Анджей Сапковский - Владычица озера
Он быстро провел рукой над темной с прожилками поверхностью стола, а когда отвел руку, на столе остался маленький флакончик из серо-зеленого нефрита.
– Нет, – прохрипела Цири. – Ни в коем случае. На это я не согласна.
– Ты не дала мне закончить.
– Не считай меня дурочкой. Я не дам ему того, что в этом флакончике. И не надейся!
– Ты слишком торопишься с выводами, – сказал Эредин медленно, глядя ей в глаза. – Пытаешься выше себя прыгнуть. А такие фокусы всегда кончаются падением. Очень болезненным падением.
– Я сказала – нет.
– Подумай как следует. Независимо от того, что находится в этом флаконе, ты выиграешь. Выиграешь в любом случае, Ласточка.
– Нет!
Движением таким же быстрым, как раньше, воистину достойным иллюзиониста, эльф убрал флакончик со стола. Потом долго молчал, глядя на реку Вздох, поблескивающую среди деревьев.
– Ты умрешь здесь, мотылек, – сказал он наконец. – Тебе не позволят отсюда уйти. Но это твой выбор.
– Мы договорились. Моя свобода за...
– Свобода, – хмыкнул он. – Ты все время толкуешь о свободе. А что ты сделаешь, получив ее? Куда направишься? Пойми же наконец, от твоего мира тебя отделяет сейчас не только пространство, но и время. Время здесь течет иначе, чем там. Те, кого ты знала там детьми, сейчас уже дряхлые старики, а твои ровесники – давным-давно скончались.
– Не верю!
– Вспомни ваши легенды. Легенды о людях, таинственно исчезнувших и вернувшихся спустя годы для того лишь, чтобы взглянуть на заросшие бурьяном могилы близких. Ты думаешь, это фантазии, байки, высосанные из пальца? Ошибаешься! Людей похищали на целые столетия, их уносили наездники, которых вы называете Диким Гоном, Похищенные, использованные, а потом отброшенные, как скорлупка выпитого яйца. Зиреаэль, ты умрешь здесь, тебе не будет дано увидеть даже могилы друзей.
– Я не верю тому, что ты говоришь.
– Веришь – не веришь, дело твое. А свою судьбу ты выбрала сама. Возвращаемся. У меня к тебе просьба. Ласточка. Не согласишься ли ты перекусить со мной в Тир на Лиа?
Несколько ударов сердца голод и дикое желание боролись в Цири со злостью, страхом перед отравлением и общей неприязнью.
– Охотно, – опустила она глаза. – Благодарю за предложение.
– Благодарить должен я. Пошли.
Выходя из беседки, она еще раз кинула взгляд на топчан и подумала, что Анна Тиллер была глупой и экзальтированной графоманкой.
Медленно, в молчании, вдыхая ароматы мяты, шалфея и крапивы, они спускались к реке Вздох. По лестнице вниз. Вдоль берега ручья, который назывался Шепот.
***
Когда вечером, надушенная, с еще влажными после ароматной ванны волосами, она вошла в королевские покои, то застала Ауберона на софе, склонившимся над книгой. Молча, одним лишь жестом, он приказал ей сесть рядом.
Книга была богато иллюстрирована. Правду говоря, в ней вообще не было ничего, кроме иллюстраций. У Цири, которая всеми силами пыталась играть роль светской дамы, кровь прилила к щекам. В храмовой библиотеке Элландера ей довелось видеть несколько таких произведений. Но с книгой Короля Ольх они не могли сравниться ни богатством и разнообразием, ни художественностью исполнения.
Они рассматривали долго, молча.
– Пожалуйста, разденься.
На этот раз он разделся тоже. Тело у него было худощавое и мальчишечье, без капельки жира, прямо как у Гиселера, как у Кайлея, как у Реефа, которых она не раз видела купающимися в ручьях или горных озерах. Но от Гиселера и Крыс так и разило энергией, так и било жизнью, жизненной силой, окруженной ореолом серебряных капелек водяных брызг.
А от Короля Ольх веяло холодом вечности.
Он был терпелив. Несколько раз казалось, что уже вот-вот – и все же ничего из этого не получилось. Цири была зла на себя, уверенная, что это результат ее неопытности и парализующего неумения. Он заметил это и успокоил ее. Как обычно, очень эффективно. И она уснула. В его объятиях.
Но утром его уже не было рядом.
***
На следующий вечер Король Ольх впервые проявил нетерпение.
Она застала его склонившимся над столом, на котором лежало справленное в янтарь зеркало. Зеркало было засыпано белым порошком.
"Начинается", – подумала она.
Ауберон небольшим ножичком собрал наркотик в два валика. Взял со стола серебряную трубочку и втянул порошок в нос, сначала в левую ноздрю, потом в правую. Его глаза, обычно блестящие, словно немного пригасли и потускнели, заслезились. Цири сразу поняла, что это не первая порция.
Он сформировал на столе два новых валика, пригласил ее жестом, подал трубку. "А, да что там, – подумала она, – Легче пойдет".
Фисштех был невероятно сильный.
Немного погодя оба уже сидели на ложе, прижавшись друг к другу, и пялились на луну слезящимися глазами.
– Зашнурованная ночь, – сказала она по-эльфьему, вытирая нос рукавом шелковой блузки.
– Зачарованная, – поправил он, вытирая глаз. – Ensh'eass, а не en'leass. Тебе следует поработать над произношением.
– Поработаю.
– Разденься.
Сначала казалось, что все будет хорошо, что наркотик подействовал на него так же возбуждающе, как и на нее. А на нее он подействовал так, что она сделалась активной и предприимчивой, больше того, прошептала даже ему на ухо несколько очень неприличных – в ее понимании – слов. Это вроде бы немного разгорячило его, эффект был, х-м-м-м, осязаем, в определенный момент Цири показалось, что все вот-вот получится. Но все отнюдь не было "вот-вот". Во всяком случае, не до конца.
И именно тут он занервничал. Встал, накинул на худощавые плечи соболиный мех. Стоял так, отвернувшись, глядя в окно и на луну. Цири села, обхватила коленки руками. Она была разочарована и зла, но одновременно на нее снизошла какая-то совершенно не свойственная ей сентиментальность. Явно действовал крепкий наркотик.
– Виной всему я, – пробормотала она. – Шрам на лице меня уродует, я знаю, знаю, что ты видишь, глядя на меня. Маловато во мне осталось от эльфки. Золотой самородок в куче перегноя.
– Ты невероятно скромна, – процедил он, резко обернувшись. – Я бы сказал – жемчужина в свином дерьме. Бриллиант на пальце разложившегося трупа. В порядке работы над языком отыщи еще и другие сравнения. Завтра я проведу экзамен, маленькая Dh'oine. Человеческое существо, в котором ничего, абсолютно ничего не осталось от эльфки.
Он подошел к столу, взял трубку, склонился над зеркалом. Цири сидела будто каменная и чувствовала себя так, словно ее оплевали.
– Я прихожу сюда не из-за любви к тебе! – чуть не пролаяла она. – Меня шантажируют, и ты прекрасно об этом знаешь! Но я соглашаюсь и делаю это ради...
– Ради кого? – запальчиво прервал он, совсем не по-эльфьему. – Ради меня? Ради заточенных в твоем мире Aen Seidhe? Ты, глупая девчонка! Ты желаешь это ради себя, ради себя ты Приходишь сюда и пытаешься мне отдаться. Потому что в этом твоя единственная надежда, единственная спасительная соломинка. И скажу тебе еще: молись! Истово молись своим человеческим идолам, божкам или тотемам. Ибо или я, или Аваллак'х и его лаборатория. Поверь мне, я не хотел бы попасть в лабораторию и познать это "или".
– Мне все равно, – сказала она глухо, скорчившись на постели, – я согласна на все, лишь бы получить свободу. Чтобы иметь наконец возможность освободиться от вас. Уйти. В мой мир, К моим друзьям.
– Твои друзья? – насмешливо спросил он. – Вот они, твои друзья!
Он резко отвернулся и подсунул ей под нос запорошенное наркотиком зеркало.
– Здесь твои друзья, – повторил он. – Погляди, полюбуйся.
Он вышел, развевая распахнутыми полами шубы. Вначале в мутном стекле она видела только собственное неясное отражение. Но почти тут же зеркало посветлело, стало млечно-белым, заполнилось дымом. А потом возникло изображение.
Йеннифэр, висящая в бездне, напрягшаяся, с руками, воздетыми кверху. Рукава платья раскинуты, как крылья птицы. Волосы колеблются, между ними шмыгают маленькие рыбки. Целые косяки искрящихся юрких рыбок. Некоторые уже щиплют щеки и глаза. От ног Йеннифэр спускается ко дну озера веревка, на конце веревки увязшая в иле и водорослях большая корзина с камнями. Наверху, высоко, сверкает и, поблескивает поверхность озера. Платье Йеннифэр колеблется в том же ритме, что и волосы. Запыленную фисштехом поверхность зеркала затягивает дым.
Геральт, стеклянисто-белый, с закрытыми глазами, сидит под свисающими со скалы длинными сосульками, неподвижный, обледеневший. Наносимый метелью снег быстро засыпает его. Белые волосы уже стали белыми льдинками, белые сосульки уже свисают с бровей и ресниц, с губ. А снег все идет и идет, все больше увеличивается сугроб, покрывающий ноги Геральта, все выше пушистые холмики снега на его плечах. Вьюга воет и свистит...
Цири сорвалась с постели, с размаху ударила зеркалом о стену. Треснула янтарная рамка, стекло разлетелось на миллион осколков.
Она узнавала, знала, помнила такого рода видения. Из своих давних снов.
