Вячеслав Шалыгин - Время Зверя
Насытившись, я вернулся на крышу цеха и, сместив Суть брошенного Ветром грязного листка бумаги, получил неплохую сигаретку.
«Видеть Суть вещей и менять её по желанию – вот чего не хватает людям, – подумалось мне после сладкой затяжки ароматным дымом. – Впрочем, тогда бы они перестали быть людьми. А это скучно».
Меня они устраивали именно такими, какими являлись. Они были забавными, но при этом странными и непоследовательными существами. Они прекрасно разбирались в логике и механике, но никогда не следовали постулатам этих фундаментальных наук. Приводила такая взбалмошность к ужасным и непоправимым последствиям, но редко кто пытался запомнить, а. лучше записать результаты. Впрочем, записывая, люди все равно их перевирали, да к тому же почти сразу приступали к редактированию в свете новых веяний в так называемой политике. В конечном итоге от истины в записях не оставалось и следа. Проходило время, и все повторялось снова. Они использовали те же законы, вновь плевали на них и вновь ошибались. И так до бесконечности. Как при этом мог накапливаться опыт, я не понимал никогда.
Ладно, непоследовательность хотя бы не убивала, но разве это был их единственный недостаток? Сколько смертельных комбинаций пороков и ошибок помнила завиральная человеческая история? Например, войны. Малые, большие, тайные, явные, информационные, экономические… Какие угодно, но всегда. Ни дня без стрельбы, ни минуты без свежего трупа, ни секунды без насилия. Однако всех это устраивало, и никакие исторические примеры не могли хоть как-то повлиять на стремление человека надавать по черепу своему ближнему, с целью получения материальной выгоды или просто от скуки. Чаще, конечно, венцы творения поднимали руку на братьев по разуму с целью наживы. Чем все заканчивалось – известно. Появлялась третья категория людей, вооруженная лучше первой, и проявляла насилие по отношению к агрессорам. Круг замыкался, но на то он и круг, чтобы быть примером бесконечности и безысходности. Появлялись новые любители поживиться за чужой счет, и все повторялось. На низком уровне – преступления, на уровне повыше – войны, на уровне принятия глобальных решений – политика… Впрочем, разве только в этом проявлялись «лучшие» черты человечества?
Например, охота на ведьм, которая уносила миллионы жизней, словно эпидемия чумы? Она существовала во все времена, только под разными лозунгами. А сколько раз по миру прокатывались волны лихорадочных припадков алчности? Сотни? Тысячи? Только куда исчезали счастливые обладатели богатых приисков и кладов? Где жили хотя бы их потомки? Куда уходили цветущие империи и синдикаты? А главное – почему они уходили?
Никто не задавался подобными вопросами, если твердо решал не просто выжить в суматошном мире, но и разбогатеть. Только вперед и черт с ними, со всеми остальными неудачниками! Это была психология сильных. Моя в том числе. Но я-то Зверь и не могу иметь другой психологии генетически, а откуда она появилась у людей? Неужели между нами имелось родство?
Занятно. Тогда что общего было у людей с безликими? Самодовольство и навязчивая доброта?
Времяне хотели видеть мир планеты однозначно белым, как их балахоны, но вся жизнь людей лилась сплошным серым потоком. В нем были две струи – черная и белая, но только вначале они неслись настолько стремительно, что не смешивались и текли в одном русле параллельно. Чем дальше вдоль спирали Времени шел человек, тем шире и медленнее становилась река его жизни. Цвета её течений теряли контрастность, плыли навстречу друг другу, смешивались и, наконец, образовывали единый поток. Он был, безусловно, сер, то есть сбалансирован между двумя цветами, но приобретал более или менее светлый оттенок в зависимости от того, какой из первоначальных ручьев был сильнее и полноводнее. Допустим, что черный это мой, а белый – безликих. Что могло из этого следовать? Да здравствуют черные ручейки, из которых потом получаются черные реки!
Вот я и нашел очередное слабое место в позициях крылатых. Дети. Для них мир не имел полутонов. Он был ярок и контрастен. Они не признавали условностей и за милю чувствовали фальшь. Они не верили в то, чего не видели. Безликие для них были лишь сказкой, а Зверь вовсе не страшным чудовищем. Он представлялся им чем-то вроде кошки, которую они привыкли тискать перед сном, только покрупнее… А господин Адамов тем более не был для них врагом. Он представлялся детям загадочным дядькой, который мог все, а значит, был неким сплавом Терминатора, Супермена и Циркового фокусника…
Итак, подрастающее поколение было всецело моим. Теперь опять о взрослых…
Я должен был не просто купить их, мне следовало сделать это, ни намеком не упоминая о противнике. Антиреклама – все равно реклама, а значит, ни слова о безликих. Пусть люди поймут, кто их благодетель, сами. Никаких проповедей – только дела. Пусть они станут богатой и сытой толпой, которая не ищет более утешения у нереального Всевышнего, а жаждет только зрелищ и наслаждений. Дойдет ли дело до штурма спирали Времени, я не знал, но подготовить людей к подобному шоу был просто обязан.
Я докурил и, снова натянув на себя человеческую Суть, спустился в офис…
…Где меня поджидал едва оправившийся от мигрени маршал и шестеро мясистых сотрудников его министерства. В руках у этих сосудов с протеином поблескивали примитивные механизмы, известные в народе как пистолеты с глушителями. Министр самовлюбленно посматривал в расположенное у входа зеркало, наслаждаясь своим всемогуществом. Я не стал так уж сразу разочаровывать его и сделал вид, что растерян.
Остановившись на пороге, я осмотрел присутствующих и, вытянув шею, заглянул через плечо одного из посетителей, пытаясь увидеть притихших между аквариумами девушек. Во время переговоров их было трое, теперь к испуганной кучке прибавился ещё один комплект округлых форм, белокурых локонов и прочих бесспорных достоинств. Я проник в её сознание, ни на секунду не сомневаясь, что это Надежда в слегка подправленном облике.
– Пришла посмотреть на спектакль? – не задумываясь над содержанием её мыслей, спросил я.
Девушка вздрогнула, это я видел сквозь министерского телохранителя, и побледнела. Тут до меня дошло, что я допустил первый промах. Расслабляться до потери контроля было неразумно и опасно. Этот момент могли использовать в пропагандистских целях мои противники, и я только что выдал одну из своих нечеловеческих способностей неизвестно кому. Да… жаль девчонку… Пусть она не враг, но дело – прежде всего… Я мысленно нащупал в её сердце нервный пучок, отвечающий за автоматическую работу «главного насоса», и сжал его, заставив сердце дать сбой. Девушка медленно осела на пол, её красивые голубые глаза приобрели крайне удивленное выражение, кожа посерела, а руки непроизвольно прижались к высокой груди. Потом по телу моей жертвы пробежала судорога, и она окончательно рухнула на пол. Ее прекрасная головка глухо стукнула о пластик пола, и на этот звук обернулись двое ближайших посетителей. Удивленно переглянувшись с министром, один из них подошел к девушке и попытался прощупать пульс на шее. Поскольку, как это делается, он видел только в кино, то никакого пульса, естественно, не нашел. А мадемуазель, между тем, была ещё жива.
«Прекрати, – неожиданно услышал я внутренний голос, – гораздо разумнее просто стереть её память о последних сутках».
Я внезапно осознал, что, несмотря на нехарактерную гуманность мысли, она была верной.
«Интересно узнать, откуда она взялась? – спросил я себя. – Неужели мое новое тело все-таки не просто „костюм“? Да нет, ерунда! Разве может внешняя оболочка влиять на такие сугубо внутренние процессы, как мышление?»
Как бы то ни было, новая, человеческая частица моего разума подсказала правильный выход. Пару часов назад я, во избежание излишних сплетен, спас Жизнь потному и недовольному мной министру, а теперь вдруг, на глазах у всех, пытался лишить этой самой жизни наверняка способную и верную союзницу.
«Проклятая импульсивность и дикие инстинкты. А что поделать? Генетика…»
Я так же мысленно шлепнул по нервному пучку, и сердце девушки забилось, как прежде, хотя в сознание она пока не приходила.
– Это он, – негромко, но с отчетливыми истерическими нотками произнес один из телохранителей.
Министр ухмыльнулся и кивнул. Он сидел на моем троне, закинув ногу на ногу, да ещё пытался курить мои сигары! Я, конечно, не стал бросаться на него с кулаками. Я раскрошил прекрасные цельные листы табака в самую мелкую пыль, а прошмыгнувший в приоткрытую дверь Ветер швырнул её наглецу в глаза. Последовавшая за этим суета, кашель и потоки слез дали мне время на то, чтобы добавить в патроны всех припасенных телохранителями пистолетов компонент, явно забытый при составлении пороха, – по капле воды.
Прочихавшись, министр уже не выглядел тем павлином, который встретил меня минуту назад. Он даже, как бы извиняясь, пересел на обычное гостевое место и, подняв руки ладонями вперед, надсадно произнес:
