Элеонора Раткевич - Рукоять меча
– Совершенно не нужно прыгать, как невоспитанная лягушка, – заметил Гобэй. – Все то же самое можно проделать быстро, но плавно, как и подобает ученику мага. Ты насытился?
Кэссин кивнул.
– Тогда можешь отдыхать, – дозволил Гобэй. – Новую одежду тебе принесут, когда разбудят. Старую можешь сохранить для посещений города – здесь тебе эти лохмотья не понадобятся.
Лохмотья? Вот уж неправда! Гвоздь всегда говорил, что побегайцы не чета всякому уличному отребью, и следил за тем, чтобы мальчишки одевались прилично. И уж тем более он не дал бы лохмотья в приданое будущему ученику мага! Кэссин открыл было рот, чтобы возразить, – и передумал.
– Книгу отдай, – без всякого сожаления потребовал Гобэй. – Она тебе тоже больше не понадобится.
Легко сказать – отдыхай! Отдыхают обычно после работы, а не до нее. Попробуй-ка отдохни, если ты не устал. Можно лечь и выспаться всласть… но сердце так и колотится в предвкушении невероятного. Кэссин попытался было заснуть: несколько бессонных ночей здорово измотали его. Он не мог ни стоять, ни даже сидеть – глаза слипались, голова кружилась. Однако стоило ему лечь и смежить веки, как они распахивались словно сами собой, против его воли. Бессонница сводила его мышцы судорогой. Он бы сейчас дорого дал за возможность выспаться – и не мог. События последних дней так и мелькали перед глазами, наслаиваясь друг на друга. Их сменяли другие, куда более яркие картины образы будущего могущества будущего мага Кэссина.
Промаявшись без малого час, Кэссин понял, что не уснет, даже если очень захочет. Он не умел спать днем. День в Крысильне – самая что ни на есть горячая пора. Выспался ты или нет, а знай пошевеливайся, да побыстрей! Обычно в это время Кэссин бежал за мясными пампушками для грузчиков… или отправлялся в компании Покойника на верфь за мешками опилок… а интересно все же, что сейчас поделывает Покойник… тоже, наверное, опилки сгребает… или прибирает в Крысильне после вчерашнего пиршества… хотя нет, этим скорее всего занимается Баржа… и занимается, по своему обыкновению, кое-как… и опять огребет подзатыльников от Гвоздя…
При одной мысли о Гвозде и подзатыльниках Кэссин пушинкой слетел с постели. Чертыхнулся, вновь полез под одеяло, еще раз попробовал заснуть… бесполезно, лучше и не пробовать.
Томный от усталости и бесплодных попыток заснуть, Кэссин сполз с постели и начал было прибирать за собой. Едва он взялся за одеяло, дверь распахнулась, и давешний рослый парень быстрыми шагами вошел в Шелковую комнату.
– Тебе кто-то разрешал прибирать за собой? – недовольно осведомился он. – Ты позволения спрашивал?
– Нет, – растерялся Кэссин. – А разве нужно было?
– Нужно, – отрезал верзила и заправил за Кэссином постель с ошеломляющей быстротой. – И не вздумай делать ничего такого, что не велено.
– То есть как? – оторопел Кэссин. – Если мне, к примеру, велели гостей встречать, а штаны надеть не приказали…
– Значит, ты выйдешь к гостям без штанов! – рявкнул верзила. – Ты здесь пока еще никто, понял? Права у тебя такого нет – делать что вздумается. Да и вообще что угодно.
– Ни постель убирать, ни пыль вытирать? – уточнил ошарашенный Кэссин.
– Ни-че-го! – по слогам процедил долговязый. – Вот будешь зваться учеником, тогда и одежду будешь стирать, и отхожие места чистить… если будешь, конечно. А до тех пор ты и плевка за собой подтереть не смеешь… хотя плевать куда попало я бы тебе все же не советовал.
– Так, значит, нужник чистить – это привилегия, и ее еще заслужить нужно? – изумился Кэссин.
– Вот именно. – Верзила усмехнулся самым краешком губ. – И еще я бы тебе не советовал пытаться делать что-нибудь, когда никто не видит. Все равно ничего не получится.
Он надменно кивнул Кэссину и исчез за дверью.
Кэссин очень скоро убедился в его правоте. Роскошно одетый молоденький ученик, который принес ему ужин, не стал стоять у него над душой и удалился, так что ужинал Кэссин в одиночестве. Но стоило ему, забывшись, попытаться поставить посуду на фарфоровый поднос, как дверь за его спиной тотчас открылась, вошел кто-то из учеников, быстро и ловко собрал опустевшую посуду и без единого слова унес ее.
Не надрываться на тяжелой работе – это одно, а не делать вообще ничего – совсем другое. Нет ничего утомительнее полного безделья. Другой на месте Кэссина уже к вечеру колотил бы кулаками в дверь с воплем: «Выпустите меня отсюда!» Так и рехнуться недолго. Кэссину безделье далось относительно легко – он привык в часы вынужденной скуки выдумывать разные истории или представлять себе, как выглядели герои прочитанных книг, – но и он в конце концов совершенно истомился. Воображение не может работать без отдыха, а молодое сильное тело не может без отдыха бездельничать.
К наступлению темноты Кэссин настолько измаялся, что был готов делать что угодно, лишь бы делать. Даже если бы ему велели вырывать у змей ядовитые зубы голыми руками или перебирать по зернышку полный амбар зерна.
Однако никто не входил в Шелковую комнату, никто не приказывал Кэссину брить каракатицу или учить кошку мяукать.
К полуночи Кэссин сообразил, что одно повеление ему все же было дано. Ему приказали хорошенько отдохнуть. Он снова, в который уже раз, полез под одеяло и почти мгновенно уснул.
Когда долговязый ученик разбудил его, Кэссину показалось, что не прошло и минуты. Только-только он успел закрыть глаза – и вот его уже трясут за плечи и стаскивают с него теплое одеяло.
– Разоспался, – недовольно протянул верзила. – Одевайся, живо. До рассвета всего час остался.
«Значит, проспал я не одну минуту, а гораздо дольше», – вяло подумал Кэссин, спросонья промахиваясь мимо рукава.
– Ступай вниз, к воротам, – велел долговязый. Кэссин сонно поплелся к дверям. Верзила ухватил его за плечо.
– Ч-что такое? – невнятно бормотнул Кэссин.
– Если тебе не велели идти медленно, – холодно произнес долговязый, – то впредь до отдельного распоряжения ты передвигаешься бегом, и только бегом. Понял?
– П-понял, – еле ворочая губами, вымолвил Кэссин.
– А если понял – исполняй!
Добежав до ворот, Кэссин почти проснулся. У ворот его дожидался Гобэй, и Кэссин даже сообразил поклониться магу.
– Неплохо, – скучным голосом заметил Гобэй. – Почти вовремя. Неплохо для первого раза. Впредь будешь поворачиваться поживей, но на сегодня и так сойдет.
Он обернулся, и Кэссин невольно обернулся следом за ним – куда это маг смотрит?
К воротам неспешно приближался долговязый мучитель Кэссина. Именно на него и был устремлен взор Гобэя.
– Я тобой доволен, – сухо произнес маг. – Продолжай в том же духе. У меня сегодня срочное дело, и я не смогу сам заняться новичком, как собирался. Поручаю его тебе.
– Да, кэйри, – ответствовал долговязый. Маг коротко кивнул и удалился.
– Видишь вон то дерево? – спросил долговязый у Кэссина.
Кэссин не сразу понял, куда указывает верзила, но потом смекнул. Смотреть надо было туда, где на темном ночном небе нет ни звездочки. Нет – потому что звезды заслонила могучая крона дальнего дерева.
– Вижу, – кивнул Кэссин.
– Вот тебе магический амулет. – И долговязый вручил Кэссину какую-то висюлину на шнурке. – Беги к этому дереву как можно быстрее. Залезь на самый верх. Прицепи амулет к самой тонкой ветке. И бегом назад. На все про все – четверть часа.
– Не успею! – ужаснулся Кэссин, пытаясь в темноте прикинуть на глаз расстояние до дерева.
– Бегом! – рявкнул проклятый верзила, и Кэссин побежал.
Странно не то, что он все-таки успел добежать и вернуться за отведенные ему четверть часа, а то, что он ухитрился не переломать себе ноги – ни когда бежал, ни когда лез на дерево и, еле дыша, привязывал висюлину к самой тонкой ветке. Вернулся он исцарапанный, весь в синяках и ссадинах, задыхаясь и постанывая от колотья в боку.
– Хорошо бегаешь, – меланхолично восхитился долговязый. – А теперь сними его оттуда и принеси мне. Бе-гом!
На этом спокойная жизнь для Кэссина и окончилась бесповоротно. Не имеет значения, что там на дворе – белый день или глухая полночь: знай успевай поворачиваться! И ведь не угадаешь, когда кто-нибудь из старших учеников зайдет в Шелковую комнату с очередным заданием. Бывало, что Кэссин томился ожиданием по двое суток кряду. А бывало, что ему почти неделю не давали и глаз сомкнуть: едва только прильнет Кэссин щекой к изголовью, как над ним воздвигнется кто-нибудь из учеников и вежливо этак вякает. Самого вежливого из них Кэссин особенно невзлюбил: этот тихий зануда, как никто другой, умел всю душу вымотать. Казалось, ему не нравится не только Кэссин, но и весь мир, а заодно и он сам.
– За что мне это наказание? – вопрошал он. – За какие такие грехи я приставлен к этому недотепе? Ты хоть понимаешь, что творишь? И зачем я вообще на свет уродился? Зачем я должен все растолковывать этому придурку?
Его и вообще волновало множество разнообразных «зачем» и «почему». Почему Кэссин такой остолоп, для чего вообще существует такая мерзость, как погода, зачем магия, почему кошка?.. Кэссину очень хотелось ответить на его экзотические вопросы: «А чтобы – вот!» Увы, ответов этот воинствующий ипохондрик и не ждал. Он попросту не давал Кэссину времени ответить. Он гонял Кэссина так, как тому и не снилось в самых кошмарных снах. Впрочем, не он один. Кэссин постоянно испытывал такую зверскую усталость, что вскоре напрочь лишился всякого ощущения времени. Он уже не понимал, минуту, час или день длится урок и сколько дней-часов-секунд он провел в ожидании следующего занятия, – тем более что такие понятия, как завтрак, обед или ужин, потеряли для него всякий смысл. Ему доводилось завтракать на вечерней заре и обедать в полночь. Ему случалось по нескольку дней голодать – или садиться за ужин, едва успев отобедать. Нет, отсчитывать время при помощи трапез Кэссину решительно не удавалось.
