем.
– Дабы, словно какой больноголовый, пристать к проигрывающим? – Ярре сам удивился, откуда в нем вдруг взялось столько наглости. – Попутно обирая странников на мостах?
– Он, – захохотал Мэльфи, упреждая Щука, – все еще обижается на нас из-за засады на мосте. Перестань, Ярре. То так, игранка была. Шутковали мы. Невинная такая шутка-то! Верно, Щук?
– Ага. – Щук зевнул, щелкнул зубами. – Игранки такие, невинные. Жижнь тошклива, ошовеешь вконец. Точно навроде теленка, которого в жареж ведут. Потому токмо шуткой, либо игранкой ее шебе можно ражвешелить. Ты так не шшитаешь, пишарчук?
– Считаю. В принципе.
– Ну и порядок. – Щук не спускал с него слезящихся глаз. – Потому как иначе никчемной был бы иж тебя для наш компаньон, и лучче б тебе в Выжиму одному идтить. Да хочь бы и сразу.
Ярре смолчал. Щук потянулся.
– Я шказал, што хотел. Ну, ребяты, пошутковали мы, поигралишя, а теперича и передохнуть надыть. Ежели к вечеру хочим в Выжиму попашть, то ш шолнышком отправляцца будем.
***
Ночь была очень холодной. Несмотря на усталость, Ярре, свернувшись калачиком под опончей и поджав ноги чуть не до подбородка, уснуть никак не мог. Когда же наконец уснул, то спал скверно, его все время будили сны. Большую часть он не запомнил. Кроме двух. В первом сне знакомый ведьмак Геральт из Ривии сидел под нависшей со скалы длинной сосулькой. Неподвижный, обледеневший и до половины засыпанный валящим снегом. Во втором сне Цири на вороной кобыле, прижавшись к гриве, мчалась галопом между искореженными ольхами, пытающимися схватить ее кривыми ветками.
Да еще перед самым рассветом приснилась ему Трисс Меригольд. После прошлогоднего пребывания в храме чародейка снилась ему несколько раз. Сны принуждали Ярре делать то, чего он впоследствии очень стыдился.
Сейчас, надо понимать, ничего постыдного не случилось. Просто было очень холодно.
***
Утром действительно, едва взошло солнце, все семеро отправились в путь. Мильтон и Огребок, кметовы сыновья из данного контингенса, подбадривали себя солдатской песенкой:
