Александр Зорич - Боевая машина любви

Срастание Уст, как называли поцелуй в своеобычном на названия Аюте – вершина любовного соединения. Так некогда учила Люспена, лучшая куртизанка Круга Земель, лучший офицер Гиэннеры.

И Люспена была права, Шилол ее раздери! А коль скоро это вершина, то разбазаривать поцелуи на пути к вершине как-то не годится. Когда Овель попробовала привлечь к своим губам губы Эгина тот нежно, но требовательно отстранился. «Еще не время», – шепнул Эгин своей подруге.

Овель вкушала ласки Эгина со смесью жадности и равнодушия, столь свойственной девицам из аристократических семей столицы, в чьих умных головках стеснительность и страстность вели беспрерывные торги, попеременно уступая одна другой. Но бесстыдство все-таки медленно, но уверенно одерживало верх.

Обцеловав шею и скулы Эгина – а выше Овель просто не могла дотянуться – Овель принялась ласкать соски на его груди, его живот, его шею. Причем делала она это столь ненавязчиво, легко и умело, а ее алый язычок порхал, преисполненный такой несгибаемой легкости, что у Эгина закралось недвусмысленное подозрение относительно пристрастия Овель к тем самым утехам, какие она только что изобличала применительно к Сайле и даме Второго Ранга Стигелине.

Это подозрение, впрочем, не получило развития, поскольку вослед эгиновой груди Овель, опустившись на колени, приступила к Первому Сочетанию Устами и Эгин утратил способность думать о чем бы то ни было, кроме своего наслаждения, а на всякие подозрения ему было теперь чистосердечно наплевать.

Когда Овель захватила Эгинова гиазира в «магдорнский поцелуй», Эгин уже и не порывался воспринимать что-либо, кроме Овель и ее каштановых волос, собранных под сеткой, усыпанной розовыми жемчугами.

Он более не пытался воспрепятствовать Овель, которой невозможно было воспрепятствовать, хотя Люспена, все время вспоминавшаяся Эгину в ту ночь, и не рекомендовала начинать любовную схватку с Первого Сочетания Устами.

И вдруг Эгин понял, что более не может сдерживаться.

Что еще один ласковый удар язычка Овель о нежную плоть его гиазира – и никакая сила в мире не заставит его текучее наслаждение повернуть назад.

Осипшим от страсти голосом Эгин сообщил об этом Овель. Но та, артистично сверкнув глазами, предпочла проигнорировать сказанное.

Вот почему, когда семя Эгина оросило горячие губы Овель и она, само целомудрие, споро слизала его со своих губ и пальцев, удивляться было особенно нечему.

– Прошу простить меня за несдержанность, госпожа Овель, – сконфуженно произнес Эгин, усаживаясь на ковер рядом со своей довольной искусительницей.

– Я сделала это специально, – сказала она и хитровато сощурилась. – Чтобы во второй раз вам не приходилось прикладывать такие нечеловеческие усилия для того, чтобы сдерживаться.

Эгину ничего не оставалось, кроме как поцеловать Овель в висок цвета слоновой кости.

«Пятьдесят восемь с половиной чтений „Канона“ не прошли впустую», – отметил Эгин, поднимая Овель на руки. Она была все такой же худющей – перетащить ее на кровать Эгин мог бы и в свои десять лет. «Нет ничего гаже любовного соединения на полу», – менторским тоном заключила в эгиновой голове Люспена.

Эгин и Овель лежали в сладостной полудреме на всхолмье атласных подушек и тихо дышали друг другу в лицо. Позади было лучшее из того, что только может быть между мужчиной и женщиной, которые не виделись два года. И даже кое-что из худшего – например, они ссорились еще два раза. Но теперь и любовные ссоры, и любовные бури остались позади. Остались одни воспоминания, которые, впрочем, были реальнее, чем сама реальность.

– Вы мне часто снились, Эгин.

– Правда?

– Правда. Так вот, когда вы мне снились, мы с вами, представьте себе, почти точно следовали Уложениям Жезла и Браслета, – сообщила Овель, трогательно уткнувшись в плечо Эгина.

– А с Лагхой, интересно, вы придерживались Уложений? – не удержался Эгин.

В тот момент ему жгуче хотелось знать, что представляет собой гнорр. Хотя и бестактность подобных вопросов была ему совершенно очевидна.

– В основном – придерживались. Но не всегда, конечно, – спокойно отвечала Овель.

И от этого ответа образ Лагхи отчего-то очень живо встал перед мысленным взором Эгина. Не сказать, чтобы Эгин почувствовал себя комфортнее.

– Послушайте, Овель, ведь вам, наверное, пора домой? Ваш муж ведь, верно, вас уже заждался? Ведь сейчас уже глубокая ночь, или, что вероятнее, очень раннее утро?

– Это все равно. Сегодня у Сайлы очередная попойка, по случаю спасения от «каприза природы». Я вас уверяю, раньше вторых петухов Лагха не заявится – по крайней мере, все эти дни он только так и делал. А если и заявится, то завалится дрыхнуть в своей комнате. Вы сможете выйти из дворца со второй стражей. Тогда через черный ход потянутся поставщики, гонцы и прочие посторонние. Вы с легкостью затеряетесь в толпе выходящих. На выходе, к счастью, бумаги не спрашивают. В общем, вы свободны.

Эгин пристально посмотрел на Овель. Неужели это та же самая женщина, которая буквально недавно грозилась не отдать ему его вещи? А теперь она же совершенно равнодушным тоном рассказывает ему, какими путями ему лучше слинять? Что это значит – «вы свободны?» В то время как теперь он еще более несвободен, чем раньше?

На душе у Эгина заскребли кошки, но он промолчал. В самом деле, откуда в нем столько самонадеянности? Страсть – это, конечно, хорошо, но… Но ведь есть еще тысяча «но»! Например, Лагха. От Овель, впрочем, не укрылось это душевное движение Эгина.

– Эгин, ваша жизнь – самое дорогое из того, чем я владею. Не удивительно, что я дорожу ею больше своей, – сказала она помертвевшим голосом. – Поэтому сейчас я принесу вам новую одежду. И вы уйдете.

Эгин долго думал над ответом. Перед тем, как разлепить губы, он перебрал не менее десяти вариантов – от грубых до уклончивых. От «я никуда не пойду» до «прощайте навсегда».

– Овель, я найду способ, как забрать вас отсюда. Я обещаю, – сказал он наконец.

– Это хорошо, что вы пообещали, Эгин. Это обещание поможет мне дожить до глубокой старости, надеясь на то, что так когда-нибудь и будет, – улыбнулась Овель и ее улыбка была очень грустной.

Где-то далеко, наверху, пропели петухи.

Эгин натягивал новые рейтузы, новую рубаху весьма женственного фасона и новую куртку на волчьем меху, которая оказалась Эгину слегка великовата. Овель весьма справедливо отметила, что в старом костюме ему будет тяжело затеряться среди дворцового люда, поскольку даже слуги во дворце одеты лучше.

Крик петуха, однако, навел Эгина на воспоминание об обещании, данном Овель относительно Альсима.

– Овель, вы так и не рассказали, что случилось с Альсимом.

– В сущности, это не так уж интересно. Он погиб позавчера ночью. Его тело нашли только на следующий день на Пустыре Незабудок. Лагха говорил, что выглядело оно так, как будто Альсим побывал в вольере с тиграми из Нарабитских гор и те играли его телом в мячи. А больше я ничего не знаю.

Эгин покачал головой. «Ну и дела!» – подумал он. На более зрелое аналитическое суждение в ту ночь у него не хватило умственных и душевных сил.

– А что, правда, что вы украли из Дома Герольдмейстеров семьдесят авров?

– Правда, – опустил глаза Эгин. – Все, что я говорил вам сегодня, было правдой.

– Тогда возьмите вот это, – сказала Овель и протянула Эгину массивный золотой браслет, украшенный рубинами и изумрудной эмалью. – На Малой Сапожной улице есть дом Дегтярей, там живет Цонна окс Лан, он мой поставщик. Приносит мне иногда семена и цветы. Если хотите со мной связаться, передайте ему письмо. Цонне можно верить.

Эгин не поцеловал Овель на прощанье, испугавшись, что если он сделает это, то его решимость уйти улетучится окончательно.

– Вы обещали, – сказала Овель и открыла перед Эгином дверь в подземелье.

ГЛАВА 11. ПРОВОДНИК БАРОНОВ ФАЛЬМСКИХ

«Никогда невозможно сказать, где заканчивается одна Большая Работа и начинается другая.»

Лараф проснулся с первыми петухами. На дворе было еще темно, однако он слышал, как фыркают за забором кони, звенит сбруя. Вроде как переговаривались между собой Хофлум и кучер Перга.

Оно и понятно. Приказчик встал затемно, хочет вернуться вместе с мануфактурскими людьми к обозу, чтобы закончить начатое: откопать занесенные снегом сани и доставить наконец в Казенный Посад оставшийся груз.

Ларафу делать в ущелье было больше нечего. Сегодня он должен был вернуться к своим обычным обязанностям, а именно: следить за изготовлением новой партии упругих блоков для метательных машин и восьми огромных коробчатых рам – сердец новых, улучшенных стрелометов.

«Стрелометами», впрочем, эти чудища именовались крайне условно. Эти машины метали не стрелы, а четырехсаженные бревна. Эти снаряды оковывались в первой, конической, трети медью и могли пробить любой харренский корабль насквозь – от палубы до днища. Часть бревен исполнялась в пустотелом зажигательном варианте.